Глава
10 октября 2020 г. в 22:28
Вы слышали когда-нибудь, как чаинки шумят внутри чая? Брендон бы утвердительно закивал головой, задай ему этот вопрос.
Почему же? Это его пища для размышлений. Когда мать ставила перед ним небольшую прозрачную чашку крепкого чёрного чая, он минут с семь наблюдал, как чаинки, те из немногих, которые смогли выбраться на поверхность и не утонуть со всеми, звенят, словно рыба в озере, ударяясь о стенки посуды.
«Это грустно — думал в такие моменты Брендон, зарываясь пятернёй в косую чёрную чёлку и не отрывая взгляда от стакана. — Грустно вот так болтаться, отслужив своё. После того, как ты выполнил присвоенное тебе, тебя выбросят. Или же забудут. Как и эти чаинки. Так что выводы напрашиваются сами».
Он так и не выпивал этот чай, оставляя нетронутую чашку на столе, за что получал нагоняй от матери. Но это было и не важно; сейчас в его комнате его ждал рюкзак с учебниками. Пора было отправляться в школу…
…В которую идти, он, конечно же, не хотел. Не то, чтобы Брендон не любил учиться, нет, вовсе нет: получать новые знания, открывать для себя нечто новое, запоминать интересные факты — всё это очень нравилось парню. Но школу он невзлюбил ещё в средних классах, когда на него неожиданно свалились все реалии подростковой жизни, и он погряз в издёвках одноклассников, которые вдруг стали озабочены его внешним видом, поведением и привычками, и которые, как и подобает закону подлости, были сильнее его.
Ну, а что взять с нескладного мальчика метр шестьдесят пять ростом? Его гнобили за непропорциональность лица, за высокий лоб и пухлые губы, такие губы, которые не бывают у «настоящих мужчин».
Возможно, к старшей школе Брендон похорошел, подрос (по крайней мере стал чуть ли не голову выше его обидчиков), однако так и не смог открыться людям, одноклассникам, дать, кому это необходимо, сдачи.
Косая чёрная чёлка, тёмная одежда и подводка для глаз, — лучшие его друзья уже на протяжении нескольких лет.
«Каким бы весёлым и жизнерадостным я не был, всем на это насрать. Если я хочу вступить во взрослую жизнь достойно, то не стоит открывать окружению все свои качества. Всем насрать какой ты внутри, главное для всех то, что снаружи» — каждый раз думал Ури, когда проходил мимо шумных компаний вечером, или когда видел, как весело щебетали девушки на скамейке или парни показывали трюки на скейтборде около школы.
«Всем насрать на меня. А мне насрать на всех» — думал Брендон, когда, даже через громкую металлику в наушниках, слышал, как на первом этаже бьётся посуда. В такие моменты он хотел спрятаться, стать маленьким и незаметным.
Не этого он хотел в жизни, точно не этого. Не хотел он лежать на кровати и давиться собственными слезами, думая над своей ничтожностью и незначительностью бытия во вселенной, не хотел думать о том, что ничего не добьётся в своей жизни, не оставив после себя совершенно ничего, лишь пустое место; не хотел он стать как его родители: скучные, серые люди, которые живут от дома до работы и от работы до дома; у которых не хватает времени даже на родного сына.
Когда отец приторно-заботливым голосом спрашивает, почему Брендон грустит, то парень лишь отнекивается и шепчет тихое: «Я устал сегодня в школе», но слышит, как разбивается его сердце от равнодушия отца к его жизни.
Ему нужно одобрение, ему нужна поддержка, ведь сейчас он — комок отдельных индивидуальных и приобретаемо-социальных качеств, который должен начать сформировываться в правильном направлении уже сейчас, иначе ничего путного из него не выйдет в будущем.
Возможно, поэтому Брендон запирался в комнате на ночь, всё равно зная, что родители не зайдут вечером пожелать банального «спокойной ночи» и не проснуться ночью, подскакивая на постели и чувствуя, как по спине стекает холодный пот от неприятного чувства беспокойства за сына, и они не будут взлетать вверх по лестнице, чтобы после тихо открыть дверь в спальню Брендона и облегчающе выдохнуть, — с их сыном всё в порядке.
Включив тусклый фонарик на маленьком телефоне, он укрывался с головой одеялом, словно жарким шатром, пытаясь сдержать все бьющиеся об корку черепа мысли и не выпустить их наружу, чтобы они не улетели с ветром, как улетает пепел сигарет парней, которые курят за школой во время перемен.
А потом он пишет. Просто пишет и пишет без остановки, слова сами возникают в мозгу, сами складываются в строчки, а строчки — в рифмы. Он достаёт из дальних ящиков сознания свои страхи и ожидания, мольбы и привычки, и вкладывает их в тексты, изо всех сил надеясь, что когда-нибудь толпы народов будут вторить ему, пока он будет блистать на сцене, сжимая в руках золотой, его персональный микрофон.
Брендон не такой, как остальные подростки. Может быть, он и похож на типичного эмо, коих не особо жалуют в обществе, однако, в отличие от тех нытиков, которые слагают бессмысленные стихи в дурацких блокнотах, Ури твёрдо уверен, что эмо — это стиль по жизни. Да, когда-нибудь он вырастет, станет большим и состоятельным мужчиной, ему придётся вылезти из своего небольшого кружочка эмо-фазы, но даже в таком возрасте он будет знать, что где-то внутри него живёт маленький мальчик с косой чёлкой, который будет появляться в его жизни как голос рассудительности и совести.
У Брендона были другие цели на жизнь. Многие желали денег, крутую «тачку» и красивую девушку. Да, именно этого и хотели парни старших классов! В этом они все видели выгодную перспективу, в которой они будут думать, что хоть что-то значат в этом мире, что зелень в карманах — это самое важное. И с одной стороны они будут правы, ведь именно на этих несчастных бумажках держится весь мир.
Но и с другой… Брендон любил общаться с умными людьми. Брендон любил общаться с людьми, которые хоть как-то разделяли его взгляды, которые хоть чуть-чуть, да понимали всё то, о чём он говорил. Это было приятно, буквально сладкий мёд растекался по венам и рёбрам, заставляя все внутри сжиматься в радостных судорогах.
В такие моменты Брендон понимал, что на самом деле есть жизнь: это счастливые моменты, это привязанность к вкусам, запахам и песням, воспоминания которых ты будешь вспоминать с теплотой, а не с болью; это получение новых радостных и острых ощущений, ощущение окрылённости в любви, чувствуя, что ещё чуть-чуть и зрачки твоих глаз превратятся с сердечки, совсем как в мультфильмах; бежать скорее домой, зная, что там тебя ждёт глупый малыш-мопс, который так мягко и мило топает ножками по полу.
Брендон хотел всё это и немного больше, хотел что-то значить для людей, хотел обрести настоящих друзей, мечтал (не боялся он так думать!) о мировой славе! Но каждый раз, когда думал об этих великолепных вещах, к горлу подкатывал ком, и, несмотря на место, в котором он находился, старался бороться с подступающей истерикой и панической атакой, в то же время усугубляя ситуацию воспоминаниями о том, что его дома ждут равнодушные родители, серость и пустота собственной комнаты, унылое лицо в отражении зеркало по утрам, которое он не хотел видеть.
Каждый раз, когда он видел себя в зеркало, то вспоминал, как сильно ругался с мамой по поводу купленной им чёрной подводки для глаз. В тот день Брендон вернулся домой очень поздно, он не хотел встречаться со своими родителями никоим образом. Да и был уверен, что поволновались они за него от силы, ну, минут пять, не больше, а потом, махнув рукой и сказав: «Он придёт, куда он денется», поспешили по своим делам, словно муравьи в муравейнике, которые перекладывают веточку за веточкой, листик за листиком, строя бессмысленный муравейник из стереотипов и предрассудков, который обязательно разрушиться после смерти.
Брендон хотел бы засыпать с кем-нибудь в обнимку, вжиматься в тёплое тело, но прекрасно понимал, что проснется снова один в тихой, пустой комнате с плотным шторами, которые блокировали солнце в его жизни. Он бы хотел полюбить всех людей в мире, полюбить их такими, какие они есть, но разве в его жизни существуют причины, которые давали бы повод раскрыть во всех людях мира их потаённые благоухающие цветки, что заперты в жестокой клетке под названием «Надо!» и «Если бы...», которые можно было бы полюбить?
И сидя на уроках, оглядываясь на тупых и ненавистных ему одноклассников, он неловко писал на полях тетради какие-то бессмысленные рифмы, борясь с подступающим комок в горле и надеясь не получить от учителя, который внезапно спросит его новую тему, которую только что объяснял, а Брендон благополучно всё пропустил мимо ушей.
Он боялся, что навсегда останется пленником этого городка, что сейчас являлся его домой. Брендон очень хотел, чтобы он был временным местом проживания, потому что больше, чем всеизвестной славы он хотел уехать далеко-далеко и больше не вспоминать об этом месте, не разблокировывать те ужасные воспоминания и моменты, которые он провел в своём подростковом возрасте.
Брендон хотел путешествовать, узнавать новое, запоминать красивые и по своему великолепные места.
Он точно не пожелал бы такой жизни как у него, даже своим ненавистникам.
Когда он снова стоял перед зеркалом с подводкой в руках, то в ванную неожиданно (хотя, нет, очень ожидаемо) ворвалась мать и чуть не пришибла Брендона дверью.
— Я тебе говорила больше не краситься!
— Я буду делать всё, что захочу, — твёрдо говорил Брендон, возвращаясь к своему прежнему делу.
Тогда она хватает карандаш и с усилием ломает его на две части. Брендон, стараясь не выдать своего гнева, спокойно произносит:
— Теперь у меня два карандаша, чтобы подводить глаза.
Мать в бешенстве. Из её рта, обрамлённого тонкими, ярко выделенными розовой помадой губами вырывались ругательства, которые больно били по ушам. Брендон чувствовал, как на его глазах невольно наворачиваются слёзы.
С тех пор он специально красит глаза, на зло своей матери.
Брендон бы хотел каждую осень тонуть в пурпурно-красных и зелёно-желтых листьях, падая в шуршащие кучки, собравшиеся под деревом; каждую зиму бы хотел лепить снежные замки, играть в дурацкую игру в снежки и приходить домой с обмороженными щеками и снегом в сапогах; весной пускать бумажные кораблики по проталинам, а летом творить всякую весёлую хрень со своим лучшим другом, но он этого не делал.
Он только сидел на своей кровати, сложив ноги по-турецки, и писал-писал-писал, писал, пока рука не устанет, думая, что за закрытыми шторами скрывается великолепный и на самом деле не такой мрачный и жестокий мир, как он думал.
Апатия думала иначе. Она накрывала парня с головой, заставляя превратиться в живого мертвеца, гробом которому служила его собственная комната. Мысли медленно, тягуче текли в мозгу, вызывая тошнотворное чувство страха и удушающую проволку слёз на шее. А потом это всё выливалось на бумагу.
Брендон знал, что мог изменить этот мир. Изменить к лучшему, подарить нечто такое, что навсегда останется в умах людей.
И поэтому каждое утро терпеливо сидел и смотрел, как чаинки ударяются о края стакана, пересчитывая их в течение двух минут, а потом просто вставал с места и шёл в нелюбимую школу.
Брендон любил наблюдать за людьми: сидя в школе, он боковым зрением смотрел на одноклассницу отличницу, которая списывала со шпаргалок под партой, пока весь класс писал контрольную работу; или наблюдать за учителем физики, который, как он сам думал, незаметно для учеников ковырял в носу; или с лёгкой полуубыкой смотрел на тихого нелюдимого парня, что постоянно либо рисует либо тихо отмалчивается на задней парте, но иногда же он вставляет наушники в уши, и тогда Брендон замечает на губах того парня улыбку.
«У каждого своё счастье. И нельзя в этом упрекнуть».
Ури подмечает, что у выпускников этого года мечты утекают из закупоренных, словно пробкой, мозгов. Они лишь качают деревянными шеями, которые никогда не освободятся от вечного груза на цепи, и будут болтаться над вечными сонным волнами.
Брендон не был исключением.
Ему не нравилось носить школьную форму. Как, впрочем, и многим ученикам школы, но дресс-код, как говорит директор, обязателен. Как-то у Брендона была идея сжечь ненавистную белую рубашку, жилет и галстук, но чуть позже он подметил, что эта одежда неплохо подходит под его образ.
Сидя в школьном дворе, он с грустью думал, будет ли ему весело там, за морем. Он смотрел на девушек, которые являлись словно утончёнными восковыми лебедями, плывущими по восковому пруду, которым суждено было расплавиться в будущем, и думал, что они всего лишь приманки для более крупной добычи; он смотрел на парней, которые красовались перед восковыми лебедями, и сравнивал их с треской, которая барахталась перед наживками, будто специально желая попасть в их сети. Все они словно говорили: «Наши ноги, наши души как одно целое, как часы, так почему же мы должны идти по разным дорогам? Почему же нам всем не кончить одинаково? Мы слишком ничтожны и умны, чтобы говорить с Богом, поэтому будем полагаться только на себя, хотя это неправильный выбор».
По ночам Брендон словно становился статуей, он бесшумно глотал слёзы и мечтал, что станет таким же, как Фредди Меркьюри. Что он будет петь о действительно важных вещах, о чём-то более значимом, что есть вокруг.
Он знал, что если всё оборвётся сейчас, то его сладкие счастливые, как дыня, улыбки не созреют под водой. Пожалуй, именно эта мысль и давала ему силы жить.
Брендон бы хотел крикнуть на большой сцене прямо в экран, перед которым будет сидеть его мать: «Хей, мама, я сделал это!», а родители бы проронили слезу гордости за своего сына.
«Мечтать не вредно; вредно — не мечтать» — с грустной улыбкой думал он.
Брендон учился в выпускном классе и совершенно не знал, куда ему и идти и что делать после выпуска; он толком-то ничего не знал о реальном мире, постоянно находясь в воображаемом, построенном его руками из сладкой ваты и облаков, из музыки и ненавязчивых сопливых семейных сцен, нарисованных мозгом ночью. Хотя, одно он знал точно: то, что правило в девятнадцатым веке правит и сейчас, а это — культура и пошлость. После них уже идут зелёные бумажки, за которые люди готовы убить, срезать лица или выпить яд.
Хотел бы он иметь свой портрет, написанный художником-затворщиком, который умел бы подсказывать правильные решения, или хотел бы он следит за детьми, которые бегают в поле ржи, а рядом пропасть; Брендон бы оберегал этих детей от падения и вдыхал приятный запах вечерней пшеницы.
Да, Брендон любил читать. Он слишком мечтатель для этого мира.
Брендон долго думал над этим, но всё равно не мог точно сказать, что ещё ему придаёт сил жить. Возможно, это его друг. На самом деле, парень не знал, как можно назвать Райана. Пожалуй, тем, кто может осветить тёмную комнату лишь одной своей улыбкой.
Нет, вы вообще видели его? Губы Брендона растягивались в улыбке, когда он в коридоре ловил взгляд Райана. Райан улыбался ему в ответ.
Они учились в разных классах, но это не помешало им познакомиться. Судьба, субкультура, обстоятельства — можете называть кучу причин того, почему они начали общаться, но Ури был безмерно рад такому подарку, как Росс.
К слову, он даже был пару раз на ночёвке у Райана, когда родители неожиданно включали любящих и заботливых предков.
Брендон был счастлив находиться рядом с ним. Даже несмотря на всю ту непробудность и мрак своей жизни, он понимал, что всё не так уж плохо, он буквально чувствовал эти мысли, когда видел взгляд ясных глаз и самую яркую в мире улыбку, когда слышал этот задорный голос, когда видел, как трепетают реснички парня на солнце, как он иногда неуклюже врезается в Брендона в толпе, и Ури чувствует его тёплую кожу, случайно касаясь руками его пальцев.
Брендон не знал, как описать это чувство, но точно и ясно понимал, что это не влюблённость совершенно. Скорее, сильная привязанность к человеку.
Брендон иногда гулял вместе с Райаном по вечерам, когда родители задерживались на работе. Парни обсуждали всё на свете, в буквальном смысле всё, но Брендон не мог сказать что-то конкретно о себе, потому что и сам не знал кто он такой и что вообще делает в этом мире.
Брендон сравнивал Райана с утончёнными лепестками лотоса, или птичкой с подстреленным крылом; Ури видел, что Райан тоже потерян, просто не показывал виду, стараясь относиться ко всему с позитивом.
Брендон считал, что толку от того, что ты сфотографируешь красивый, словно разбавленный в нежных тонах акварели на влажной бумаге, закат, если тебе не с кем его разделить, если, смотря на фотографию, ты не сможешь почувствовать всё то великолепие, которое чувствовал, когда стоял на балконе дома с кружкой чая с мелиссой, или сидел на крыше старого гаража, или наблюдал это с высотного здания. Также и с Райаном: он был таким человеком, который если уйдёт из жизни, то навсегда, и при воспоминании о нём у тебя возникнет лишь слабая улыбка, а когда ты лично заглядываешь в его лицо, ловишь взгляды и вслушиваешься в мелодичный, приятный голос, то ощущаешь внутри ураган эмоций.
Брендон любил Райана какой-то смешанной любовью романтики и спасителя. И он бы хотел, чтобы это время прошло быстрее и не заканчивалось никогда.
Райан никогда не видел слёз Брендона, потому что Ури умел держать себя в руках. Разве что ночью он давал волю чувствам, проматывая в голове очередной ненужный день и стараясь понять, зачем же он всё же здесь. В его груди на всю ночь селилось дурацкое, тянущее вниз чувство необычной тоски и одиночества. Он снова и снова повторял, что когда-нибудь уедет далеко от сюда и станет совершенно другим человеком. Нет, он никогда не станет таким, как его родители!
Безразличный взгляд отца и искривлённые в недовольстве губы матери на внешний вид сына в одно утро. Ночь, которую он провёл, заперевшись в своей комнате, была ужасной ночью самокопания и удушающей истерики в одеяло. Скорее всего, поэтому сейчас он таким безразличным взглядом оглядел родителей и с видом зомби поплёлся в школу, где его ждали одноклассники-уроды, которые не упустят случая поиздеваться над ним, и, конечно, где его ждал Райан.
Пока в наушниках играли «Queen», Брендон думал о бесконечности вселенной. Точнее, он придерживается теории, что вселенная вовсе не бесконечная, а имеет свои границы. Это он объяснял сам себе тем, что, если бы вселенная была безгранична, то и другие материальные предметы, существовавшие когда-либо или сейчас, тоже не имели бы границ.
«Тогда, фактически, люди были бы бессмертны, потому что время бы не ограничивалось. Так бы человечество вымерло ещё на первой стадии развития. Если, конечно, они вообще бы появились».
«Радует, что у времени есть ограничения. Это значит, что этот день очень скоро закончиться, а одноклассники когда-нибудь умрут» — тут же подумал Брендон, когда, идя по переполненному коридору школы, увидел, как на него надвигаются местные задиры.
— Ну что, эмо-фаза ещё не прошла, педик? — спросили его.
— Ты своим маленьким мозгом и гнилым ртом можешь что-то думать и говорить? Вау, — бурчит Брендон и уже собирается пройти мимо, как вдруг слышит голос Райана за спиной. Росс появился сзади так неожиданно, что Ури невольно вздрогнул.
— Что ты там сказал? — задира угрожающе захрустел костяшками пальцев. Брендон кинул мрачный взгляд на одноклассника.
— Любой из вас может оказаться геем, вы в курсе? — Ури насмешливо поднимает бровь. — Но вы будете слишком тупы, чтобы признать это, поэтому кончите в пучине слёз и крови, несчастные, безмозглые уроды-бабуины, — буквально выплёвывает им в лицо Брендон и слышит, как Райан сзади него удивлённо выдыхает. Но ему было абсолютно насрать. Настроение и без того упало ниже его самооценки, бессонная ночь тоже давала свои плоды, а ещё эти придурки, вставшие на пути, значительно подпортили настрой парня, и его это всё так задолбало, что Брендон был готов закричать, раздирая горло в кровь, перевернуть все парты в ближайших кабинетах и со всей ожесточённостью набить морду обидчикам. Бессилие, гнев, усталость — всё это свалилось во внутренний эмоциональный блендер и стало ядерным смузи, который уже успел вылиться и растечься по стенкам лёгких.
Брендон всем нутром чувствовал, что пойдёт домой с разбитым носом.
Однако, как только главный амбал стал задирать рукава и угрожающе подходить к парню, Брендон резко развернулся к стоящему в оцепенении Райану, и, одними губами быстро прошептав: «Ты меня за это убьёшь», наклонился и поцеловал Росса, лёгкой хваткой притянув того за галстук.
По коридору пронёсся одновременный удивлённый вздох, со всех углов послышался ропот остановившихся посмотреть на несостоявшуюся драку учеников. Брендон задорно улыбнулся в поцелуй и отошел от покрасневшего и, грубо говоря, охреневшего от сложившейся ситуации друга.
Брендон весело посмотрел за застывших столбом задир, которые даже не могли подобрать свои челюсти с пола. Его настроение вмиг поднялось от планки «минус бесконечность» до «выше ожидаемо», что было гораздо лучше, чем в обычные дни. Растолкав так и стоявших в шоке учеников, Брендон понёсся стрелою по коридору, еле сдерживаю рвущийся наружу смех, что образовался от химических реакций гнева и радости внутри.
— Брендон. Бойд. Ури! — с расстановкой произнёс Райан, первый очнувшийся от остолбенения. Он побежал вслед за Брендоном.
— Я жду от тебя объяснений! — крикнул Росс находу.
Брендон бежал и смеялся, невольно думая, какой этот коридор оказался длинным. Смех всё же вырвался наружу и отдавался едва слышимым эхом от стен шумящей в другой части школы.
Да, он кинул вызов всей школе! Пусть все видят, что есть такой парень, как он! Брендон был бесконечно рад своему поступку и безумно горд своей смелостью.
Возможно, это именно то чувство, которое он так долго искал и пытался испытать на своей душе и сердце. Это было что-то новое, окрылённое, тонкое и хрупкое, белое и чёрное, мимолётное и одновременно то, что он будет чувствовать на протяжении всей жизни, испытывая ураган эмоций.
Брендон просто был счастлив. Хоть в какой-то момент ему удалось растопить восковых лебедей и поймать глупую треску в сети, он увидел, что таиться за морем, и это ему точно понравилось.