Первая смена 1975-го

— Т...ты чего тут? Жилин встрепенулся от неожиданности и обернулся. Из люка, ведущего на крышу, торчала лохматая голова Игоря: он сонно таращился, пытаясь разглядеть Жилина на крыше. — А, это ты, — Жилин попытался унять пульс. Выдохнул, похлопал по шиферу рядом с собой и негромко предложил: — Иди сюда. Не спится. Игорь несколько секунд явно размышлял, а потом забрался к нему. Уселся рядом на прохладный шифер, и Жилин заставил себя не смотреть — отвёл глаза к горизонту, на медленно сереющую линию неба и зеркальную гладь озера. — А сам чего вскочил? Рано ещё, даже за мной Рощин только через час придет, — дружелюбно заметил он, и Игорь рядом с ним завозился. — Тоже нне спится, — пробормотал он. — Проснулся, ув-видел, что тебя ннет, встал, пошел пров-верить. Ммало ли. Прохладный ночной ветерок гладил ещё влажную после душа шею; они разговаривали шепотом, но слышали друг друга в предрассветной тишине отчётливо, потому что даже вечно шумный подлесок затих. Небо медленно светлело, и Жилин вдруг ощутил себя так, будто время застыло; Игорь рядом с ним лежал на шифере и тоже молча смотрел на горизонт, листья на деревьях еле заметно колыхались, и не было слышно ни единой живой души. Только их дыхание. Немного подумав, Жилин тоже улёгся на шифер и положил голову на руки. Игорь нарушил молчание первым. Приподнялся, оперся на локоть и внимательно посмотрел на Жилина. — С-серёг. Ты меня не боишься? Жилин поймал его тревожный взгляд. Такой взгляд он ловил на себе в первые дни после той ночи: Игорь каждый раз отводил глаза, но Жилин успевал ощутить волну беспокойства и сомнения. Столько всего хотелось рассказать. Объяснить. — Не боюсь, Игорь, — Жилин слабо улыбнулся ему. — Чего это мне тебя бояться? Ты что, зверь какой? — Я... Я знаю, что Кеша боится, — Игорь поджал губы и отвернулся. — А ты будто знал всё. Нутро остро сдавило чувством, названия которого Жилин не знал; он приподнялся и чуть приобнял Игоря за плечи. «Я ж для тебя. Как тебя бояться», — проскочила в голове мысль, но Жилин отмёл её — боялся сболтнуть. — Кешка дурак и собственной тени боится, — доверительно сообщил он, похлопав Игоря по тощему предплечью. — А я ж тебе не дурак какой-нибудь. — И то правда, — казалось, что Игорю лагерный отдых не пошел впрок; его острые, худые плечи врезались в Жилина. — Смотри, — Жилин поднял руку; солнце уже всходило, и первые лучи солнца скользнули по озеру, а потом запутались в ветвях — и во всклокоченных волосах Игоря. Несколько минут они молча смотрели на рассвет, а потом Жилин поднялся, завидев вдали фигуру Рощина. — Не бери дураков в голову, — посоветовал он, — и всё будет хорошо. Я с тобой. И всегда буду, хоть на ушах ходи. Игорь взглянул на него снизу вверх, прикрыв ладонью глаза от солнечного света. — Серёг? — А? — Жилин обернулся, когда уже был у люка. — Что вы вечно обсуждаете с Рощиным? Жилин на секунду поджал губы, а потом пожал плечами: — Он меня тренирует и рассказывает. Я ж в милицейскую школу хочу, ну, он мне и рассказывает, что и как. Ладно, я побегу, Игорь, прости, — виновато и с улыбкой извинился он, а затем ужом соскользнул вниз по лестнице. Отряд разбрёлся после завтрака на кружки. Юра, который так и не нашел себе ни одного кружка по душе (из кружка радиолюбителей его осторожно попросили после того, как он умудрился настроить приёмники на ненужные частоты, из кружка фотографов — после того, как он загубил три пленки младших, а из кружка авиаконструкторов его пинками выгнала Алёнка, когда он предложил собрать самолёт и прикрепить к нему фотоаппарат), скитался по лагерю в размышлениях, чем бы себя занять. Обычно его спасала библиотека и сидящий там тощий паренек, чем-то похожий на Рафа; но библиотекарь третий день торчал в медпункте, и тоска Юру потихоньку начинала заедать. Интересные книги были с собой у Лины, Герды и Авроры, но девочки наотрез отказались их давать. У большинства остальных ребят было либо что-то скучное, либо библиотечное. Так что Юра, с его тягой к новой информации, голодал, а потому — скучал. Скука побуждала его искать что-то новое, исследовать границы, донимать окружающих расспросами и пытливо вглядываться в лица вожатых. Издалека Юра заприметил идущего по лагерю Чернова; подчиняясь голосу любопытства (Юра не очень хорошо учился на своих ошибках), он нырнул за угол дома и прислушался. Как он и обещал Рощину, к дому директора Юра больше не лез, хотя любопытство меньше не становилось. Но о том, чтобы подслушивать в самом лагере, речи не шло, запрета не было, так что Юра навострил уши. — Эдуард Эдуардович, подождите! — раздался крик; Юра без проблем узнал голос Рафа. Раф, судя по сбитому голосу, бежал. — Что случилось, Конфеткин? — Чернов, видимо, был порядком удивлен, хотя голос был ровный. — Что-то срочное? — Да нет, просто... Почему-то пришло в голову, — Раф вдруг сдал на попятную. — Не знаю, что на меня нашло. Я, наверное, зря Вас беспокою, просто показалось, что у Вас может быть то, что я ищу. Глупости, наверное, извините. — Он издал смешок, который показался Юре то ли испуганным, то ли нервным. — А что ты ищешь? — Я давно хотел прочитать одну книгу, да найти никак не могу, а в библиотеке нет, я спрашивал, — Раф, вопреки его типичному плавному спокойствию, тараторил быстро и сбивчиво. — Вот думаю, может, у Вас есть? Чернов еле слышно хмыкнул. — Какая? — «Двадцать тысяч лье под водой». Повисла неловкая пауза. Потом Чернов слегка изменившимся голосом сказал: — Заходи ко мне в кабинет после обеда. Есть в англоязычной версии и в русскоязычной. В конце смены не забудь принести. — Спасибо... Спасибо! — Раф, видимо, не верил своему счастью. — Я обязательно зайду. Спасибо! — Иди, Конфеткин, пока тебя вожатый не потерял, — Юра чуть не упал, когда понял, что директор усмехается; однако через секунду он понял, что Чернов идёт в его сторону, и дал стрекача в лес, подальше от корпусов. Однако, когда он оглянулся, то понял, что забрался дальше, чем планировал: лес вокруг был незнакомым, густым. Небо видно было слабо. — И куда меня занесло... — пробормотал Юра и недовольно почесал затылок. Снял очки, протер их носовым платком, а потом нацепил их на нос и решительно сообщил себе: — Так. Паниковать не будем. Лагерь не бесконечный, дойду до ограды, а от нее — к воротам. Ориентировался он в основном по солнцу, идти решил на запад, чтобы в одну сторону; он только надеялся, что волков нет, хотя из памяти притащенная Игорем лиса ещё не выветрилась. Старался идти поэтому быстро, но тихо, чтобы не привлекать внимания возможных зверей. Дорог, как таковых, не было; Юра старался обходить муравейники, потому что где-то читал, что рядом с ними могут жить шершни, а шершней он боялся. Брел он, по своим подсчётам, добрых часа полтора, и, когда впереди замаячил забор, прибавил ходу (хотя ноги к тому моменту уже подкашивались от усталости): ему издалека казалось, что это — обычные сваренные между собой прутья, как вокруг детского сада. Однако, когда Юра подошёл ближе, в глаза ему бросилось, что прутья, а также вся поверхность над ними на добрые метра два плотно увита колючей проволокой. Невольно Юра замер, втянул голову в плечи, воровато оглянулся; а затем так же осторожно, почти бесшумно нырнул в лес, стараясь держать забор в поле зрения. Несколько раз издалека он видел несколько фигур в военной форме по ту сторону забора, но при виде них Юра прятался либо в овраг, либо в кустарники. Из сил он выбился где-то через час, а забор так и не закончился, хотя Юра уже один раз свернул. — А в лагере обед, — тихо вздохнул он, глядя сквозь деревья на солнце, которое потихоньку ползло на запад. — А у меня тут только земляника. Он уныло посмотрел на несколько горстей земляники, которые собрал неподалеку, и несколько штук отправил в рот. — Нне ттакая и плохая, — пробурчал позади него знакомый голос, и Юра от неожиданности подлетел на пеньке, на котором сидел. — Д-да чего вы дергаетесь все? — Игорь! Родненький! — Юра был в шаге от того, чтобы броситься ему на шею, однако сдержался неимоверным усилием. — Ты как тут?! — Г-гуляю, — Игорь насупился. — Ты меня испугался только что. — Так я думал, это военные пришли! — Юра снова заставил себя тише говорить. — Выведи меня отсюда, пожалуйста, будь другом, а? — А то я так не д-друг, — проворчал непривычно мрачный Игорь, однако сделал глоток из маленькой фляжки и побрел через лес. Юра запихнул в рот оставшуюся землянику и помчался за ним, нервно оглядываясь, пока они не удалились достаточно от забора. После обеда из леса вернулись Юра и Игорь; Травко прилюдно отчитал обоих за то, что ушли из отряда без спроса, и вне очереди отправил дежурить на кухню. Герда посмотрела на Лину поверх рисунка, за которым сидела на тихом часу. — Видела? — Видела что? — Лина подняла на неё глаза от книги. — Лицо Юрино. Он с таким же видом вламывался к нам рассказывать про заговоры. Лина пожала плечами. Тайны начинали её утомлять; завтра, в субботу, проводились внутрилагерные соревнования, а потому тренировки были каждый день дважды и гораздо длиннее обычного. То же касалось шахматистов, футбольных команд и всех остальных: лагерь сосредоточенно готовился к спартакиаде. Тайны отступили на второй план. Команду и игру, что бы ни говорила тренер команды, Лина ставила выше. — Есть хочу, — задумчиво сказала Аврора. — А до полдника ещё час. — В общак залезь, там вроде конфеты оставались ещё, — посоветовала ей Алёнка. Аврора покачала головой. Лина поднялась, отложила книгу и сказала: — Давай я до столовой тогда дойду? Тётя Наталья обычно хлеб разрешает взять. — А давай, — оживилась Аврора. — А я тебе прическу потом на танцы сделаю. — Да не бери в голову, — Лина от души потянулась и направилась к выходу. Лагерь в тихий час ей нравился. Вожатые были на планерке, за ними присматривали дежурные, никто не мельтешил, и общий лагерный покой Лину умиротворял. Возможность прогуляться наедине с собой тоже пришлась как нельзя кстати: до этого лета её никогда раньше не мучили головные боли, но после того, как она едва не утонула, боль стала её верным спутником. Врач в медпункте качал головой и смотрел на неё сочувственно, только пару раз дал с собой несколько таблеток и посоветовал чаще бывать в тишине и покое. Лина, правда, видела его выражение лица: не то чтобы он сам верил в то, о чем говорил. Не тогда, как совсем недавно обследовал Игоря и Шишкина. Не тогда, когда они в два отряда после «зарницы» крутились у его порога. На воздухе и во время игры боль почти утихала; но стоило заговорить о секретах, тайнах и недомолвках, как она вспыхивала с утроенной силой. Короткая прогулка до столовой заняла совсем немного, но стало чуть легче; надсадно заскрипели под Линой ступеньки, и на их звук вышла, отряхивая руки, сама Наталья. — А, Молодцова, — без улыбки заметила она. — Ты чего тут в тихий час? — Пару кусков хлеба попросить хотела, если можно, дайте, пожалуйста. Наталья окинула её тяжёлым взглядом, покачала головой, а потом вдруг сказала: — А ну-ка заходи. Не топчись на пороге, и примета плохая, и вожатые увидеть могут. Лина пожала плечом и покорно прошла в дом; впрочем, Наталья подтолкнула её не к столовой, а к своей комнатушке. — Малой! — крикнула она вглубь дома. — Чайник согрей! — Да, тётя, — раздался откуда-то голос Зайцева, а затем — нетвердые, но торопливые шаги, звон чайника и чирканье спичек. Раньше бы Лина обязательно ответила что-нибудь про веру в дурные приметы, но не сейчас; последние две недели здорово пошатнули её уверенность скептика. Каждый день выбивал из-под её ног ещё один камушек, весело скатывал его по обрыву вниз, и земля уже не казалась надёжной и устойчивой, а больше напоминала вязкое чёрное болото. Липкое и холодное, как страх. Наталья с размаху поставила перед ней тарелку с овсяным печеньем, да так, что печенья на ней подпрыгнули. Лина вздрогнула и подняла на неё удивленный взгляд; Наталья выглядела хмурой, но не злой. — Ешь давай, сейчас чаю сделаю. — Но.. — Ешь, говорю. Давно это с тобой? — Она развернулась, заколдовала над огромной чашкой: Лина видела в ней сушеные ягоды и свежие листья, которые Наталья ловко обрывала со связок под потолком и с кустиков в горшках на окне. Когда причудливый и благоухающий букет в чашке Наталья залила кипятком, Лина осторожно спросила: — Что именно? — Голова, — отрезала Наталья, и Лина чуть не выронила печенье, которое подгрызала. Она никому, кроме врача, про голову не говорила. Даже Герде. Наталья поставила перед ней чашку. Лина слегка замялась, однако честно ответила: — Я недавно не очень удачно упала в озеро. Вот с тех пор. С девятого числа, получается. Наталья сухо кивнула. — Слышала об этом, Травко говорил. Пей, снимет немного. Там травки да ягоды, успокаивает. За спиной Лины что-то с тихим шлепком упало; Наталья заворчала, захромала в ту сторону, и Лина чуть обернулась, чтобы украдкой ухватить, как та поднимает с пола упавшую куклу белобрысого мальчика — ту самую, на которую упал взгляд Герды. — Завел моду скакать куда ни попадя, глаз да глаз за тобой, — донеслись до Лины ворчание. Не то чтобы разговаривать с предметами было странным — Лина видела много взрослых людей, которые разговаривали с вещами. Мать вечно ругалась на мелкие предметы, отец костерил старую семейную машину, преподаватели беседовали с предметами. Но Наталья обращалась к кукле с теми же интонациями, с которыми обращалась к Лине или к племяннику, и это было немного более странно. Взрослые вообще были странными. Лина считала себя взрослым и ответственным человеком, но многие вещи, вроде хвастовства зарплатой или новыми сапогами, она не понимала. В её картине мира нежное отношение к коллекции кукол казалось хоть и странностью, но, скорее, милой. Чай, хоть и был горячим, действительно помог; спустя четыре глотка боль отступила, стихла, и к концу чашки и вовсе ушла. — Легче? — Наталья грузно приземлилась на стул напротив неё; Лина мельком заметила ногу из светлого дерева, но пялиться было бы невежливо — а потому кивнула. — Спасибо. Как Вы узнали? — У меня таких, как ты, каждый год толпы, — махнула рукой Наталья. — И взгляд этот я знаю. Но такой, как у тебя, совсем давно в последний раз видела — потерянный совсем. Это когда Эдуард ещё впервые сюда приезжал, он так же на меня смотрел. В пятьдесят первом ещё было, я тогда вожатой у них была.. Давно. — Вы помните директора?- пораженно спросила Лина. Наталья кивнула — и вдруг улыбнулась, и её колючие глаза вдруг потеплели. — Помню. И его помню, и брата его, Романа, — она усмехнулась. — И Марс Рощин все с ними крутился, то задирал Эдуарда, а то за него в драку лез. Или с ним. Только и успевала разнимать, а то аж перья летели. Первый отряд пятьдесят первого, как их не помнить. — Сложно было, наверное? — А то ж, — Наталья притянула к себе тарелку с печеньем и выудила одно, закрутила в сильных пальцах. — Травко с вами сложно, вот и мне с ними сложно было, даже сложнее. Детства-то не было у них толком, да и у меня тоже. Военное детство. Черновы — детдомовские оба, у Марса отец один остался, да и весь отряд такой был: у кого бабка с дедом, у кого одного родителя нет, кто вообще один. Но вон, все людьми выросли. Всех помню. Взгляд её на секунду чуть погрустнел, а потом она снова взглянула на Лину. — Вот, возьми с собой, — она напихала ей в руки остатки печенья, с десяток, наверное, наспех завёрнутые в вышитую салфетку. — Голова заболит — заходи. Не дурак у нас доктор, а очевидных вещей не понимает... Лина изумлённо кивнула, однако бережно прижала к себе свёрток, поблагодарила и нетвердой походкой направилась к выходу. В спину ей долетело: — Лукавишь слегка, да? С ночи на девятое голова-то болит. Иди, иди. Но осторожней иди, не спеша. «Она знает», — вдруг поняла Лина; неуверенно оглянулась — и наткнулась на тяжёлый, полный мрачной тревоги взгляд. Ей казалось, что взгляд Натальи преследует её до самого корпуса — и почему-то от него становилось настолько холодно, что ноги будто примерзали к земле. В палате она, не глядя, отдала свёрток Авроре, пробормотала что-то невнятное про то, что салфетку надо будет вернуть, и, игнорируя восторженные писки, нырнула под одеяло вместе с покрывалом в попытках отогреться. Под ногами осталось всего два-три камня, и Лина чувствовала, как они постепенно расшатываются под весом её нарастающей паники.