Отрава

Саундтрек: Carmel Paradise - Turn Me On

Он вошел в ее спальню через окно. Как обычно. Она никогда не закрывала створки и не занавешивала окно, что громче пригласительного пронзительно орало в ночи призывом войти кого-то вроде него. Как беспечно. И невероятно глупо. Он ступил на подоконник и тут же замер, в секундном замешательстве опустив взгляд на собственные ботинки. Мокрая грязь от недавнего посещения близлежащего кладбища медленно растекалась по белой поверхности мерзким темно-коричневым пятном. Блядь! Чертовы ботинки так и остались на подоконнике. Потом, когда-нибудь, он, быть может, извинится перед ней за ту грязь, что оставлял всякий раз не только на полу ее комнаты, но и в ее душе. Он был проклятием, одним своим существованием очернявший все, к чему прикасался и на что падал его взгляд. Словно ядовитый, удушающий смог, что расползался по городу из многочисленных труб промышленной зоны, он медленно убивал ее, такую юную и наивную, заполняя ее легкие, кожу и кровь отравой своего существа. Но она и так об этом знала. Какие глупые эти существа — люди. Глупые и до раздражения наивные. Чертовски. Но не потому ли его так к ним влекло? Его сухие, голые ступни тихо ступали по чистому полу, оставляя на когда-то идеальной деревянной поверхности легкие, черноватые следы, как если бы кто-то решил неосторожно побаловаться с лупой и солнечным светом, навеки выжигая его отпечатки как доказательство ее падения. Наверное, все же стоило остаться в ботинках: грязь можно хотя бы смыть. Забавно, что ее кожа до сих пор оставалась такой же девственно-белой как и при первой их встрече. Только вот там, глубоко под молочным покрывалом ее кожи, он выжигал в ее теле такие же черные дыры как и на полу комнаты. Об этом она тоже прекрасно знала. Идиотка. Первое легкое прикосновение к ее плечу пронзает огненной вспышкой все его существо. Он морщится от этой мучительно-сладкой боли, однако не отступает, даже когда ее рука ласково касается его пальцев, призывая к большему. Конечно, а как иначе? Она жертвует куда большим, чем он, позволяя ему то, о чем определенно пожалеет, умирая в самом расцвете лет от старости, что разъедает ее существо изнутри, растекаясь от каждого его прикосновения подобно кислоте. Он иссушает ее, лишает жизни ради собственной прихоти, так что небольшую боль от соприкосновения своей проклятой плоти и ее невинного, чистого тела он сможет как-нибудь перетерпеть. - Ты пришел... Ее тихий, дрожащий от нежности шепот проносится по коже легким ознобом, острыми иглами врезаясь в его существо до самого основания. Он нетерпеливо склоняется к ней, сминая под своими коленями простыни ее идеально чистой постели... постели, что как и пол покроется копотью по истечении ночи, как яркое свидетельство их греха. - А как иначе? Действительно. Неужели она могла усомниться в том, что он придет? Ведь она — его лучшая пища. Ее тонкие пальцы глубоко погружаются в темный шелк его волос, таких же длинных как и ее собственные. Она раскрывается ему навстречу, позволяет вновь отравить себя прикосновениями и поцелуями. Ни слова больше, пустота ночи итак орет оглушительно громко, оповещая мир об очередном совершаемом им преступлении. Очередная душа, которую он похитит, осквернит, а потом бросит умирать, уничтоженную собственной смертностью. Она выдыхает ему в губы не просто перетертый легкими воздухом, но собственной жизнью, что так беспечно отдавала взамен его ядовитым ласкам. И он забирает ее, без благодарности, как нечто должное, не отдавая взамен ничего кроме боли, которую она никогда не сможет прочувствовать. Потому что он никогда с ней не поделится, не расскажет, что каждое ее наполненное страстью или нежностью прикосновение выжигает на нем кровоточащие, никогда не заживающие раны, что подобно клейму он будет носить целую вечность своего существования как память об очередной загубленной им душе. Забавно, как эта боль могла быть настолько желанной, настолько сладостно-прекрасной, прожигая его проклятую плоть до самых костей. Знала ли она, могла ли догадываться, что отравляет его существо не хуже, чем он проделывал это с ней? Вонзается в него подобно хорошо заточенному ножу в попытке отскрести черную копоть от дна его проклятой души. Бессмысленно, мучительно, но так невыносимо приятно, что хотелось повторять это снова и снова. Вновь и вновь отбирать у нее жизнь, но навеки выжигая ее отражение глубоко внутри себя. С ее раскрасневшихся, влажных губ срывается последний полустон, и он подается вперед, словно получив долгожданное право наконец-то излиться в нее отравой своего желания. Капля кислоты, упавшая на живую плоть, - именно это он сейчас с ней и делает, разливая изнутри ее невинного, чистого тела свою проклятую суть вперемешку с наслаждением. Как убийца, подмешавший мышьяк в бокал с Дом Периньоном. Такая сладкая, мучительно медленная смерть от чего-то настолько прекрасного, что по сути своей должно быть ему недоступно. Что ж, ее жизнь будет неплохой расплатой за нарушенные им правила мироздания. Проклятье! Когда ее дыхание затихает, едва уловимо приподнимая упругую, юную грудь на возможно последнем вдохе, он наконец-то отпускает ее. Поднимается с непоправимо испорченной постели, покрытой черной копотью и, кажется, даже прожженной в некоторых местах от прикосновения его пальцев в моменты, когда болезненное наслаждение накрывало его особенно сильной волной, снося все выстроенные за долгие века его существования барьеры. И она вновь выдыхает, так тяжело, глубоко и жадно, упрямо цепляясь за неумолимо ускользающую жизнь. Свою драгоценную жизнь, единственно воистину ценное, что есть у человека, и что она без оглядки променяла на редкие моменты их близости. Но он никогда не спросит у нее о причине. Не спросит о том, что заставляет ее убивать себя таким извращенным способом. Хотя бы потому, что та же самая причина заставляла его вновь и вновь находить себя на пороге ее окна в грязных ботинках после очередной охоты на чью-то загубленную душу. Подхватив свою обувь, он беспечно взбирается на подоконник, вновь погружаясь в прохладные объятия догорающей ночи. Он вернется к ней снова, быть может, на следующей неделе. А, может, немножечко позже, просто за тем, чтобы хоть немного продлить их время вместе, оттягивая неотвратимое за облезлый хвост. Вряд ли ей долго осталось. Он слишком часто, слишком сильно и слишком жадно ее любил, чтобы вселенная позволила ему наслаждаться этим слишком долго. За все хорошее в его жизни надо было платить втридорога. Правда, в этот раз цена была действительно велика. Возможно даже... Слишком. Он вышел из ее спальни через окно. Как обычно. Она никогда не закрывала створки и не занавешивала окно, что громче пригласительного пронзительно орало в ночи призывом войти кого-то вроде него. И он входил.