Стол переговоров

— Проходи, Тончик, смелей. Жила подтолкнул его в спину, и Тончик, мявшийся до того на пороге, с сокрушённым вздохом ввалился в обитый черепицей сарай, который служил местным ОПГ штаб-квартирой для бандитских сходок. Возле сарая, кроме их «москвича», была припаркована только одна машина — знаменитая вишнёвая «девятка» цыганского барона Лошало. Сам Лошало настаивал, что он «баро», а не барон — мол, не может один цыган над другим стоять. Жиле он позволял звать себя Лало, на Тончика же, младшего из членов ОПГ «Алюминиевые штаны» смотрел снисходительно, как и полагалось смотреть на протеже главаря. Протеже — это слово Тончик услышал по телевизору от шевелюристого очкастого типа, говорившего на смеси английского и нижегородского. Оно хорошо обозначало Тончикову позицию в группировке: на правую руку Жилы он не тянул, но под его покровительством находился. Вот и сегодня Жила притащил его с собой на стрелку катамарановских бандитов, вроде как подарок сделал на совершеннолетие: не чета материнским пьяным пиздюлям. Тончику бы радоваться, чувствовать себя значимым и греться в лучах внимания наставника — Жила с его ушлостью и братско-ментовской крышей был одним из самых молодых главарей ОПГ в городе. Но гораздо большим подарком ощущалась возможность полюбоваться на Лало. Лало, колоритный молодой цыган — и имя под стать жгучей внешней красоте: мягкое, напевное, завораживающее — ухмыльнулся уголком рта, кивнул Тончику, бесстыже развалившись в кресле, стоявшем во главе стола. Вишнёвая, под цвет его обожаемой «девятки» рубашка распахнулась на груди, являя взору смуглую кожу, по которой холодными змеями вились цепочки и шнурки многочисленных украшений цыгана. — Привёл своего кхуроро, гаджо? Тончик слегка осоловел от бархатных интонаций в голосе Лало — от блядского цыгана его вело. Это началось давно, ещё когда Лало только начал крутиться вокруг принявшего Тончика под крылышко Жилы, и никак не заканчивалось. — Кончай трепать на своём, рома, — чуть хрипловатым от вечного курева голосом оборвал насмешку в голосе Лало Жила, — пацану пристало хвостом ходить за своим паханом. Вырастет ещё из него такой волчок, который и тебя цапнет за бочок, баро. Вот увидишь. Тончик вздёрнул нос на похвалу и сцепил руки за спиной — чтоб не дрожали под внимательным, жарким взглядом цыгана. Тот его, верно, читал, как гадалки из табора — линии на ладони, но Жиле потворствовал, не палил Тончиков бессовестно-влюблённый взгляд. Или всё-таки не так уж было заметно… Но Тончик особо не надеялся на свою скрытность, делал морду кирпичом и вид, будто не при делах. Не по понятиям чоткому пацанчику на кралю главаря заглядываться, особенно если краля эта — мужик. Лало поманил Жилу пальцем, отвернувшись от замершего у стенки Тончика, и не сказал даже — промурлыкал: — Йав кэ мэ, миро ило. Жила медленно двинулся вдоль длинного стола, ведя по лакированной крышке ладонью. Тончик, затаив дыхание, зачарованно смотрел на Лало, жадно пожирающего глазами Жилу. — Что, — заговорил тот, — задумал Малину подвинуть, рома? Жила звал цыгана на его языке — просто и незатейливо, но говорил по-русски. А Тончик дорого бы отдал, чтоб узнать, что означают слова Лало. — Романэ — человек большой, — уклончиво ответил цыган, — кресло у него мягкое, удобное. Править вашим городом мне не по нраву — ответственность лишает свободы. Но посидеть иногда не откажусь. Лало протянул руку Жиле, и тот поймал её своей, коснулся поцелуем раскрытой ладони. — Тэрэ кхуроро дык, — по короткому взгляду, брошенному на него Лало, Тончик понял, что говорят о нём, и весь подобрался. — Он — взрослый парень, Лало, — Жила наклонился, и — Тончику отсюда не было видно, но, судя по тому, как рука цыгана вцепилась ему в загривок, и резкому вздоху — поцеловал Лало в шею. — Как знаешь, миро ило. Тончик всё-таки отвёл глаза. Он не раз видел, как Жила миловался со своим цыганом, но ещё никогда это не происходило так близко и напоказ. Лало, прикрыв глаза, почёсывал Жиле шею пальцами, унизанными разномастными перстнями, и мерно, мелодично постанывал. Влажные звуки поцелуев, отдающиеся Тончику в пах горячими электрическими разрядами, становились звонче и длиннее. «Он что, его прямо тут…», — подумал Тончик и покраснел, представив, что увидел бы тогда. — Когда все будут? — спросил Жила как бы невзначай. — Мы прибыли рано, — голос Лало музыкально рокотал, как далёкий водопад — Тончик ещё шкетом ходил в поход вдоль местной реки, было с чем сравнить, — минут через сорок. А что? — Ты, я, этот стол… Тончик, забыв о стеснении, бросил взгляд на Лало — и встретился глазами с тёмными цыганскими омутами. — А тэрэ кхуроро, миро? — Изрядная доля выразительности исчезла из голоса цыгана. — Сам ты… Кхуяро, — буркнул Тончик, но уставился на Жилу, ожидая, что тот велит выйти. Одно дело — знать, что твой пахан трахает того, кто тебе нравится (Тончик сильно преуменьшал). Видеть — совсем другое. Но было в этом что-то… Тончик не успел сформулировать мысль — то ли запретное, то ли порочное, — когда Жила посмотрел на него и усмехнулся. — Ты же хочешь увидеть, а, Тончик? Щёки против воли налились алым. — Анатоль? Тончик шокированно уставился на Лало, который, как оказалось, таки знал его настоящее имя, а не эту полуматерную цыганскую кличку. — Что? — Вдруг окрысился Тончик — совсем в стиле Жилы. — Нельзя? Лало дёрнулся, как от пощёчины. Его смуглые щёки налились цветом, и Тончик одновременно с ужасом и восторгом понял — покраснел. Жила, воспользовавшись минутной заминкой, подхватил цыгана под бёдра и усадил на скользкий лакированный стол. — Ты стесняешься, баро? — Спросил он бархатно и как-то уж совсем непристойно. У Тончика горели уши, но он решил не двигаться с места, если Жила ему не прикажет. Конечно, будет больно, но с другой стороны… Член под просторными спортивками твердел всё сильней с каждым взволнованным вдохом. «Будет, на что подрочить». Мысль проскочила — как цыганским хлыстом ударила по беззащитной заднице. — Нет, — рыкнул Лало и, схватив Жилу за уши, притянул к себе для жадного поцелуя. Тончик боялся лишний раз вздохнуть, глядя, как обтянутые узкими штанами ноги в сапогах обнимают Жилу за талию, как забитые наколками руки сбрасывают со смуглых плеч сначала узорчатую жилетку, потом и рубашку… Игнорировать целое в угоду деталям получалось, пока Лало не откинулся на стол, улёгшись спиной на вишнёвый шёлк, а Жила не вжикнул молнией спортивных штанов. Сглотнув, Тончик отвёл взгляд от мелькнувшего члена Жилы — и прикипел к другому, прижатому к смуглому животу цыгана. Член у Лало был красивый, если так вообще можно говорить о членах: длинный, чуть изогнутый, с ребристостью проступающих вен. Тончик почувствовал себя собакой Павлова, о которой рассказывала биологичка: слюна затопила рот, и пришлось громко сглотнуть. Только инстинкт велел не сожрать, а отсосать. Лало вновь бросил на него взгляд — немного растерянный и смущённый, но гораздо больше гордый, хвастливый: мол, видишь меня, чей я, гаджо? Тончик видел. Смотрел во все глаза, пялился жадно, отчаянно, и Лало пристыженно потупился, прикрыл веки. Провокации не вышло. — Если ебёшь девок, — неожиданно сказал Жила, заставив Тончика вздрогнуть, — то правила всего два, малец: резинки и потискать девочку, чтоб потекла. По сухому нельзя. Если ебёшь таких вот блядей… Звук смачного шлепка был похож на выстрел из пистолета — прямо в Тончиково сердце. Или в член. — Ай! — зашипел Лало, но Жила лишь усмехнулся, шурша упаковкой гондона. — Правила с такими, как мой рома, те же самые, только смазку придётся таскать с собой. Сечёшь момент, боец? Тончик отвесил себе мысленную плюху и поспешил ответить: — Секу. Голос звучал сипло и несолидно. Жила усмехнулся беззлобно, не обидно — но будто по носу щёлкнул, мол, маленький ты ещё. — Девки тоже иногда в жопу дают, — Лало едва слышно охнул — Тончик видел, что Жила делает что-то руками, и только спустя пару секунд понял, что именно. — Тогда их надо растягивать. Мужиков тоже — рвать дырку, в которую ебёшь, не по-пацански. Лало шумно втянул носом воздух, вцепился руками в край стола. Жила погладил его по колену. — Видишь? — с какой-то особенной нежностью сказал он, красуясь. — Видишь, как ему хорошо? А я ещё не начал. У девок такого нет, но у мужиков в жопе есть такое место, от которого они совсем дуреют. — Мы что-о-о-о, на уроке, бля-а-а-адь? — Застонал Лало, мотнув головой. Жила усмехнулся, кивнул Тончику на свою руку — и тот наклонился, глянул, как именно двигались внутри цыгана татуированные пальцы. — Учись, малец. Как правильно ебаться не всякий батя объяснит, а твои крали тебе потом хуй будут выцеловывать, если приласкаешь как следует. — Миро дэвэл, гаджо! Еби или заткнись! Лало приподнял голову, посмотрел умоляюще, и Жила, сжалившись, достал из него пальцы. — Если ты так просишь, цыганочка, — издевательски шепнул он и приставил член к блестящей от смазки дырке. Тончик впился ногтями в спрятанное за спиной запястье, ссаживая кожу: стояло у него так, что было почти больно — и до одури хотелось оттолкнуть Жилу, самому войти в приветливо вскинувшего руки цыгана, подставить шею под ласкающие ладони, вздрагивать от контраста горячей кожи и холодного металла колец… Это было мучительно, но завораживающе. Тончик не мог оторвать глаз от стонущего, откровенно отдающегося Лало, от его приоткрытых губ, исторгающих такие сладкие звуки, что хотелось встать на колени, покоряясь их воле, и делать цыгану так хорошо, как сейчас, до скончания времён. Жила сосредоточенно набирал темп, придерживая Лало за бёдра. Когда шлепки кожи о кожу стали совсем уж резкими и частыми, Лало вдруг глянул на Тончика мутным от удовольствия взглядом и уронил руку в его сторону, будто звал… Тончик вылетел на улицу, захлопнул за собой дверь и, крепко сжав свой член сквозь штаны, всхлипнул, кончая. Имя цыгана слетело с его губ тоскливым вздохом, и Тончик порывисто стянул с головы кепку, пытаясь охладиться. Тщетно — расхристанный, зовущий Лало отпечатался на изнанке век позорным клеймом. Может, Жила и не знал, вдруг подумалось Тончику. Может, сваливал всё на молодость, гонор, недотрах своего протеже? А не на то, что Тончик по ночам, вжимаясь ищущим ртом в подушку, дрочил на его Лало… Тончик закусил кулак, зажмурился, коротко вздохнул, смаргивая невольные слёзы — и вновь вернулся в сарай. Сексом пахло так, что с ног сбивало, но влажная липкость тёплой спермы в штанах напоминала Тончику — это не для него. Лало надевал рубашку и не поднимал взгляда, Жила застёгивал спортивки. Подмигнул весело: — Что, малец, не выдержал? Тончик мотнул головой, изо всех сил стараясь не стрелять глазами на Лало. — Не ссы, — Жила усмехнулся, — пару раз трахнешься и перестанет так крышу рвать. Привыкнешь. Он отвернулся, прошёл мимо, держа в руке использованный гондон. Вышел на улицу — и Тончик понял, что они с Лало остались одни. Цыган тут же поднял на него взгляд и вдруг прижал палец к губам — молчи, мол. Тончик кивнул, толком не понимая, о чём именно, но Лало всё смотрел и смотрел: пристально, изучающе… Щёки вновь начали наливаться жаром, и Тончик отвёл глаза. Под дружелюбный смешок Лало дверь открылась, и Жила, отряхнув руки, коротко сказал: — Едут. Будешь снимать науку бандитских переговоров, малец. Лало подошёл вдруг совсем близко, хлопнул Тончика панибратски по плечу, сжав пальцы чуть сильнее, чем для того было нужно: — Удачи, Анатоль. — Спасибо, — пересохшими губами пробормотал Тончик, вновь пытаясь принять невозмутимый вид. Жила сел за стол, Лало — рядом с ним. Тончик, помедлив, встал за их спинами, оказавшись точно между. И посреди совещания наконец понял, о чём Лало велел ему молчать, когда длинные окольцованные пальцы украдкой на несколько бесконечно долгих секунд крепко стиснули его худую ладонь.