Виндиче

1 Джагеру давно не снятся сны, как и лица заключённых никогда не сохраняются у него в памяти. Он всегда тверд действиями, не знает, что такое жалость и не верит чужим словам. Жестокость времени не обошла его стороной: он не помнит ничего из своей прежней жизни, словно её вовсе и не было, а из чувств у него остается только гложущая сердце ненависть и жажда — до отвращения неутолимая жажда мести за украденную свободу. Джагера уже давно не пугает, в кого он превратился, хотя лицо этого остывшего и холодного мертвеца совсем не похоже на его настоящее лицо. А впрочем-то, он даже внешности своей не помнит. Именно той, когда он был еще живым, а не безобразным трупом, скрывающим своё уродство под слоями бинтов. Не помнит он и какого цвета была его пустышка, теперь навсегда обращенная в камень (иронично — сердце у него теперь такое же, каменное). Хотя, да, она остается последним доказательством его существования — даже боль, ставшая бесцветной, уже не настолько достоверна в этом, — а также зловещим призраком ненависти к её создателю. Наверное, Джагеру больше не нужны ни свет, ни вера. Потому что единственный, в кого он верит и кого боготворит, даже отвратительнее его самого: ещё более темный, абсолютно сгнивший изнутри, вовлеченный в бездну ненависти и живущий одним желанием мести. Бермуда фон Вихтенштайн. Господин… и бог. Джагер просто позволяет самому себе идти следом за ним, уповая, что тогда получит избавление. Когда-нибудь. Но, а пока… никто, теперь уже никто, не может по-настоящему помочь ему, освободив от гнета мерзкого проклятия и давно утратившей все краски жизни. 2 Её лицо — как развалившаяся фарфоровая фреска, почерневшая от старости и облетевшая от ветра. Она смотрит: не может не смотреть, сколько бы не хотела, сколько бы отвращения не испытывала, сколько бы сильно себя не ненавидела. Сравнение с фреской — очень мягкое, поэтичное даже — ей оно немного нравится; её правильнее сравнить с давно сгнившим трупом — это ведь почти правда. Она — труп. Даже без «почти», «наполовину», «немного». Её лицо — месиво из гниющего мяса, над которым кружат мухи. Она давно бы выбросила все зеркала, но смотреть на себя вошло в привычку ещё с прошлой жизни, когда она не ходила бесцветной тенью среди других Виндиче. Она единственная, кто до сих пор смотрится в зеркало. И её зеркало — единственное: старое такое, испещрённое трещинами, пыльное и грязное. И оно — ей под стать. Она уверена — все в Виндикарте в этом уверены, — что когда-нибудь всё-таки выбросит его; только не знает, при каких обстоятельствах — полностью сдавшись смерти или победив?