Ассоциации

Когда Айвэ просыпается, он помнит только вспышку света, от которой всё перед глазами затянуло мутной красной пленкой, и скрежещущий стальной гул, оборвавшийся всепоглощающей – даже собственного дыхания не слышно, – тишиной. Он знает точно, что должен был оглохнуть: слишком отчётливо вспоминается, как скрёб судорожно цепеневшими пальцами по шлему, пытаясь дотянуться до щеки и стереть струйку крови. Шлем мешался, дыхания не хватало, рука слабела. Кругом были только тишина и свет, свет и тишина… – Шепард! – крик ввинчивается в динамики системы оповещения и в его уши. Теперь голова снова лопается – не от боли, от визга сирен, шума вентиляции и металлического полого грохота, с которым в соседнем коридоре отшвыривают с пути ящики, забитые оборудованием. Айвэ одинаково хорошо помнит шипение, с которым обволокла кровь Архидемона клинок, и то, что вот эта штука перед его глазами, похожая на оклеенную цветными лампочками клешню, называется «томограф универсальный, общевойсковая модель RFU-7». Такой же стоит в медотсеке у Чаквас… У Винн? Стоял? – Шепард! – снова надрывается динамик воплем, плюется инструкциями. – Повторяю, пистолет в сейфе на три часа… выбирайтесь в коридор по зеленым стрелкам в головной отсек… Шепард, повторяю!.. Айвэ ни черта не соображает. Хорошо, что тело лучше знает, что делать. Он скатывается с ложа диагноста, чувствуя себя заново родившимся – ни порезов, ни ожогов, разве что чешется там, где натекла кровь из лопнувшего уха, щека, – хватает пистолет, в три шага выскакивает в распахивающуюся услужливо дверь и всаживает очередь в грудь и шлем рвущегося навстречу голе… робота. Точно, эта штука называется робот. Модель «ЛОКИ», вроде, производятся на Новерии… Или в Термине? Он не вспоминает дальше – хватает с полки брошенный кем-то термозаряд и матерится под нос. Атаковавшие лабораторию при полной броне с генераторами поля, а у него из всех шкурок – только кожа, синтетическая дрянь больничного шмотья да наползающая поверх пленка биотического барьера, которая продержится от силы минуту. Ну, две, если он не хлопнется в обморок от перенагрузки с непривычки… Странно, что не жгутся, раскаляясь в черепе, импланты. Впрочем – сейчас не до них. Авель Шепард кусает сосредоточенно губы, с щелчком меняет термозаряд и снова вскидывает руку, безошибочно беря прицел. *** – Ты… Как!? Стой, не подходи! – шипит растерянно Джейкоб, перекрест прицела прыгает в его руке, метя то в грудь женщины, то ей под ноги. Авель тоже вскидывает руку в полуобороте – рефлекс, что б его, быстрее мысли, – и растерянно замирает, чувствуя, как глохнет в ушах гул коридорной вытяжки и собственный расшалившийся пульс. Он знает её. Знает эту улыбку, хищный блеск в глазах, кошачью грацию, путеводный голос – и ещё тысячу, тысячу тысяч других мелочей вроде того, что любит она поцелуи в плечо и терпеть не может жареный сыр. Знает так хорошо, что снова теряется во времени и именах, когда опускает руку и беззвучно ставит предохранитель на место. – Морриган? – шепчет Айвэ. – Миранда Лоусон, – представляется она, ведёт бровью – вслед за напарником Джейкоб тоже опускает пистолет, – и задумчиво клонит голову к плечу. – У нас слишком мало времени, но мне не нравится, как вы выглядите. Что-то беспокоит, Шепард? Нет. Ни черта не в порядке как минимум потому, что это не их имена; Морриган скорее испепелила бы Джейкоба на месте, чем стерпела его недоверие; и вообще… – Не уверен, – морщится Айвэ, опять вместо старого шрама на щеке нащупав влажную корку струпа, тянет задумчиво. – Мне почему-то мерещится, что я должен был издохнуть… – Но вы ведь действительно умерли, – обрубает Миранда и отворачивается, набирая на инструметроне код. – Впрочем, живы, здоровы, шевелитесь. Об остальном поговорим позже, надо торопиться с эвакуацией. *** Долго ждать не приходится – разговор они начинают ещё в спасательном шаттле. Миранда задаёт самые обычные вопросы, Авель совсем необычно пугается: ему кажется, что он ничего не помнит, а когда вспоминает, начинает мерещиться, что происходило это на самом деле не с ним. Но неприятный холодок лижет загривок лишь на миг – когда он открывает рот, всё встает на свои места. В конце концов, если задумавшегося человека резко спросить про синхрофазотрон или, например, малиновое суфле, он тоже растеряется, но стоит сосредоточиться не на новостях (два года прошло! «Нормандия» погибла! Проект «Лазарь» стоил, как небольшая колония!), а на прямом вопросе, мимолётное замешательство вызовет только смех. Ответы настолько привычные, что быстро наскучивают: ощущение, будто он читает собственное досье из учебки. «Авель Шепард, дата рождения: 11 апреля 2154 г., место рождения: орбитальная станция «Бресилиан» в секторе бета-3-бис-15, родители: Аарон и Ханна Шепарды, группа крови: первая резус-положительная…» – Программа N7? – щурится совсем хмуро Миранда, листая разворот голоэкрана над инструметроном, будто не может отыскать подвох. Авель тоже хмурится, отводя взгляд в иллюминатор: – Зачислен Дунканом Грейворденом, направление подготовки – углубленная программа биотики «Страж». Сразу после Акузы… – Вот так сразу? – вскидывается едва ли не дремавший до этого Джейкоб. – Там же такое месилово было, я даже поверить… – Официальное назначение от руководства учебной части на «Проксиме», сектор дзета-4-бис-4, тренировка в условиях, приближенных к боевым. Командир отряда – Тэмлейн МакСабре, награжден за отвагу… посмертно, – сухо сглатывает Авель, жонглируя вырванными из официального раппорта фразами, и отворачивается от иллюминатора. – Следующий вопрос? – Закончим, пожалуй, на базе, – миролюбиво улыбается Миранда, хотя миролюбием её тон и не пахнет. Она раздраженно постукивает ногтем по инстурметрону, проглядывает, наверное, целые километры отчетов, но так и не может предположить, в чем ошибка ученых – и была ли она вообще. За время полёта в последнем Авель начинает сомневаться слишком сильно, а уже на базе, пока Миранда пытается запихнуть его в томограф и ещё разок проверить, все ли в порядке с мозговой активностью, тихо посмеивается и клянется, что всё нормально. – Шепард, вы уверены? – снова хмурится она, косится неодобрительно, наизготовку удерживая целый ворох проводов с электродами. – Эти, как вы выразились, псевдо-воспоминания могут стать серьезной проблемой в будущем. Я уверена, что «Лазарь» не допустил ошибок, и всё же… – Да приснилось, наверное, а я на нервах и вас перепугал… Присниться ведь могло, да? – отмахивается Авель и, видя, что Миранда всё ещё полна подозрениями так, что вот-вот выльется через край, спешно добавляет. – Они уже начинают тускнеть, как обычный сон. А если почувствую неладное, обязательно сообщу. Беда разве, что он помнит две судьбы вместо одной? Вот если бы свою позабыл, то тогда надо было бы трубить тревогу, а так… Радоваться надо, что жив. *** Сон действительно меркнет: забывается, на второй день уже не вспомнить деталей, через неделю Авель только посмеивается над собой, вздрогнув вдруг от нахлынувшего чувства дежавю. Всплывает в голове ведь всякая смешная дрянь – как в той, другой жизни (прошлой её от суеверий язык не поворачивается назвать) махался на мечах, с трепетом наблюдал за магическими огоньками Хранительницы или загибался в лихорадке от самых безобидных ран… Здесь-то, с ампулой панацелина в кармане и новенькими имплантами L5 в черепе, от которых послушно гнутся биотические барьеры, об этом даже думать смешно. Хотя иногда – иногда накатывает иначе, серьезнее, как-то… почти по-настоящему. Впрочем, пугается Авель только в первый раз, потом принимает дар с благодарностью: воспоминания оживают ровно в те моменты, когда особо остро не хватает подсказки. Он долго не решается спуститься в трюм, куда оттаскивают капсулу со спящим кроганом. Страха как такового нет – не после Рекса, эх, вот кого не хватает поблизости, хоть лети за ним на Тучанку, – но вопросов больше, чем ответов. Кроган в команде – всегда ссоры, на которые у него может не хватить времени, и потом, Рекс сам признавал, что он лишь исключение из правил. Повезёт ли с напарником ещё раз?.. Авель хмурится, глядя в своё отражение в стекле капсулы: её очертания слишком напоминают клетку, в которой смиренно ждал своей судьбы Стэн, и на миг он словно слышит свой собственный – нет, другой, более юный, звонкий, – голос: «Мы должны хотя бы дать ему шанс». И не сомневается больше, по памяти набирая на панели код разблокировки. Воспоминания – как опыт игры в компьютерный симулятор; иногда щёлкает в голове – я ведь через это уже проходил! – и перестаёт дрожать пистолет в руке, и принять из рук Удины жетон СПЕКТРа кажется совсем легко (хотя потом он долго бьется головой о стены каюты – уж как отпирался от этой ответственности в свое время, и вот, начинай сначала), и Тейна он берёт в команду как нечто само собой разумеющееся, потому что наравне с сомнениями – готов ли он сотрудничать с профессиональным убийцей? – помнится усмешка Зеврана, которому тоже нужен был один лишь шанс. Иногда воспоминания едва шепчут – когда он думает, не стоит ли действительно пожертвовать Легионом, чтобы «Цербер» на основе гетских технологий воссоздал нечто более ценное, но в последний момент припоминает Наковальню Пустоты и решает, что не каждый очевидный путь правильный. Иногда воспоминания почти кричат – когда после очередного задания он едва не приветствует Самару звонким «Винн, я соскучился!», и юстициар снова смотрит с лукавой насмешкой, мол, это ещё что за шутка. Воспоминания всегда живы – стелются запахом мха и мокрых перьев, – и дают сил жить, когда Гаррус дёргает его за локоть и смеётся, мол, что, Шепард, положил взгляд на Лоусон, а он едва языком может шевелить от юношеского пунцовеющего стыда. …впрочем, иногда от ассоциаций он совсем неметафорично жалеет, что не издох, когда был удобный случай. *** Гаррус тянется за новой бутылкой – и отдёргивает руку, словно ошпарившись. – Ты уверен? – Да, чёрт возьми, да, – мрачный Авель не слушает, как турианец, растекаясь по барной стойке, напоминает, что было, когда они напились в прошлый раз, и в позапрошлый, и позапозапрошлый. То были иласа, музыка «Загробной жизни» и в общем-то приятные вечера, утро после которых спасала Чаквас и пачка «отрезвина», а сейчас… – Эй, эй, Шепард, эту штука крогана убивает! – вскидывается Гаррус, пытается выхватить бутылку, но злой как чёрт Авель только отмахивается, выдирая зубами пробку и морщась тому, как жжётся огнём в губных трещинах ринкол. Ему хочется напиться, как никогда в жизни. Как не хотелось надраться после Акузы и восемнадцати тысяч погибших солдат Альянса, отдавших жизни за спасение «Пути Предназначения». Как не тянуло налакаться от головной боли, которую сопровождало взаимодействие с протеанскими артефактами, и от ужаса, когда он впервые увидел «зубы дракона» с насаженными на них людьми, и от омерзения, когда долго блевал после той миссии. Собственно, Авель знает лишь один случай, когда не он – точнее, тот, другой он, – напивался в дрова на следующий день после Собрания Земель. Потому что друг, с которым прошли Глубинные Тропы, Тень и Остагар, не захотел даже слушать оправданий. – Да забей ты, – хмылится Гаррус, подпирая кулаком голову. – Аленко всегда был… чуть дурак. Перебесится и поймет, что зря тебя облаял. Авель не глядя делает первый глоток и почти минуту не дышит, пытаясь проглотить комок огня. После слова хоть как-то поддаются, жгуче, почти в пытке обволакивая заплетающийся язык: – Мы с ним с семьдесят шестого, как на программу «Стражей» попали, не расставались практически. После Акузы считай что он меня вытащил, без него точно с ума сошел бы. И в восемьдесят третьем хрен бы я без него что… Мы с ним… мы… «Мы» растворяется в алкоголе быстрее любой из химических реакций, потому что нет теперь никакого «мы». Есть мрачный Авель с перепаянными после «Горизонта» ребрами, есть на другом конце галактики Кайден, а есть застрявшая между ними холодная отповедь. «Я думал, Шепард, ты жизнь положишь, чтобы с «Цербером» поквитаться. За Акузу, ты же… Ты же знаешь, откуда там Молотильщик взялся. И теперь вот так просто жмёшь ручку Призраку, да?» «…я думал, Айвэ, ты жизнь положишь, чтобы с Логэйном поквитаться. За Остагар, ты же… Ты же знаешь, как Дункан и Кайлан погибли. И вот теперь просто так предлагаешь простить Логэйна и взять его в Стражи?» – За-бей, – Гаррус щелкает мандибулами и пьяно икает, вдруг вскидываясь. – Эй, ты же не собираешься за дурость Аленко всю жизнь теперь ненавидеть? – Его – нет, – качает головой Авель и, забрав бутылку, плетётся в каюту: напиваться, биться головой о стены и ненавидеть. Себя. *** У генерала из Альянса глаза сэры Коутрен. На этом сходства заканчивается: служба безопасности под её руководством врывается на «Нормандию» с штурмовыми винтовками наперевес, пока Авель отключает пульт на капитанском мостике и тихо вздыхает перед тем, как добровольно сложить с себя полномочия. В Дракконе тот, другой, проторчал меньше недели. Авель же мается под домашним арестом полгода и думает, что лучше бы, дери их черти, пытали – тогда хотя бы мог спать, набираясь сил, а не рисовал на потолке воображаемую звездную карту и лица друзей, травя и без того оплёванную душу. После Бахака в эфире остается только белый шум на месте умершей в миг планеты. И долгие полгода бессонницы воспоминания не возвращаются. *** Мария Тюдор говорила, что после вскрытия на сердце её все увидят кровоточащую надпись «Кале». Авель знает, что на его сердце уже сейчас высечены Бахак, Палавен, Земля – и это, кажется, не конец. Кажется, это никогда не закончится. Снится всякая дрянь – пепел, присыпающий тропинки ванкуверского парка, корчащийся в огне мальчишка и собственный крик, от которого опять по щекам течет красное и мутное, пятнает броню и руки, которыми он никак не может смазать кровь со своего лица. Параллельная жизнь тоже снится. Даже вовремя – как подсказка, – но Авель больше не радуется помощи со стороны, по утрам хмуро скатывается с кровати и огрызается на себя в зеркало, когда, бреясь, опять царапает щеку, на которой даже старых, еще с Акузы шрамов больше не видать. Он и так знает, как правильно. Ему не нужны сны про погруженную в хаос Башню и отчаяние обреченных Правом Уничтожения, чтобы понимать, что кроганы не виноваты в том, что галактика вылепила их такими. Не нужны лихорадочные видения о бресилианской лесной тишине, в которой точили друг на друга ножи и зубы оборотни с долийцами, чтобы знать – в лепешку расшибется, но придумает, как помирить гетов и кварианцев. Сны не нужны. Потому что после Тессии окончательно становится понятно, что вспоминающаяся ложная жизнь – детская сказка про героя в сияющих доспехах. А живет он в настоящем кошмаре, который не закончится простой победой и метафоричным падением в свет. *** Они расстаются на Силверсан-стрип. Такси до космодрома ждёт, мигая огнями, ребята хватаются за головы и тихо воют, проклиная себя за чрезмерное усердие ночью, и Айвэ выл бы с ними – он тоже позволил себе лишнего, решив, что терять уже нечего, – но есть дело поважнее. Потому что вся команда и вызвавшиеся проводить их Рекс и Джейкоб поедут на космодром, а Миранда – совсем в другую сторону. То, что она спаслась от Кай Лена один раз, вовсе не означает, что ей повезёт также сильно в следующий, и снова – преследования, сброшенные хвосты, конспиративные квартиры… Авель держит её руку и не может отпустить до тех пор, пока сама Миранда, засмеявшись, не касается осторожно плеча. Только тогда встряхивается, улыбается виновато – мол, прости, задумался, – и, хлопнув себя по лбу, спешно роется в карманах, чувствуя, как к скулам приливает предательская краска. – Извини, – сбивчиво объясняет он, выудив, наконец, запутавшийся в подкладке толстовки сверток. – Извини, я просто подумал, что даже твой день рождения мы пропустили, пока были во взаимных бегах, и это как-то нечестно. Так что… мне показалось, тебе эта штука понравится. Заинтригованная Миранда рвёт упаковку тут же, на коленке, пока такси надрывается мигать рекламным неоном, а народ, заинтересованно вытянув шеи, пялится на них во все глаза. – Я знаю, это не то чтобы функционально или полезно, и вообще, – Авель отмахивается обреченно, – ладно, это безнадежное старье! Господи, кого я обманываю, просто… Миранда держит на ладони крохотное зеркало в золотой оправе, ловит отражение своей улыбки – и прячет подарок в карман, порывом бросаясь в распахнутые объятья. – Герой ты, Шепард, а все-таки дурачина, – смеётся она и звонко целует в щёку. *** Самый простой путь – не всегда самый лучший. И всё-таки первый порыв Авеля – рвануть по правому трапу, над которым мигают красные огни. К чёрту, что его импланты не выдержат. К чёрту всё, они слишком долго ждали этого, слишком долго могли лишь надеяться, что победа возможна. Он хочет только, чтобы всё закончилось, чтобы Жнецы никогда больше не угрожали Земле, и Тессии, и Тучанке, чтобы настал наконец долгий мир, а с ним или без него – уже и не важно… Авель дёргается – и замирает, потому что слышит, как в первый раз у капсулы Грюнта, свой, но не совсем свой голос, на этот раз полный печали. До этого выборы всегда совпадали. До этого сны были подсказкой, но теперь – теперь он словно слышит, будто его пытаются переубедить, отчаянным последним порывом. Тот, другой… Или он сам… Магия была непонятна, а усталость от принятых решений – слишком велика. Струсил Айвэ, сделал ошибку или всего лишь проявил разумную осторожность из-за Ритуала – у него ведь есть шанс не допустить этого вновь… Авель вспоминает про СУЗИ и народ Легиона и обращает лицо вперёд, в сторону зеленого луча света. Синтез пугает и завораживает одновременно. Синтез звучит как самая важная мечта и как самый главный кошмар, Синтез обещает одновременно надежду и миллион новых проблем, и всё же, всё же… Катализатор улыбается и кивает одними ресницами, словно слышит, как голос из коматозного сна облекает теплом, обещая поддержку: всё будет хорошо. Всё наконец-то будет хорошо. Авель Шепард отбрасывает пистолет и шагает вперёд, Айвэ Махариэль берёт меч перед ликом Архидемона; и оба растворяются в свете.