Символ Веры

Алан Хамфриз был поэтом. Не то что бы стихи писал; вроде бы и бывало такое, но нерегулярно и не ради результата, а скорее ради процесса. Алан восхищался всем чем мог: от заката, разлившегося коралловым маревом по всему небу мира живых, до самых неприметных осиных гнёзд, больших и маленьких, неизменно тёмно-серых и строго состоящих из определённых отсеков; подобные гнёзда напоминают библиотеку их департамента: всё строго, всё по отсекам и по полочкам, нельзя отойти от штампа и шаблона - порядок - святое. Вот подобной святостью, пожалуй, и жил в принципе весь мир жнецов; святостью точною. Символ веры здесь четко представлен порядком, любое отклонение от коего - штраф, выговор, казнь, наряд вне очереди. И даже на это слышится громкий краткий возглас "Есть наряд вне очереди!" вместо ожидаемых возмущений, ведь подобный наряд могли дать за совершенно незаметный оступок. Хамфриз вот уже два года находится в Пятом Отделе Лондонского Департамента Северного Округа на стажировке. И вот уже два года подряд, с каждым днём, сходства с армией в этом контингенте, крайне непривычном для мечтательного паренька, тот находил всё больше и больше. Несколько сотен шинигами - отдел по сути немалый - в абсолютно одинаковых костюмах, которые, кстати, выдают каждому по одному лишь комплекту и в починку брать отказываются - мол, блюди аккуратность, не вздумай пачкать или рвать: наряд вне очереди; рабочие костюмы монохромного цвета лишь самая малость тех сходств, что наблюдал Алан. Тут тебе и марширующие насупившиеся мужчины, и, ещё совсем неопытные, но уже выдрессированные до невозможности, юнцы - то самое поколение, что придет на смену старым дряхлым ни на что уже негодным жнецам; этим новым поколением гордится департамент, гордятся начальники, и гордятся все кто только можно в подражание начальству, ещё не понимая за что, про что, почему. Сказать, что Алану некомфортно - ничего не сказать. До своей смерти он тихо поживал в своём воображаемом мирке, тихо восхищался, делал что ему вздумается - родители умерли, и мальчик воспринимал это как должное, мол, маме пора на небо, её ждут ангелы, и они подарят матери крылья, как Дюймовочке (главное дождаться своего часа), и папа вслед за ней пойдёт. Отец будет архангелом, наподобие Михаила или Гавриила, отец будет защищать, а ещё он может стать победоносцем, как Георгий - сразит Василиска, пусть знают небеса - час пробьёт, и, пусть совершал в жизни своей Хамфриз старший дела не совсем благие, да и никому не помогал, зато и не убивал никого и крал ну совсем чуть-чуть, совсем. От Алана в семье ничего не скрывали, всё как есть - мать больна, знай, сынок; отца выгнали - поживём без денег, главное, что вместе. Их семья всегда надеялась на лучшее. Алан верил в Бога. Хамфриз крестился - конечно же, в тайне ото всех: предательство; казнить, нельзя помиловать. Хамфриз молился - про себя, но молитва эта - животворная, пусть не по правилам - учить парня молитвам попросту некому - зато от сердца. Исковерканные, но всё ещё живые в памяти слова прошлой жизни лились к небу через свой канал, свою связь к небесам, которая у Алана - несомненно! - была. И всё получалось. Как-то так вышло, что Алан влюбился, что, в принципе, не должно быть удивительным для подобной натуры поэта, но было удивительным для Хамфриза. Его смыслом жизни и его символом веры стала, есть, будет - верность. Любил парень при жизни лишь одного; ну а скольких надо-то для его возраста. Звали его то ли Эдвардом, то ли Эриком, то ли Эваном, да бог его знает. Алан очень смутно помнил черты лица мужчины - то ли оттого, что ему частично стерли память, то ли оттого, что Хамфриз очень стеснительный и очень мало с ним общался во-первых и считал любовь к лицу своего пола грехом во-вторых. Не по религии. И мать была бы против. А мать с крыльями, мать теперь всё видит! - Алан уж и сам не рад подобному повороту событий. "Уважай родителей" - так гласит заповедь. Или не так. Алан не помнит, стерли. В любом случае, парень вполне мог похвалиться тем, что родителей он уважал. Уважал. Но не любил. "Любить ведь не должны принуждать," - твердила Амели, ещё будучи здоровой, ахая и возмущаясь, глядя на то, как заключают знатные персоны браки по расчету, чтобы сохранить, приумножить своё материальное - никак не душевное - состояние, либо же чтобы не запятнать репутацию родословной. Вот и... - Алан, ты тут? - Наставник Хамфриза несколько раз провел ладонью перед лицом стажера. Юноша вздрогнул и поднял взгляд на учителя. - Опять задумался? - Алан кивнул в ответ, - Ты столько думаешь. Не пытался подсчитать, сколько часов в день находишься в прострации? - Слингби пытался шутить, что всегда выходило у него не очень. Но что не сделаешь ради желаемого? Установка мозгу дана и цель поставлена. Эрику не то что хотелось, Эрику было интересно увидеть - а как же это, когда Алан Хамфриз улыбается. Такое явление вообще встречается в природе? Или это аномалия? И в этот раз Алан не улыбнулся, только молча повернулся на жестком стуле к столу и уткнулся в документы, в которых он на деле ничего не понимал. - Алан. - Эрик притянул к себе стоящую рядом табуретку и сел за стол к стажеру. - Что происходит с тобой? Раньше ты был совсем другой. Непосредственный, что ли. - мужчина как-то по-отцовски приобнял Хамфриза за плечи. Так он вел себя только с Аланом, для других, пожалуй, даже для всех, Эрик был колючим. Друзей он не имел. Вообще этот жнец по сути был замкнутым и никогда ни к кому ничего не испытывал. Кроме ненависти? Да порой и её не было. Синдром Спирса подступает к каждому, кто сольётся с армией монохромных бесчувственных шинигами. Да и Эрику было всё равно. Синдром-не синдром. Разница-то. И Аланова неулыбчивость тоже ой как пахла подобным синдромом всех порядочных жнецов. А вот это проявление синдрома уже очень пугало Слингби. Он совсем не хотел, чтобы милый застенчивый Алан превратился в ещё одно настроенное лишь на просмотр чужих смертей существо. А Хамфриз вот в последнее время думал неимоверно много, это действительно так. Из тех обрубков, что оставили ему, когда стирали память, Алан пытался создать картину своей прошлой жизни. Он вспоминал поля, заросшие вереском, запахи крепкого кофе и терпкого красного вина... откуда они доносились? Вспоминал того мужчину, которого любил до смерти и, похоже, после неё. У него были светлые волосы цвета пшеницы и высокие скулы. Больше Алан, как ни пытался, не мог вспомнить ничего. Поздно уже. Вот, если бы раньше... А так ничего. Ничего, кроме имени. И звали его... - Эрик?.. - растерянно бросил даже не к сидящему рядом, а просто куда-то вдаль, стажер. Слингби изумленно изогнул бровь - по имени он просил себя называть уже давно, пожалуй, с самого начала стажировки, боясь, видимо, того самого зачерствения, и только сейчас, в первый раз, наставник услышал своё имя от Алана. Звучало оно как-то по-особенному из его уст. Необычно, приятно... И, пожалуй, Алан был единственным, от кого своё имя Слингби услышать был рад. - Да? - А Бог есть? - Алан подобными вопросами не пытался ни самоутвердиться, ни найти ответ на сей вопрос. Он всё равно будет слишком очевиден. - Есть Смерть. - теперь вместе со своим учеником задумался и Эрик. - И Бог есть. - а, нет. Пытался. На деле, Алан никогда и не сомневался в наличии его, поскольку этот образ засел у парня в голове с самого детства и посмертно он продолжал находиться там, и по сей день так. - Может быть. - Слингби своими словами ставил под сомнение личную вселенную Хамфриза, веру его. Рука мужчины продолжала лежать на хрупких плечах, как будто так и должно быть. Эту вольность позволил себе Эрик точно так же, как Алан позволил себе назвать наставника по имени, как, впрочем, он сам и просил. Красный снег пойдет, учитывая натуры обоих. А за окном их общего кабинета шел первый снег. Не красный. Серый, из-за грязных стёкол. - Я любил тебя. - опять же в пустоту, в никуда тихо говорит Алан. Он повернул голову к окну и теперь наблюдает как мелкие снежинки падают на асфальт - падают и тут же тают. - И? - Эрика, казалось, не задело признание. Он нахмурился. Но руку с плеч ученика не убрал. - Да нет. Забудьте. - Хамфриз всё так же смотрел в окно на падающий снег. Постепенно он переставал таять на асфальте. Температура снаружи падала. Как и внутри. - Ты над этим размышлял всё это время? - Слингби тоже задумчиво смотрел в окно. - Нет, - Алан мотнул головой, - уже нет, уже всё. - парень встал со стула, неловко сбросив руку Слингби; та безвольно повисла где-то между стулом и табуретом. Хамфриз вышел в коридор, оставив Эрика в гордом одиночестве. Кажется, Эрику Слингби пора искать кого-то нового. Того, кто снова будет топить ледяные колючки, выставленные на весь мир в немой угрозе; того, кто будет умилять, кто заставит чувствовать. Синдром-не синдром, Эрику не всё равно. А Алана упустил - не вернёшь. В монохромном полку прибыло.