Я закрыл глаза, позабыв про смелость. Нити всех дорог — у твоей могилы. Я не знаю сам, что теперь мне делать, Разве клясть богов в недостатке силы. Канцлер Ги «Плач Гильгамеша об Эникиду»
***
Прошёл месяц с тех пор, как Вэй Ина не стало, месяц, наполненный болью, сожалениями и невозможностью даже встать с кровати лишний раз. Лань Чжань мог только проклинать самого себя и своё бессилие. Не спас, не уберёг, и даже клочка одежды не осталось, чтобы помнить. Он слышал, ни тела, ни каких либо следов его присутствия также не нашли, как и флейты. Вэй Ин будто даже не умер, а испарился с концами. До души его дозваться так и не смогли. Иногда у Лань Чжаня почти получалось поверить в то, что тот мог просто сбежать, а не умереть. Потому что слишком уж абсурдной и несправедливой казалась та жизнь, в которой Вэй Ин погиб. Покончил с собой. Вот только а-Юаня он бы никогда не оставил, и все свои книги до единой не бросил бы вот так. И крови на месте его предполагаемой смерти не было бы. А что до Чэнцин, может она рассыпалась в прах после смерти хозяина, также привязанная к нему, как и его меч. Раны на спине болели так, что оставаться в сознании само по себе было тяжело. Тяжёлый запах крови мешался с сандаловыми благовониями, кажется, отравляя воздух. Лань Чжаню тягостно, больно, мучительно находиться тут, он не в силах встать, не говоря уже о чём-то большем. И вся физическая боль в сравнение не идёт с тем, что творилось на душе. Лишь чувство долга к ордену и простым людям да любви к брату, а-Юаню и дяде хоть как-то держали его. На самом деле, временами казалось, что это всё не имеет столь большого значения. Ничего по-настоящему не имело значения, если Вэй Ин умер. Просто бледные тени. Вбитое в подкорку «должен» трескается, осыпается. Они бы справились без него. Весь мир бы справился. Не справился без него только один человек, и сейчас было уже ничего не изменить. Возможно со временем он сможет не принять, но смириться с тем, что всё теперь вот так. Встать, заботиться об а-Юане, помогать ордену, говорить с братом, спасать людей, где только возможно их спасти, потому что только так и правильно поступать. Но сейчас прошло слишком мало времени, и кроме глухой тоски он не ощущал ничего. Даже прежние узы с другими людьми померкли и таяли на глазах. Раны болели так, что большая часть времени проходила в тяжком бреду или беспокойном сне, и всё это время более всего на свете Лань Чжань желал ещё раз увидеть Вэй Ина. Хотел верить, что с ним всё хорошо, что окружающая действительность — кошмар, от которого однажды получится пробудиться по-настоящему, и в том мире после пробуждения всё было бы хорошо. В том мире Вэй Ин бы не пошёл один против всех орденов, не сошёл бы с ума, смеялся прежним звонким смехом, доставал бы Лань Чжаня своими глупыми шутками, и был бы счастлив. Но в реальности оставалось лишь пепелище на месте последнего места, которое Вэй Ин называл домом, море ненависти к одному только звуку его имени, и бесконечное количество адской боли. Дни тянулись бесконечно долго, визиты брата приносили облегчение напополам с ещё большей виной, дяди — глухое раздражение. Он любил Лань Цижэня, но тот в основном лишь старался направить племянника на путь истинный, и больному организму и истерзанной душе от этого легче не становилось. Лань Чжань хотел бы сбежать, но ни физической возможности не имел, ни морального права. Он как будто был в клетке, сдерживаемый всем, чем только мог сдержать его этот мир. И когда он встанет с кровати, мало что изменится. Это была та правда, с которой тяжело смириться, но вынужденно пришлось. Несколько лет назад казалось немыслимым, что правила могут причинять вред, что в разумных ограничениях, служащих для сохранения чистоты духа и тела есть что-то плохое, возможно, куда более порочное, чем разгульная жизнь. Они отнимали самое важное — свободу действий и мыслей, местами попросту мешая размышлять и делать необходимые выводы. Чёрным по белому написано, что правильно, а что нет, шаг в сторону — расстрел или меч в глотку. Как повезёт. Это не означало, что правила не нужны вовсе, многие из них и правда были разумны и полезны, но они требовали пересмотра, требовали самой возможности пересмотра, перспектив развития. Чего-то, что могло бы вывести их всех из тупика. Мир заклинателей лицемерно использовал изобретения Вэй Ина так, как будто им вовсе не запугивали младенцев по всей Поднебесной, пользовался его классификацией нечисти, и отрицал, что не будь его, вопрос столь подробного изучения нечисти и упрощения её истребления так никого бы и не заинтересовал. Их общество превращалось в болото, медленно, но верно, и приток свежей воды был безжалостно оборван, а все те, кто следовал за ним либо отвернулись, либо были столь же гонимы всеми вокруг. Вэй Ин не заслуживал всего того, что с ним случилось, всего того, что получил в итоге и всех тех потерь, которые пережил. Не заслужил такой ужасной смерти и презрительных усмешек или боязливых гримас на лицах всех, кто когда-либо его знал. Все будто забыли, как сами же тянулись к нему раньше. Как будто Лань Чжань единственный, кто видел и помнил светлого и живого мальчика, душу компании, неистощимого на выдумки озорника. Вэй Ин был ему нужен, нужен больше всего на свете. Лань Чжань готов был перевернуть и мир живых, и мир мёртвых, только бы найти след его души, получить право пойти за ним куда угодно. Знал — как сможет встать, отправится на поиски. А по дороге будет искоренять несправедливость. Ту самую, которая сгубила его первую и единственную любовь. Нельзя только забывать, отказываться. Лучше уж страдать в бесплотных поисках всю жизнь, чем предать, оставить снова. Даже если сейчас некому уже оценить его преданность, даже если он не смог остаться рядом, когда был нужен больше всего, вовремя оставить свои правила в стороне, расставить приоритеты, даже если эту его вину ничто не искупит. Должен быть хоть один человек в этом мире, который помнит не армии мертвецов, а маленького ребенка на чужих руках и смех сквозь смертельную усталость в глазах. Не непомерную жестокость, а боль в глазах от смерти близких людей, то, что свело доброго, справедливого и честного человека с ума, а потом бросило ему в лицо, обвиняя. Запомнить и сделать всё, чтобы больше никогда и ни с кем такого не было. Лань Чжань звал его ночами, во сне — криком, наяву — едва слышным шепотом, единственный вопрос — «Где ты, Вэй Ин?» Лучше бы умер сам, если бы этой ценой можно было бы купить безопасность. Правда в том, что нельзя, конечно. Только больше злых и колких обвинений, но кому какое дело уже, если один из них искалеченный прикован к кровати, а второй мёртв без могилы и погребальных костров. Иногда казалось, что и он сходит с ума, видит тень умершего возле своей кровати. Может призрак, но скорее — часть бредовых видений. Пару раз мелькали мысли о том, чтобы покончить со всем раз и навсегда, но уходили. А отчаяние только копилось, росло и множилось. Как будто ему и места в мире больше не было, и дом больше не ощущался домом, и куда идти — непонятно. Некуда, на самом деле, даже не смотря на семью. Да и не пустят его. Навсегда так точно. В тот вечер он лёг спать в особенно тяжком состоянии духа, измотанный своими переживаниями, уставший, ещё более сломленный, чем обычно. Сон принёс непривычное облегчение, у него ничего не болело, впервые, казалось, за долгое время. Он оказался в каком-то чудном саду под белым, как молоко, небом, рядом с домом, доверху оплетённом диковинными растениями. Почему-то было тепло и спокойно, хотя он определённо помнил всё о себе. Но сейчас как будто вернулась самая важная деталь. Сны о Вэй Ине, в том числе счастливые, снились ему часто, но так целостно он себя, пожалуй, ещё не ощущал, особенно если осознавал, что это всё — не реальность, как сейчас. Лань Чжань спиной почувствовал чужой взгляд, и обернулся. За его спиной стоял Вэй Ин. В странной, незнакомого кроя свободной одежде, с заплетёнными в свободную косу волосами, непохожий на то, что хотя бы близко хранилось в чужих воспоминаниях. Он не выглядел младше, но был отдохнувшим будто бы от всего, не казался загнанным зверем, но смотрел на Лань Чжаня шокировано и с испугом, как на призрака. — Вэй Ин, — Лань Чжань знал, что это сон, иллюзия, которая развеется, стоит наступить утру. Что всё это — не настоящее, но всё равно не мог не звать отчаянно и нежно, не мог не бросится к человеку перед собой. Не мог не заключить в объятия. И услышал чужой поражённый вздох. — Лань Чжань… — Вэй Ин дёрнулся, пытаясь вывернуться из объятий, — Что ты тут… А, впрочем, не важно. Эй, эй, отпусти меня! — Нет, — хоть и во сне, хоть только сейчас, но он просто не мог так быстро выпустить Вэй Ина из своих рук. — Подожди, Лань Чжань, что с тобой вообще? — в голосе Вэй Ина звучали панические нотки. — Ты же ненавидишь меня, зачем… это… Лань Чжань застыл как от удара. Даже столь мирный сон напоминает ему о его ошибках. — Не ненавижу, никогда не ненавидел Вэй Ина, — он надеется, что во сне всё будет проще. — Слова и правда идут легче, чем в реальности. — Я сожалею, что не был рядом с тобой. Прости, что опоздал. Не успел спасти. Вэй Ин замирает и, кажется, плачет. А потом несмело обнимает в ответ. — Лань Чжань, Лань Чжань… Как же так… Как же мы… — он ещё что-то бормочет, несвязно, перемежая с всхлипами. Наконец отстраняется, проводит небрежно рукой вдоль своего лица, мгновенно перестав выглядеть заплаканным. Некоторое время стоит молча, а потом нерешительно говорит: — Спасибо тебе. Лань Чжань качает головой. — Не за что благодарить. Я тебе не помог. Ты умер. Вэй Ин вдруг улыбается, так, как улыбался, когда задумывал какую-нибудь пакость, почти смеётся, и хватает Лань Чжаня за руки. — Нет, нет. Я не умер. Я не думал, что хоть кто-то будет переживать об этом, да и написать письмо всё равно бы не смог, но всё же. Тебе просто снится место, где я сейчас живу. Это сложно объяснить, я долго привыкал, так что просто поверь и постарайся не забыть утром. Лань Чжань не верит, просто не может, это всё его мозг придумывает ему успокоительное. Вэй Ин, кажется, видит это, и чуть ли губы от обиды не надувает. — Ну уж нет, так дело не пойдёт. Давай так, я скажу тебе, где находится одно моё любимое местечко около твоего ордена, куда ты наверняка не заходил, и подробно опишу, что там есть. Вот тебе и доказательство. Лань Чжань отчаянно верить хочет и соглашается. Больше они обсудить ничего не успевают, его выдёргивает из сладостного сна обратно в жестокую реальность. После такого просыпаться только больнее.