Горькая полынь

Странно было думать, что кто-то мог бы из-за него зацвести. Безродный, смешанный с грязью босяк, достойный разве что порицания, как убеждал его весь заклинательский мир. Но ещё более удивительным бы стало то, если бы зацвёл он сам. Конечно, в один момент это не происходило, даже если бы он постарался обмануть мироздание, он потерпел бы сокрушительное поражение. Цветение — не то, что так легко обмануть. Истинные, сильнейшие чувства и их воплощение в материальном мире. Его энергии золотого ядра хватило бы, чтобы зацвело всё его тело — это не стало бы проблемой. Проблемой стали бы его чувства, которых нет. Он никогда не испытывал любви. Даже бледной тени симпатии к кому-то. Даже к тому, с кем из горького интереса разделил однажды постель. Наслаждение не заставит другого человека зацвести. Да и он сам, получив ответную услугу, не превратится в клумбу. Их мироздание работало совсем иначе. Он думал, что никогда её и не испытает. Плевался от одних только упоминаний о любви, смеялся над глупыми песнями, в которых воспевалось это возвышенное чувство, запугивал влюблённые парочки, которые рисковали своими жизнями, когда касались с нежностью друг друга на его глазах или беззастенчиво целовались, уверенные, что их действия остаются никем незамеченными — Сюэ Ян всегда торопился развеять это заблуждение; а уж те, кто умудрился пронести свою любовь сквозь годы, пользовались у него особой ненавистью и получали столько презрения, сколько не получают кровные враги. Любовь — цветение — должна была обойти его стороной. К этому само мироздание должно было приложить руку. Но и тут Сюэ Яна ждало очередное предательство. На кончиках его пальцев расцвели красные маки. Яркие, словно само воплощение гибели на его руках. Но нет, означали они совсем иное. К этому и близко не была причастна чья-либо гибель. А ему бы хотелось. Проще было кому-то перерезать глотку, чем признать, что он начал испытывать… любовь… Да ещё и к кому?! К святоше! К даочжану! Он знал, что был проклят, ещё при рождении проклят, и в напоминаниях не нуждался. Но все будто целью задались напоминать о его недостойном происхождении и жизни на дне, где каждый считает себя более достойным, чем он, а потому может открыто заявлять это, выплёвывая оскорбления ему в лицо. Таких высокомерных подонков он любил превращать в мертвецов. Это было почти так же любимо им, как и вкус конфет, тающих на языке. Лепестки цветов, которые никак не могли здесь быть, смотрели на него с издёвкой. Алые, словно капельки крови. Словно разгоревшийся закат. Словно одежды клана Вэнь. Словно драгоценные камни, которые он никогда не мог иметь в силу своего происхождения. Словно смерть и обречённость. Их не должно было существовать, но Сюэ Ян видел их своими глазами. Красные маки. Его расцветшая любовь. Такие цветы не увядают. Они просто исчезают. Но он так хотел увидеть, как они завянут. Почернеют, сгниют, уводимые смертью дальше, в тот мир, где им самое место. Умрут на его пальцах. Отравленные, как и всё, к чему он прикасается. Испившие горечи и захлебнувшиеся в ней. Век цветов так быстротечен. Особенно — проросших с горечью. Весь он был горьким. Горькой была его жизнь. Горьким было его одиночество. Ненужная никому душа обречённого на страдания человека. Не видел он ни счастья, ни участия, ни заботы. Только горечь этого мира, пропитавшую его всего. И как бы он не желал сладости, её не было. Была только эта самая горечь. Наивный маленький мальчик, хлебнувший горькой реальности и утонувший в ней — на свет он вышел уже другим человеком. Таким человеком, которому не суждено было познать любовь. Однако цветы на его руках свидетельствовали об обратном. Кончики пальцев саднило. Всё же даочжан не привык работать руками так. Ремонт корзины — совсем не то же самое, что и тренировка с мечом или письмо тонкой кистью. Всё мирское было для него таким далёким, чуждым, что мелкие раны, сопутствующие этому, едва ли были способны по-настоящему привлечь его внимание. Они исцелялись быстро, сколько бы много их ни было на его теле с непривычки. Однако каждую рану, даже самую маленькую, замечал Сюэ Ян, ведь на его теле, на том же месте, вырастали маленькие алые цветы. Маки не оставались надолго, они очень быстро исчезали, но каждое их появление на его теле ставило Сюэ Яна в тупик. Согласно легендам, которые он слышал в Башне Золотого Карпа украдкой, они были знамением сильнейшего чувства, называемого любовью. Нагнанное восхищение этим цветением он не разделял и совсем не знал способов борьбы с этим. От раскрытия его постыдной слабости спасало только то, что Сяо Синчень не был способен увидеть алые маки на чужом теле в тех местах, где ранился сам. Это и упрощало, и усложняло всю ситуацию для Сюэ Яна. Вдруг, увидь даочжан, кто именно влюбился в него столь сильно, что зацвёл, сбежал бы и перестал своей тонкой и гибкой фигурой будоражить воображение выходца из Куйчжоу. И любовь бы его унёс с собой, пройдя по высланной красным маком дороге обратно на свою гору или куда-либо ещё, Сюэ Яну было всё равно, лишь бы подальше от него. Сам он не мог уйти. Даже мысль об этом казалась трусливой и… неправильной. Он не мог заставить себя уйти даже мысленно. Выходя за порог, Сюэ Ян каждый раз думал, что вот сейчас — сейчас-то уж точно — уйдёт и не оглянется, затоптав свои непрошенные и противоестественные чувства, как цветы у дороги, но его красные маки всегда оказывались куда более живучими, чем какие-то сорняки. Маки не увядали. А он не уходил. Ладонь была красной от крови — кожу он рассёк о ржавый гвоздь, который как раз собирался вырвать из стены, пока даочжан не поранился о него сам, бредя вслепую. Пусть он и знал похоронный дом лучше кого бы то ни было, но это не помешало бы ему напороться на остриё и создать ещё больше красных маков на коже Сюэ Яна. Тогда риск быть разоблачённым возрастал, а с некоторого времени он этого избегал. Сюэ Ян уже какое-то время замечал некоторую теплоту в голосе Сяо Синчэнь, стоило ему заговорить с ним. Значения он не предавал, игнорировал, делал вид, что ничего не происходит, пусть всё его нутро кричало об обратном, возвращая мыслями к срочному побегу. И даже до этого успокаивающая мысль, что влюбиться ещё сильнее просто невозможно, опровергалась Сяо Синчэнь, когда он тихо, легко смеялся над очередной его шуткой, улыбался до едва заметных морщинок, предназначая эти эмоции только ему одному, и сердце негодника заходилось в частом-частом ритме, стремясь алым маком лечь на чужие руки, окровавленными лепестками украсить волосы, словно короной, и остаться там, там, где и есть его место. Но места ему рядом с ним нет. Оно горькое, украденное, окрашенное алым, отравленное. Вот только Сюэ Ян всё равно не может его покинуть. Кровь бежала по его запястью, марала край рукава, падала на пол тяжёлыми каплями. Сверкала, как драгоценный камень. Он слизал кровь и вернулся к прерванному занятию. Боль никогда ему не мешала стремиться к своей цели. Мешай она — его бы здесь просто не было. Умер бы ещё там, в холодных пустынных подворотнях, глотая горькие слёзы и проклиная горькую участь. Он бы быстро забыл об этом случае. Всего лишь очередная лёгкая рана, от которой скоро бы не осталось никакого следа, ведь его сил хватало, чтобы не обращать внимания на такие мелочи, вот только всё опять было решено за него. — Что это за растение? — позже, вечером, когда они сидели у костра, спросил у него Сяо Синчэнь, указывая на свою протянутую ладонь. Это была та же самая ладонь, которую днём рассёк Сюэ Ян, а потом залил крепким алкоголем, самым крепким, который только нашёл в этом небожителями забытом месте. Растение это было хорошо ему знакомо. Название само соскользнуло с языка, опережая мысли: — Полынь. — Сюэ… — шепнул даочжан, и голос его был оглушительным в тишине. Улыбка, лёгкая, лишь призрак счастья скользнула по его губам, преобразив их в нечто более красивое и притягательное. Было больно смотреть — как на солнце, и Сюэ Ян продолжал смотреть, молясь про себя, чтобы он как можно скорее ослеп, ведь он более не мог бороться с желаниями. Они были сильнее его. Полынь. Горька полынь. Проросшая из этого ядовитого чувства. То жалость или сочувствие — не важно. Но это было не тем, что нужно было Сюэ Яну. — Даочжан? — позвал Сюэ Ян, не зная, что хотел спросить или сказать. Порыв. Всего лишь порыв, которому он вновь подчинился. Он начал совершать глупые поступки. Увидь его таким этот хитрый лис, добил бы, не бросив взгляда вниз. — Всё в порядке. Тебе не о чем волноваться. Будто и не знал он, о чём говорит и просит. Не волноваться о проклятии? Как же. Теперь Сюэ Ян не один здесь, кто болен цветением. Теперь они оба в этой лодке. А лодки тонут, разбиваясь о скалы. Такова их участь, их судьба — разбиться, не достигнув берега, на котором их бы ждало счастье. Полынь слишком горькая, чтобы сулить им счастье. Мак алый, словно кровь, измаравшая руки и одеяния, запятнавшая их с ног до головы. И это было его деяние. Сюэ Ян перехватил его запястье, вновь глядя на мелкие жёлтые цветки. Отражение его раны, отражение проклятия и сильнейших чувств даочжана, который воспылал к нему взаимностью. А потому Сюэ Ян сорвал цветки. Вырвал то, что не могло само сгнить. Прильнул губами к открытой ладони, коснулся самым кончиком языка, забирая горечь. Она только его. Только его эта горечь. Они не должны делить её на двоих. Будь там кровь, она бы и то горчила меньше. Нет ничего более горького, чем любовь к нему. Его раны теперь больше не только его. Все они, словно противоположный берег, падающий в водную гладь: что получит он, отразится на теле даочжана жёлтыми трубчатыми цветками. И сейчас совсем не время жалеть, что они так и не скрепили клятву поцелуем, избавляясь от этого проклятия цветения. Сейчас Сюэ Яну было бы легче сражаться. Он бы не боялся, что из-за его сломанных рёбер внутри Сяо Синчэня прорастёт полынь. И снова он причинит ему боль. Он всегда причиняет боль. Это — его горькая судьба. Было бы куда хуже, если бы он сам стал человеком-клумбой, алым из-за расцветших на нём маков. Уж лучше запятнать свои одеяния кровью бывшего друга даочжана, что он и стремится сделать. Но не подарит больше ему горькую полынь. Только слёзы, которые будут горчить на его языке. Любовь его горькая, отравляющая. Убивает, как медленный яд. И не оставляет после себя ничего. Исчезает, как алые маки с его шеи. Лучше бы они сгнили. Отравили его тело, оставив черноту разложившихся красивых цветов. Но красные маки просто исчезли, будто их и не было никогда. Не оставили от себя ни следа, ни лепестка, ни семечка. Лишь воспоминания. Горькие воспоминания. Сладость — то, чего никогда не было в его жизни, но что он так страстно хотел заполучить. Он знал этот мир как никто другой. Его изнанку, его дно. Познал вкус яда и конфет. Но так и не заполучил его сладость. Рядом был тот, кто пытался дарить сладость. Всю сладость, какую только мог. Но этого было так мало — небожители! как же мало, — и её не хватило, чтобы преобразить его горькое сердце. От того и цветок его — полынь. От того и любовь его горькая, отравляющая, убивающая медленно, но неизбежно. Цветение — совсем не дар — проклятие. Ничто не смогло бы их спасти. В прошлом его сопровождала одна лишь горечь. И в будущем всё было пропитано ею. Алые цветы не украшали больше его тело. Сюэ Ян боялся ранить даочжана даже теперь, особенно, чтобы просто проверить. Он не расцветёт, пусть любовь Сюэ Яна и не погасла, не утратила своих сил, стала только глубже. Не видеть ему больше маков. Что бы он только не отдал, чтобы стать маковым полем. И был бы алым не от крови, а от цветов, от любви. Как же поздно… Как же поздно для сожалений… Не сладость первого поцелуя — горечь на его губах. Как и вся его жизнь. Как и всё, что у него остаётся…