Сатанада

I

      Болтают, сатана придумал Рэймса, чтобы все живое научилось ненавидеть. А еще болтают, будто Рэймс придумал сатану, а бедняга, осознав свои истоки, проклял мир.       Рэймс был древней чумы и неизбежнее тайфуна. Одержимый духами друид, живой позор вождя и ведьмин сын, он забывался варевом из черных мухоморов и лежал в беспамятстве, подолгу глядя в небо.       Стража шла за ним по следам разорения, шла до самых сумерек. Лес был вывернут наизнанку, как после демонического урагана.       Вождь остановился. Остановилась стража. Они застыли, словно тени, головы их были коронованы ветвистыми рогами. В корнях ивы перед ними валялся Рэймс. Он уставился в ответ поплывшим взглядом опечаленных оленьих глаз.       — Ты…       Рэймс прижал палец к губам, моля о тишине, и устроился поудобней. Он полагал, ему явились мухоморные видения, а всякий раз, как сатанился мир, он предпочитал перележать всю чертовщину.       — Ты снова вылез из Ямы…       Рэймс прислушался к себе и огляделся.       — Не уверен…       — Разгромил деревни, родной дом… отнял десятки жизней…       Рэймс присмотрелся: вождь перед ним стоял совсем как настоящий. Хотя и вызывал сомнения.       — Святая бездна, кто пришел… Не угадаешь, сколько пальцев? — Рэймс посмотрел на свою руку — и поразился, что и вправду многовато, а если ей еще пошевелить…       Вождь присел на корточки, наставил на него кинжал, лезвие коснулось шеи — и Рэймс уронил руку. Это было не видение.       Вождь зашипел над его длинным заостренным ухом:       — Ты освободил его, вскормил… Ты призвал злого духа, ты вырастил чудовище…       — Какое из?..       Воцарилась пауза, вождь всмотрелся в черные глаза своими золотистыми, светящимися даже в темноте. Он растерялся, а потом взбесился еще больше, указывая на погром.       — Посмотри, ты посмотри, что натворил!.. Я же просил тебя оставить эти больные мысли!.. Я молился всем богам за твою душу…       — Ты сбросил меня со скалы.       — Я пытался исправить ошибку природы. Но ты воскрес…       — Ты заточил мою мать в темнице.       — Ради всего святого, эта ведьма тебя прокляла!..       — Она все еще твоя жена…       — И мне искренне соболезнуют! Она обрекла меня на позор, прервала на тебе мой род, предала нашу веру… Ты знаешь, зачем мы рождаемся, знаешь ты, сукин сын? Мы друиды, наш долг — оберегать душу мира, сохранять баланс…       Такую чертовщину перележать было нельзя. Рэймс попытался потянуться вверх. Почти успешно. После пятой попытки с помощью вождя они оба поднялись. Вождь навис над ним, как истинный древний, и снова приставил кинжал к его горлу. Рэймс, истощенный парой сотен смертей, устало прислонился к иве.       Вождь продолжил читать высокую друидонутую мораль:       — Это и твой долг, если ты не позабыл…       — Мой долг!.. — Рэймс глухо рассмеялся, обнажив зубы, покрытые чернильной пленкой слюны. Он прикрыл глаза и просипел: — Встань в очередь, отец. Сто тысяч голосов талдычат, в чем мой долг. Я знаю, в чем мой долг. Заставить замолчать их. Услышать тишину…       — Уничтожая мир?.. Ты знаешь, почему твоих злых духов зовут генералами?.. Ты призовешь армию, если не прекратишь…       — Они же в заточении уже сто тысяч лет: они переосмыслили свое плохое поведение.       Вождь бросил кинжал и схватил неудавшегося сына за ветвистые рога. Усмешка тут же слезла с бледного лица. Взгляд у вождя сделался безумным, яростным, болезненным.       В тихом лесу раздался треск ломающихся костей. Это был звук изгнания. Звук отречения.       — Убирайся прочь…       Лесная корона рухнула под ноги одержимому друиду, бывшему сыну вождя, и он застыл, опустив голову и взгляд — на нее, то ли пораженный, то ли наконец-то протрезвевший.       Вождь повернулся спиной первым, а за ним и остальные.       Кости друидов не те, что у людей, и кровь текла с обломков, заливая белое лицо, как маску, темными потеками. Рэймс стоял, не двигаясь, онемев от болевого шока, в свете двух лун, может быть, с минуту. Но затем он выдохнул и обернулся. Он встретил взгляд мальчишки, наблюдавшего из-за ивы. Криво улыбнулся ему.       — Хоть этот… этот голос замолчал…       Мальчишка таращился на него в ужасе. Он потянулся к Рэймсу, но споткнулся об корень и свалился ему под ноги. В его седых волосах торчали точно такие же обломки, его уши были срезаны наполовину.       Рэймс упал обратно в корни, словно на лежанку, и уставился в звездное небо, задрожавшее в его глазах.       — Я бы сказал тебе, что мы теперь одни… — он усмехнулся, тихий его голос лихорадочно дрожал. — Но они нашептали мне, они нашептали: «Мы неисчислимы»…       Раздался глухой лающий смех, и мальчишка застыл на четвереньках, роняя слезы по изгнаннику.

II

      Сефу следил за Рэймсом. Смотрел, не отрываясь, с трепетом, как на стихию, как на злое божество. И еще пристальней — после изгнания. Он ждал: Рэймс разразится гневом. Но у Рэймса был тяжелый отходняк после вчерашних мухоморов и утром он не мог подняться.       — Сваришь опохмелиться? — спросил он. — Мне скоро умирать.       Сефу родился не в том месте не в то время. Хуже того, однажды он попался под горячую шизофреническую руку Рэймса — и с тех пор страдал. Он стал Иисусом этой сатанады, ибо Рэймс избрал его как мученика. Может, потому, что Сефу был лишен не только племени и рода, но и языка: он никогда не возражал.       Черные мухоморы росли в болотах, во время варки воняли местом обитания, а на вкус напоминали сливки с вязкой консистенцией — и щелкали на языке. Они вызывали слабость и бредовые видения, улетно выносили и летально отпускали. Они выбеляли кожу снаружи и красили в черный изнутри. Причину кончины можно было установить в два счета: труп выглядел как Рэймс. Рэймс выглядел как труп.       Болотная вонь поднималась над котелком угольным паром. Сефу набрал в плошку слизь, подул и вложил в слабую руку Рэймса.       Сделав глоток, Рэймс выждал, когда утихнут голоса, угомонятся хоть немного, когда шепот, рокот, шелест, хаос накроет вдохновением. Или когда его накроет в целом. И в этом оползне всего накрывшего он хватался за Красную Книгу, как за спасательный пень. В ней он творил и вытворял: на самом деле эта Книга была потрепанным походным дневничком.       Сефу садился поблизости и точно знал, что смерть пахнет болотом, болото пахнет смертью, а жизнь его хуже, чем у старого монаха: он караулил свое злое божество, как безнадежный грустный девственник.       К вечеру Рэймса отпустило. Костлявая рука коснулась плеча, и Сефу чуть не подскочил.       — Все, зрение отшибло… Не прощаюсь.       Сефу посмотрел на Книгу с ненавистью, вырвал ее из слабых рук, поднес к огню — и свету. Он полистал. Куски карт, беспорядочные записи…       И вдруг со страницы на него уставился морской дьявол… Языки пламени на бумаге змеились, повторяя изгибы небрежных линий, и на мгновенье показалось, что десятки глаз морского дьявола мигнули красным. Взвился ветер, взвил костер. Сефу подскочил и угодил на труп: Рэймс дождался своей тишины…

III

      Сефу познакомился с Рэймсом, когда омывал лицо покойника: покойник ожил. Ходят слухи, после того случая Сефу и поседел. Но это вранье, поседел Сефу после случая с ущельным псом, которого больше никто не упомянет всуе. А омовение покойника — самый обычный, ничем непримечательный утренний ритуал перед отправкой в путь.       Сегодня Сефу оттирал почерневшую кровь. Рэймс распахнул глаза, схватил его руку ледяными пальцами и прохрипел:       — Шторм, два паруса, компас восьми сирен…       Сефу вздрогнул раза три. Потом в сердцах бросил тряпку в родник и поднялся. Чернильные кляксы разошлись по воде.       Он потер лоб тыльной стороной ладони и застыл в священном трепете как изваяние. Какой мальчишка не мечтал закончить жизнь в щупальцах морского дьявола, в честь которого прозвали шторм? Да никакой. Буквально никакой.

IV

      Сильней большой воды Сефу боялся лишь монстров, сильней монстров — лишь Рэймса. Сефу вглядывался в бездну Штормового моря, самого глубоко в трех океанах, и коленки у него тряслись.       Еще тряслись у рыбака: странник трупноватого видка уговаривал его продать лодку, а старик умолял взять даром. Даже упал на колени. И Сефу отвлекся. А как отвлекся, заметил, что лодка была конструкции сомнительной: на двух парусах, как на сложенных крыльях бабочки… Мачты ее стояли параллельно друг другу, только не вдоль палубы, а по горизонтали.       Нет, в Штормовое море — на таком… Сефу не выдержал, сорвался с места и подался в дезертиры. Рыбина влетела в седой затылок внезапно и стремительно, и Сефу вместе с ней пал на песок без чести.       Старик мгновенно следом рухнул ниц перед живым мертвецом, царем мухоморов.

V

      Двукрылая лодка мерно покачивалась на спокойной воде. Солнце, располовиненное морем, кровоточило. Сефу прятался между мачт, обхватив руками колени и зажав в руке оберег. Рэймс с выражением полного недоумения на лице потирал лоб пальцем, зажимая в кулаке рубиновую пыль, и пытался разобрать, что написал в бреду.       — Сефу, ты же лекарь, разбери мой почерк?.. Где-то здесь обрядовое заклинание.       Сефу поднял этот свой взгляд… полный ужаса, и Рэймс смекнул: даже если Сефу прочитает и как-то сможет передать на своем немом и жестовом, он ни за что не скажет, лишь бы ничего не вызывать. Все приходилось делать самому…       Рэймс вздохнул, захлопнул Книгу, отряхнул ладони, рассыпав по воде «кровавую жертву» из толченого рубина, обессиленно стек на лодочное дно и запрокинул голову. Волосы опустились назад и обнажили уши, усеянные серьгами с камнями, которые еще не стали красной пылью.       — Святая бездна, где же мне искать ее? — прошептал он. — Мою тишину…       Поднялся ветер. Рэймс напрягся. Он и забыл, что всякий раз, как открывал свой черный рот, случалось неладное.       Паруса вздулись, и лодочка помчалась по волнам. Позади начал сгущаться мрак. Сефу распахнул глаза. Тучи становились все больше и все ниже, заворачивались темными массивами вязкой угольной ваты, словно просачивались через гигантскую червоточину в небе. Они спускались на воду, как если бы хотели с ней слиться. Мир стремительно мерк. Ветер поднял океанический шум, и волны, покрытые сетями пены, начали расти, пока не ожили гигантскими холмами.       Хлипкая лодочка приподнималась чуть не вертикально, хлебала носом воду — и затем волна обрушивалась сверху с такой холодной яростью, словно пыталась разбить в щепки самую жизнь.       Рэймса прибило к палубе. Переезжая с места на место с рыболовными снастями и рыбой, он думал больше не вставать. Ведь всякий раз, как сатанился мир, Рэймс предпочитал перележать всю чертовщину.       Волна как-то особенно приподнялась, и было ощущение, что лодочка нашла на риф. Нечто огромное вспороло встревоженное тело моря… Сефу вцепился в мачту: она стала ему и опорой, и погибшей надеждой, и потенциальным могильным крестом.       Словно акульи плавники, вокруг лодочки заскользили щупальца, туго сплетенные из мышц и жил, такие древние, что местами будто распадались. Вода лилась, казалось, тоннами: чудовище поднимало голову. Наконец, оно заслонило собой кровавое пятно на горизонте и уставилось такими же кровавыми глазами. Пасть разрезала его морду вертикально, точно была адскими вратами. Тут Рэймс воочию увидел всю ненависть матери, сказавшей ему: «Ты — ключ».       Рэймс решил… перележать.       Но по волнам забегал шелест голосов: тысячи потерянных душ зашептались в желудке морского дьявола — и застенали, закричали, стали звать на помощь. Рэймс напрягся.       Потом вспомнил, для чего завел помощника:       — Эй, Сефу, это у меня или?..       Сефу слышал. Обняв мачту, он отчаянно мечтал о лучшей жизни.       А Рэймс лежал на палубе без движения, осознавая невыносимость своего полубытия: голоса умножились. Волна прибила его к борту, и он погрузился в скорбь и подставу: не такой «тишины» он искал.       Какая-то бестия вырвалась из глубины и укусила Рэймса за руку. Он не успел очнуться, как она разжала зубы и, закатив глаза, умертвилась в пучине. Она, видимо, полагала: он жив-здоров. Ну… и она теперь тоже нет.       На руке осталась рваная рана.       Щупальце монстра отодрало от палубы Сефу вместе с мачтой. Он хватался за нее руками и ногами — и взмыл на ней в воздух, как на метле. Рэймс оценил зрелище снизу. Чудовище разверзло пасть, чтобы проглотить крошечного худенького Сефу, когда могло всю лодку разом. Рэймс понаблюдал за ним с тихим вопросительным презрением. И решил не отступать от плана: он лежал.       Было слишком громко, слишком много… Голоса все грохотали. Из ушей Рэймса сочилась кровь.       Так что… пока морской дьявол пытался устроить представление и пир, Рэймс окончательно утратил интерес к своей ущербной жизни, к чужой — и подавно, а к сражению он интереса изначально не имел. Он из последних сил, с усердием плевал в мрачное небо, на котором в сатанаде бесновались черти.       Чудовище моргнуло красными глазами, выстроенными, как планеты, в один ряд — от большей к меньшей. Центральные два, самые крупные, вспыхнули недобро. Щупальце приблизилось, но Рэймс остановил его окровавленной рукой:       — Да святая бездна!.. Я в печали… Не сейчас.       Щупальце учуяло болото, поежилось и потонуло.       Дьявол поднял лодку над морем, поднес ближе к себе, чтобы разглядеть нахала, и вздумал схватить его. Но Рэймс опять остановил.       Что ж, если перележать уже не выйдет — и выбора нет… Рэймс попытался встать. Он все-таки недавно был сыном вождя. Гордость взыграла, он сказал:       — Я сам.       Рэймс перелез через борт и вошел в горящую пасть. Прием оказан был горячий: его чуть не снесло серным дыханием. Голоса стали еще громче. Рэймс поморщился от хаоса и передумал умирать в таком невыносимом шуме. Он повернул назад.       Врата перед ним захлопнулись, а в конце туннеля зажегся рубиновый свет.       В шуме так в шуме… Рэймс подумал и решил перележать еще немного — перед смертью, хотя уже изрядно надышался. Он приготовился познать все чудеса пищеварительной системы изнутри, правда, его немного беспокоило, на какой стадии он воскреснет… Но мухоморный соус, контрабандой пронесенный им в крови, сорвался каплей с раны и сорвал интимное знакомство.       Рев разнесся по воде, откуда-то из глотки поднялся страшный гул. Пасть стала содрогаться. Чудовище сплюнуло Рэймсом — и забурлило, уходя на дно.

VI

      Две луны зависли в небе и гляделись на себя в зеркало воды. Где-то вдали морской дьявол, став альбиносом, отплясывал, словив приход. Глаза его мигали и полосовали алыми лучами воздух, вызывая приступ эпилепсии у рыб.       Когда Рэймс очнулся, ему показалось, что как-то слишком мигает мир. Но напрягло другое: стало меньше голосов. Отдельные до сих пор было не разобрать, но… Рэймс приподнялся на локтях и огляделся. Сефу сидел в той же позе, что и в начале их морского путешествия.       Рэймс посмотрел на белое беснующееся вдали. Лицо его вытянулось.       — Мельчают генералы.       Сефу побледнел, таращась ему за спину. Рэймс обернулся. На него смотрела девушка… В свете лун ее кожа сверкала серебряной чешуей. За ней зажигались, как призрачные звезды, сотни, сотни утонувших, потерянных и спасенных душ. Она склонила голову, как если бы Рэймс до сих пор был сыном вождя, и подала ему шкатулку двумя руками, а затем расплескала свое тело по воде, окатив Рэймса брызгами. Рэймс сел и посмотрел ей вслед.       Он повертел тяжелую ракушку — и раскрыл. Зазвучал прибой и чей-то тихий, пронзительный звенящий голос. Сефу помчался к Рэймсу, чтобы отобрать шкатулку, ведь голос тот принадлежал сирене. Но Рэймс схватил его за горло. Черные глаза его смотрели сквозь перекошенное в панике лицо.       Он прошептал пришибленно:       — Они умолкли…       Рэймс отпустил, и Сефу замер на коленях перед ним. Они застыли в лодке посреди бездонного моря в отражениях звезд и в беспорядочном мигании света от беспорядочных танцев морского дьявола.       Рэймс слушал тишину… и вдруг он — одержимый духами друид — испугался ее звука, потому что этот звук… он никогда не слышал прежде, ни разу за свой век. Он захлопнул шкатулку и зажал ее в руках между колен.       Сефу посмотрел на него вопросительно. А потом увидел каплю нефти на его щеке, подозрительно похожую на слезу. Рэймс растер грязь по лицу рукой.       Сефу разомкнул губы, как если он мог спросить: «Ты начал разлагаться?..». Но затем он отвернулся и растерянно уставился перед собой. Он видел много чудовищ, даже тех, что плакали из-за Рэймса. Но чтобы плакал Рэймс…       Рэймс отдал ему шкатулку и сказал:       — Возвращаемся на берег.       Сефу дрожащими пальцами приподнял перед собой тяжелую ракушку. Он знал. Знал, потому что Рэймс назвал эту штуковину заранее, как называл другие. Компас восьми сирен — это не тишина, а новый яд, который станет нашептывать карты и путь… Это был дар освобожденного моря. Это был новый виток проклятья.