Саудаде

Ему двадцать один, и всё, что он может резюмировать по поводу своей жизни — тягость. Тягость и раздражение от творящейся вокруг жизни, в которой он, его тело и мозг совсем не участвуют. Саске не чувствует сексуального влечения и испытывает подобие чувства вины перед своей сожительницей — Сакурой. Подобие — потому что умом понимает, что она не заслужила такой прохлады и жжёного равнодушия с его стороны. Он не представляет, что она там в действительности заслужила, но ему категорически не хочется, чтобы его кто-то касался — словом, кожей или взглядом. Чувство опустевшего тела заполняет тоска и желание сравнять себя с землёй, чтобы и оболочка стала ничем. И загвоздка тут, ясное дело, далеко не в Сакуре. Саске может прощупать свою апатию пальцами. Залезть пальцами в складки одежды, обнимая себя единственной рукой и пуская белый шум в свою воспалённую голову. Окончательно его добивает Какаши, вдруг решивший, что их жизнь — его бывших подопечных — каким-то образом предоставляет карт-бланш говорить к месту и нет. — Тебе бы быть чуть нежнее с Сакурой, Саске, — отпускает Хатаке как бы между делом, не подозревая, какой гнойник иссекает своими словами. Они тренируются каждую субботу и в снег, и в дождь, и всегда беседуют. Точнее, всегда говорит не склонный к трёпу Хатаке, а Саске отмалчивается или отмахивается «завтраками» и прозрачными, ничего не обещающими ответами. Но он даёт Саске толчок. Теперь он точно знает, что не хочет; предпочтёт оставаться в разных комнатах на ночь, разделять обязанности по дому и разговаривать по крайней необходимости и ни в коем — ни в коем — случае не заикаться о действительно важных вещах. — Я не люблю трахаться, — озвучивает Саске формирующуюся днями мысль, по стечению обстоятельств сложившуюся в предложение прямо посреди базара. Проходящий мимо мужчина-просторабочий пялится на них с вздёрнутыми бровями, притормозив. Учиха бросает в его сторону резкий взгляд, и мужика как ветром сдувает. Сакура останавливается, пройдя вперёд несколько шагов. Её руки оттягивают вниз сумки с продуктами. Гораздо более тяжёлые, чем пакет с тремя килограммами помидоров у Саске. — Отлично, — кивает она, не удивлённая, — потому что я тоже не горю желанием. В этот момент из-за спины Сакуры выныривает фигура Рок Ли — Саске, брюзгливый до деталей, с трудом восстанавливает в голове имя парня, у которого он в отрочестве украл спасительную тайдзюцу-технику. Он так пристально смотрел на Сакуру, преисполнившись смелости заговорить о столь деликатной (по мнению окружающих, разумеется) вещи, что внимание к предметам вокруг её тонкой фигуры рассеялось. Судя по выражению лица, тот тоже всё слышал, но не знал, стоит ли извиниться за случайное свидетельство. По большей части Саске было плевать: его душа — нараспашку, его жизнь — открытая книга Конохи. Подойди и прочти, не стесняйся. Непроизвольно кулак сжимается на ручках пакета с помидорами. Ли, очнувшийся, сглатывает и порывисто открывает рот, чтобы извиниться. Но Сакура мягко кивает ему, не давая вымолвить и слова: — Здравствуй, Ли. Губы смыкаются обратно в растерянности. Саске наблюдает за каплей пота, скатившейся по его виску, затерявшейся в недлинных волосках неровно выбритой щеки. На улице не сказать чтобы жарко: тайдзюцу вынуждает тело адаптироваться к высокой температуре растраты чакры во время боя. Наконец, Ли собирается с мыслями: — Извини. Извините, — брякает он, в последний момент вспоминая о Саске. Сакура сладко улыбается, прищуриваясь, и снимает с его плеч груз неловкости: — Не забивай себе голову, Ли. Саске ненавидит таких, как он (в число которых время от времени любит затесаться и Сакура): не способных отмахнуться. Столько неловкости в едком запахе пота и грязи с тренировочного полигона он не ощущал со времён генинства — тогда он и сам маялся подобным. Едва они переступают порог дома, тут же забывают об этом досадном недоразумении. Сакура моет помидоры, режет их дольками, добавляет соль, а Саске выносит тарелку на крошечный балкон их квартиры: настолько маленький, что там едва помещались два крошечных стула впритык. Сквозь ткань носков Саске чувствовал, как задевает голую лодыжку Сакуры, но убирать не спешил. На высоте ему быстро становилось холодно, а Сакура не мёрзла почти никогда. Ему ни на секунду не кажется, что им лучше бы разъехаться. Что спонтанное, за две минуты принятое решение жить бок о бок — неправильное и эгоистичное. Напротив, его преследует до покалывания в кончиках пальцев чувство правильности. Через неделю или две после состоявшегося признания, что-то поменялось. Сакура начала вставать в пять утра. Начала приходить запыханная, красная, со шлейфом жара от разгорячённого тела. Он не собирался следить за ней, даже когда ему вкрадчиво намекнули, что девушке следует уделять больше внимания — иначе это внимание она найдёт на стороне. Даже тогда Саске и бровью не повёл, а всколыхнувшееся было раздражение было направлено совсем не на подругу, а на навязчивого советчика. Одним вечером, когда за окном громыхнуло, а через несколько секунд на Коноху обрушился ливневый шквал, гудящий в затылке и эхом отдающийся в открытой форточке, Сакура решила устроить им выходной от готовки. Она вышла в дождевике, не поинтересовавшись у Саске, что тот будет. В пасмурные дни, когда культя ныла и чесались пальцы на растворившейся руке, он был не в силах что-то делать. Потому, что без конца рассматривал кухонные часы на стенке, считал секунды, отмечал минуты. Прошло полчаса, а Сакуры всё не было. Глупо было нервничать, но так уж сложилось, что они знали расписание друг друга по минутам. Саске знал, во сколько встретить её из больницы, Сакура всегда оказывалась на верном полигоне, когда приятным летним вечером он умаривался и засыпал под деревом. И они всегда ходили вместе там, где логично и не накладно было бы прийти вдвоём. Аттракцион промокания насквозь под дождём не входил в список этих мест, и уже не раз Саске следил за временем, когда Сакура спускалась в забегаловку за удоном: пятьдесят шесть секунд по лестнице вниз неспешным шагом, потом неторопливой походкой за угол дома и вперёд — к тусклой вывеске лапшичной с кафельными внутренностями. Они старались там не сидеть, предпочитая не отвлекаться на битву с наглыми тараканами, но время от времени брали себе на ужин удон или рамен, перепробовав почти всё меню и оставляя предпочтение классике. У Саске перед глазами она, опершаяся на стойку в луже стёкшей от дождевика воды, мокрыми руками перелистывающая листовку с меню и другой рекламой. Время всегда одно — не больше десяти минут шипения дешёвого масла на глубокой сковороде, отточенные движения упаковки заказа — даже тёмные волосы с рук повара не портили вкус — и вот, Сакура уже бежит домой, шлёпая по лужам и забрызгивая грязью штаны сзади. Ладно, — думает Саске, — можно сделать поправку на разговор. Говорливый официант-кассир просит повара быть чуть медленнее, и за выигранное время решает отвлечь постоянную посетительницу. Но повар, вспоминает тут же Саске, человек с принципами. Потому выигранное время составит не больше минуты — мужчина в замасленном, колом стоящем фартуке, который явно не меняли уже лет десять, сам выносит Сакуре заказ. Галантно кладёт в пакет две пары палочек, вилки, салфетки и пирожное с витрины в подарок. Скалится в улыбке именно потому, что Сакура никогда не пугается его устрашающего лица и благодарит искренне, позволяя прикоснуться к своим пальцам, когда забирает заказ. Двадцать минут, ну, может, двадцать три. Но не тридцать шесть. Саске не осознаёт до конца, как сильно поддаётся паранойе, когда все его усилия направлены на то, чтобы сейчас оставаться на месте. Тик. Так. Внезапно у Саске дёргается край верхнего века. Он в секунде от того, чтобы подскочить, как вдруг гремит в тишине квартиры ключ в дверном замке. Раньше Саске помогала ванная. Он забивался с одеялом в узкий чан, куда и два человека не помещались, оборачивал себя, как залежавшуюся в бабье лето гусеницу, в одеяло и так лежал часами. Но Сакуре, судя по всему, надоело возвращаться к пугающей гусенице, и она начала считать шаги, а вместе с ними — секунды и минуты. Она сказала: «мой шаг короче». Она уточнила: «но я хожу довольно быстро». Двадцать три минуты до удонной с названием «Удонная». Пятнадцать минут до ближайшего магазина. Девять часов и сорок две минуты от подъезда до больницы и обратно, включая рабочий день. Кухонные часы были приятного зелёного цвета и не рябили в глазах, и ему стало удобно следить за временем непосредственно, а не отсчитывая кривые и неровные ритмы стрелок в голове. — Где ты была? — пробормотал Саске достаточно громко, чтобы она услышала, но не испугалась. Сакура всё равно вздрогнула, но спустя секундную паузу продолжила снимать сапоги. Дождевик висел на вешалке, а на скамейке для обуви обтекал сложенный зонт, каких у них дома в жизни не водилось. Рядом стоял безликий пакет с едой. — Встретила знакомого, — отвечая, она смотрит ему в глаза. Никаких вызовов, лишь просьба поверить. Мол, посмотри, я не вру. Саске не подаёт виду, но мышцы висящей вдоль тела руки изнутри сокращаются. — Каждое утро его встречаешь? Он не знал, чего добивался этим допросом. Они с Сакурой всегда относились друг к другу с крайней степенью уважения. Это было единственное нерушимое правило их почти семейных отношений. Саске требовалось время, чтобы обговорить сексуальный аспект её жизни — ему не верилось, что она настолько неразвращённая — но всё к тому шло. Не имело смысла запрещать ей видеться с тем, с кем она хотела удовлетворить свою потребность в физической близости, подобно желанию поесть спустя много дней голодовки. Саске уважал и даже принимал этот факт как нерушимую данность, тем не менее не желая знать и замечать её исчезновений по причине. А сейчас в нём будто что-то переломилось. Тому поспособствовали, безусловно, слова Какаши, за что Саске прочно презирал его. Что значит «на стороне»? Сакура собиралась бросить его, как только он перестал заседать в ванной в течение дня? Неуправляемый поток его безумных мыслей разбивается о её спокойный ответ: — Я не думала, что тебе станет интересно. Его сознание смывает волна поднявшейся из ниоткуда злости. Сильной и внезапной. Но прежде чем она изливается наружу смертельным ядом, Сакура продолжает с той же интонацией: — Каждое утро мы с Ли бегаем на стадионе Академии. А сейчас мы встретились недалеко от дома, и он предложил мне зонт, так как боялся, что коробки промокнут. Он опешил. Замершие было шестерёнки начинают вновь скрипеть, переваривая имя — Ли. Рок Ли. — Коробки? — непонимающе переспрашивает Саске. Сакура кивает на сухой пакет с коробками еды. На нём несколько незаметных капель от зонта. — Вы… — Он запинается, смущённый собственной глупостью. Давно он не чувствовал себя настолько в луже. — Бегаете? Только бегаете? Акцент на слове «только» не укрылся от Сакуры, однако, к её чести, она не рассмеялась и даже не усмехнулась. — По пятнадцать километров. Иногда по двадцать. Ли может и больше, но мне обычно пора на работу. Ты можешь присоединиться. Саске сморщился. Предложение явно лишнее, и тут уже Харуно позволила себе хихикнуть. Она купила им по удону и две порции жареных яблок в молоке. Ночью ему не здоровится. В такие моменты, когда на кончике языка выступает тошнотворная кисловатая слюна, а тело сковывает озноб, он радуется, что Сакура всё-таки спит отдельно. В тот момент, когда мысль об удаче посещает его, то тут же испаряется. У него сводит судорогой мышцы вокруг глаз и бровей, а изнутри бьют цветные пятна, когда Харуно прикасается к ним холодной рукой. Она заставляет его выпить пару таблеток, но на кровать не садится. Опускается на пол, прижимаясь спиной к удерживающей матрас деревяшке, и некрепко держит его руку в своей. Саске не отстраняется. В такие моменты она похожа на домашнюю кошку, соскучившуюся по долго отсутствующему хозяину. Во рту продолжает кислить. По-тихоньку идут секунды одна за одной. — Саске, я долго думала… — начинается, — тебе пора отпустить его. Ему хочется отдёрнуть руку, настолько становится не по себе. Сакура ёрзает под боком, и Саске впервые отмечает, лёжа с закрытыми глазами, — дрожит так же, как и он. — Четыре года прошло, — её голос надламывается, и пальцы крепче сжимают его, не давая вырваться, — он не хотел бы, чтобы с тобой это творилось. Чтобы по нему так скорбели. Зубы Саске съезжают друг с друга; он и сам не заметил, как крепко их сжал. Ему лучше всех это известно — он и мысли не допускал, что кто-то будет каждый день приходить к мемориальному камню подобно Какаши и истерить ночами. Но Сакура, видно, не день и не два, даже не месяц, раздумывающая над этим, не остановилась: — Наруто мёртв. — За окном капли дождя учащают свой ритм, барабаня у него в голове. — И этого никак не изменить. Саске, прошу, я устала. Он раскрывает зудящие от мигрени веки и сталкивается взглядом с заплаканной Сакурой. У неё дрожат зрачки, и слёзы безостановочно вытекают из распахнутых в страхе глаз. — Иди к себе, — холодно отпускает он. По вискам набатом бьёт головная боль. Когда Сакура притворяет за собой дверь, она усиливается. Его тошнит. Утро занялось позже обычного из-за серой пелены проплывающих в небе облаков. Саске пробудился из-за переставшей течь воды в ванной и какое-то время лежал, прислушиваясь к шлёпанью босых влажных ног Сакуры. Хлопнула входная дверь, и Саске поднялся с кровати. Стараясь не спешить, он всё же ускорился в темпе стандартных утренних процедур. Выходя, он обернул вокруг головы кашемировый шарф — подарок Сакуры на год совместной жизни — в пару туров. Прогулочным шагом следуя до стадиона, находившегося в десяти минутах от их многоквартирного дома, Саске всё искал причину своему беспокойству. Морось шумом закладывала уши. Из-за мигрени он не чувствовал свой закрытый глаз с ринненганом. Саске задумался, что именно по этой причине Какаши предпочитал держать свой в темноте под повязкой. Многоступенчатые скамейки промокли, но, не брезгуя, он забрался на самый верх. Спрятав кулаки в карманы куртки, Саске вжал голову в плечи и задышал внутрь шарфа. Стадион, что удивительно, не пустовал. Женатая пара чунинов, которую он частенько видел на квартальных собраниях, группа учеников Академии, стонущие и промокшие, подобно кучке хомяков, под предводительством незнакомого ему учителя. Несколько гражданских. Её бег был широкий и лёгкий. Сакура делала упор на прыжок, чтобы ускорить время прохождения дистанции при своём невысоком росте и довольно коротких ногах. Мокрый утиный хвостик вихлялся туда-сюда, задевая спортивную подвязку заместо протектора. Глядя на неё, ещё больше хотелось побежать и развеять проморзглый ветер под кромками одежды. Но едва Саске подумал об этом, по его виску ударило молотком. Мимо Сакуры промчалось нечто в зелёных шортах и футболке, обогнав и начав бежать на месте. А вот на него смотреть — сильнее мёрзнуть. Саске ненавидел изменения в бывших знакомых. Раздражаясь, он неизбежно начинал думать о Наруто, который провёл три года вдали от друзей, живя одной лишь мыслью о его возвращении. Насколько обидно ему было увидеть повзрослевших приятелей и приятельниц, чей период с первыми пьянками, неумелыми поцелуями, держанием за руки он пропустил? И чем занимался, пока вытягивался и становился шире в плечах? Саске, наблюдавшему за поравнявшимися товарищами по утреннему бегу, застелило щипавшей мутью глаза. Он уже не смотрел на дорожки, скрючившись на скамейке и дрожа от холода. — Эм, прошу прощения… Саске-сан. Саске рефлекторно, почти испуганно вздёрнул голову. Напротив него стоял одной ногой на его ступеньке, другой — на той, что ниже, Рок Ли. Вблизи и в облепившей плечи футболке ещё более раздражающе взрослый, чем вдалеке. Его чёрные волосы облепили лоб, а глаза под густыми ресницами рассматривали с лёгким непониманием. Саске наклонил голову и поискал глазами Сакуру: она находилась напротив, но с другой стороны стадиона. Бежала, не смотря по сторонам и не сбивая дыхания. — С Вами всё в порядке, Саске-сан? Больше он не поднимался. Саске смерил его равнодушным, насколько это представлялось возможным при покрасневших и взмокших глазах, взглядом. — Беги, куда бежал, — пробурчал он в воротник куртки. Он не собирался быть таким грубым, но на заседании суда со своей совестью отмахнулся — этот парень сам его спровоцировал. У Ли дёрнулись брови вверх, хотя он и не казался удивлённым. Его грудь ритмично и глубоко вздымалась, а с разгорячённых мышц, скрытых смуглой кожей, стекала собиравшаяся в капли вода. Он улыбнулся. — Извините, Саске-сан. Рок Ли начал действовать ему на нервы своим существованием. Они нечасто пересекались, но он то и дело что-то заносил в их с Сакурой квартиру, передавал документы из больницы (одному Хокаге известно, как он там затесался), а когда становилось слишком темно, чтобы уходить, он внаглую соглашался на предложение Харуно остаться на ужин. Он не мог не заметить, как сильно нервировал Саске. Шумом, суматохой, беспорядком, который создавал вокруг себя одним своим присутствием, хотя и передвигался по квартире очень аккуратно, ничего не задевая и не трогая лишнего. Но даже его задержавшийся взгляд на фотографиях на комоде вывел Саске из себя. Первой стояла их общая фотка времён генинства. Второй значилась оторванная с личного дела Узумаки с его разукрашенным лицом и воинственной позой. На третьей Саске и Сакуру сфотографировал Какаши на Новый год — они стояли близко друг к другу, оба в юкатах. Для девятнадцатилетних чересчур нахмуренные (Саске) и сдержанные в улыбке (Сакура). Ему нравилась эта фотография, но у других людей — у Какаши, например, изо всех сил агитировавшего их улыбнуться и обняться — она вызывала смешанные чувства. — Красивые, — восхищённо произнёс Рок Ли с широко распахнутыми глазами. Сакура, вытаскивающая тарелки из настенного шкафа, обернулась к ним. Саске нарочито настойчиво сверлил её полным неодобрения взглядом. Она снисходительно улыбнулась ему и обратила внимание на заинтересовавшую Ли рамку. — Какаши-сенсей сказал, что мы очень хмурые. Всегда, даже на фотографиях. Саске по жизни не любитель улыбаться, но моя улыбка ему тоже чем-то не угодила… — заканчивала она своё объяснение уже раздражённым тоном, и Ли откровенно смеялся. — Рядом с Саске-саном невозможно быть несерьёзным, правда? Саске еле сдержал возмущённый вздох, настолько поразился умозаключению этого нахала. Даже если всё обстояло так, — а оно так и было, потому что Сакура громко прыснула, — то его не касалось. — Саске любит подурачиться, не верь его убийственному взгляду. — Она подмигнула Саске так, чтобы Рок Ли не увидел. У того настроение испортилось ещё больше. За едой они смотрели юмористическую передачу по телевизору. После неё начались уроки танцев, и, глядя на заинтересованную Сакуру, Ли предложил свою кандидатуру в качестве партнёра. Как бы они ни пытались завлечь к себе Саске третьим, всё, что он испытывал, было стыдом. Ли держал её в руках, как хрустальную вазу, когда Учиха относился к ней как к Кусанаги — держал при себе, крепко и близко, но никак не нежно. Завидовал ли он? Сакура повернулась вокруг своей оси. Они уже не слушали урок, двигаясь под музыку по наитию, наступая друг другу на ноги и ойкая. Ли наклонился к уху Сакуры и что-то прошептал. Она тепло улыбнулась и кивнула: «Конечно». Рок Ли оказался рядом с Саске в один прыжок, ошарашив и не давая среагировать, когда поднял его несопротивляющееся тело на ноги. Нечему было там завидовать. Они почему-то находили жутко забавным зажать его меж своими телами и раскачиваться на месте. Учиха казалось глупым на серьёзных основаниях вырываться из их окольцевавших его рук, потому остался, где и был. В какой-то момент его шея устала, и он откинулся назад, наткнувшись на чужое плечо. Сакура всегда пахла баночками из их ванной. Когда они принимали ванну вместе, когда он сидел в ней и по очереди перенюхивал каждую, он пах так же. Но кто-то сзади, Саске закрыл глаза и не видел, кто, пах мылом. Простым мылом с запахом чистоты, напомнившем ему кое о ком. Сбивали с толку только гладкие волосы у уха, щекочущие скулу, но он уже не мог точно вспомнить, когда последний раз трогал волосы Узумаки и какими они были наощупь. С тех пор, когда им было тринадцать, изменились ведь? «Это не он, не он, не он», — твердил самому себе Саске, чувствуя собирающиеся в углах закрытых глаз слёзы. Его рука удерживала Сакуру рядом за спину, а сзади уже его принуждали оставаться на месте ограда рук и горячая даже сквозь ткань водолазки грудь. Если всего на секунду представить… Музыка остановилась. Саске отстранился от них и наклонил голову, скрывая лицо за отросшей чёлкой. — Гостям пора по домам. Ли, казалось, не умел обижаться на подобное. Он довольно быстро собрал свои вещи, порывался помочь Сакуре с посудой, но всё-таки откланялся, громко попрощавшись. Саске сидел под одеялом котацу, привалившись к столешнице. По ТВ началась ещё более глупая программа, чем шла до того. Сакура целенаправленно ушла на кухню, но Саске несколько раз позвал её, и она вернулась. Он потянул её за руку и усадил меж своих ног, обнимая одной рукой. Хорошо, что она сидела к нему спиной. Саске уткнулся лбом Сакуре у кромки волос на шее. Она вздрогнула, но по голосу очевидно улыбалась. — Саске… — Можешь сесть по-другому? Она встала над ним, и, когда развернулась лицом, Саске усадил её вплотную поверх своих бёдер. У неё покраснели уши. Держась за его плечи, Сакура под наклоном вынужденно прижималась своим торсом к его, не отказывая. Он провёл рукой и тем, что от неё осталось, вдоль её лопаток вверх, к натренированным плечам. Спустился вниз и нырнул пальцами под топ, задев вставшие соски несколько раз. Демонстративно следя за своими действиями, Саске ясно ощущал, как она смотрит на его алые щёки. Когда ладонь спустилась к её бедру, Сакура соскользнула руками к его лицу, мягко поднимая вверх. Телом она прижалась сильнее, и кожей он почувствовал, как напрягаются и расслабляются мышцы внутренней стороны её ног. Одна его рука опустилась на её ягодицы и поощрительно сжала. Сакура мокро прижалась губами к уголку его рта, а затем, оттянув на секунду нижнюю губу вниз, жадно лизнула чужой язык своим. Он сразу понял, откуда она могла такого нахвататься и чего ей не хватало. Саске ничего не стоило не подавать виду, и он позволил ей доминировать, когда Сакура крепко сжала его торчащие сзади волосы в кулаке и оттянула назад. У него отнялись плечи, а в груди и паху всё потяжелело, формируя внутри задушенный возбуждением вздох. Она прижала его с помощью чакры к полу и остановилась, шумно дыша носом. Его рот обдало прохладцей от высыхающей на губах слюны. Он лежал на полу с руками по швам и наблюдал, как из-за загораживающей обзор чёлки на его живот капают слёзы. Ему самому стало вмиг тошно. Сакура со стоном, полным сожаления и боли, опустилась лицом ему на грудь и затряслась в беззвучных рыданиях. Пока не обнял её за узкую спину, Саске не замечал, что уголки и его глаз щекочут выпадающие градины слёз. — Это я должен был умереть там, — спокойно констатирует Учиха, чувствуя, как сердце замедляет свой ритм. Ему кажется, что он слышит, как трещат его кости. Как разрывается его плоть. Ему чувствуется приближающаяся фантомная смерть, когда Сакура вдруг прерывает истерику и вскидывает голову. Её лицо, мокрое, всё в красных пятнах, полно решимости. — Не смей так говорить, — шипит она сквозь зубы, на что Саске возгорается злостью, как спичка. — Если бы ты начала лечить сразу его, — гаркает он на пределе охрипшего голоса, — если бы отдала остатки своей никчёмной чакры ему, а не мне… Пощёчина отрезвляет его мысли, и Саске замолкает. Сакура поджимает губы, собираясь с силами перед ответом. — Саске, он уже был мёртв, когда я и Какаши добрались до вас. Там было некому отдавать чакру. — Он ей не верит, но волна истерики, вырвавшаяся вместе со следующим всхлипом, оглушает его. — Он был мёртв не час и не два! В отличие от Саске, Наруто умер мгновенно от остановки сердца из-за чидори, пробежавшего по его нервам и достигшего центра его тела. Он исчез из его сна, пока Учиха истекал кровью, с каждой секундой холодея на развалинах статуй великих шиноби всех времён. Хватит, — хочется сказать Саске, но он молчит. Молчит потому, что знает — этому не будет конца, и слова не положат конец их бремени. Пронзительно трещит сквозь комнаты звонок входной двери, и они вздрагивают как по команде. Слишком давно никто к ним не стучался и не желал попасть в их ограниченный стенами и микроскопическим балконом мир. Они какое-то время остаются неподвижными, но затем Сакура встаёт. Её руки плетьми повисают вдоль тела, но фигура с каждым шагом распрямляется. Саске нравится и вместе с тем неприятно смотреть на этот процесс, потому он встаёт следом. Останавливается за косяком гостиной, находясь в непосредственной близости от прихожей, но не выдавая своего присутствия. Он обнимает противоположный бок одной рукой, чувствуя себя чуть более комфортно, и опирается спиной о стену, не замечая, что кусочек локтя торчит из-за угла. Звякает защёлка. — Я, Сакура-сан, забыл… что с вами? — его голос с заготовленной тирадой о забытом зонте обрывается на середине фразы. Прежде, чем Сакура успевает ответить, Саске выходит из-за дверного косяка с таким же опухшим красным лицом, что и Сакура. — Если хочешь, можешь остаться. Из своей комнаты Саске слышит, как они ходят по дому. Он взял с Сакуры обещание, что посуду она мыть не будет, что он разберётся с этим вопросом завтра. Сколько бы лет ни прошло, Харуно принимала близко к сердцу любое его проявление заботы и начинала расклеиваться. Возможно, дело было в том, что она сама по себе была крайне необидчивая, когда дело касалось их ссор. И Саске это нервировало: никогда не знаешь, добры к тебе из светлых чувств или потому, что ты псих. Будучи во сне, он чувствовал болезненно колотящееся сердце. Его рука была занята выпутыванием из одеяла, облепившего тело из-за пота, иначе он давно бы вырвал беспокоящий все внутренности орган. Чувство тревоги и паники проглотило его с потрохами, и теперь всё, что осталось — тремор отдающей в голову шеи на продавленной подушке. Он не мог проснуться. Внезапно его резко посадили на кровати. Так, что спёрло на несколько секунд дыхание. Его тряхнули за плечи, и лёгкие рефлекторно расправились. Чёрные без зрачка в темноте глаза Ли смотрели на него снизу вверх. Он крепко держал его в сидячем положении, шёпотом призывая проснуться. Голова Саске нестройно болталась туда-сюда: он никак не мог пробудиться до конца. Ли в его футболке и шортах не выглядел испуганным больше, чем мог оказаться. Саске сглотнул, дёргая плечом и освобождаясь от чужой хватки. Рок продолжил удерживать его одной рукой. — Где Сакура? — спросил Саске, ища её глазами. Ли пожал плечами. — Сакура-сан спит, кажется. — Он поднялся с кровати, но уходить не спешил. Напротив, ненавязчиво потянул Учиха за плечо вслед за собой. — Вы не хотите прогуляться? В четыре утра после дождя было особенно зябко. Проходя мимо застеленного дивана в их общей комнате, Саске слегка удивился, как Ли так чутко спал. Безусловно, шиноби обязаны быть на чеку двадцать четыре часа в сутки, но даже Сакура через стенку не всегда слышала его мычания. Саске шёл, спрятав ладони в карманы и съёжившись от холода. Рядом в его темпе гулял Ли в чёрной с мехом куртке, накинутой на ту же домашнюю футболку Учиха. Не желая того, они не сговариваясь дошли до пустого стадиона. — У Неджи тоже случались панические атаки, — с лёгкостью, едва не с улыбкой пробормотал Ли, почесывая затылок и приводя движением пальцев волосы в беспорядок. Как бы говоря: «Это нормально». Саске спрятал лицо в одной ладони. Ему не становилось легче от того, что какой-то мёртвый зазнайка наподобие его самого страдал от ночных кошмаров и потливости. От холода, сжимающего его взмокшую на спине футболку, становилось только хуже. Но голова была удивительно пустой, а значит, и сердца он больше не слышал. Они сидят ещё несколько минут, а затем Учиха поднимается, намереваясь вернуться до того момента, как Сакура проснётся. Ему не хочется её волновать. Не хочется волноваться самому. К счастью, им было, чего ждать в этой жизни. Например, пятничного похода в «Удонную» после работы Харуно. На день Саске старался взять ранг С, если ему всё-таки позволяли, чтобы вечером с чувством удовлетворённости от пользы выполненной работы сходить на рядовое свидание, если так его можно было назвать. — Тебе нравится Рок Ли? — спрашивает Саске как бы между делом, когда им приносят еду. Сакура уже разъединила палочки и поднесла, по обыкновению, ломтик крабового рулета ко рту. Однако не остановилась, даже если он её и ошарашил. Её аккуратный рот приоткрывается, она в обычном темпе пережёвывает, а затем поднимает взгляд. Впервые Саске, кажется, смотрит ей в глаза прямо и без подтекстов. Сакуре подходит глубокая болотная зелень радужки в сумеречном освещении их забегаловки-фаворитки. Он заглядывает в расширившиеся, как под травой, зрачки и млеет от скрытого в них спокойствия. — Да, — отвечает она, не прерываясь и зачерпывая ложкой бульон. — Почему он может мне не нравиться? — Хотя бы потому, что это безвкусно, — осторожно парирует Саске, заправляя мешающую сбоку прядь за ухо. Он принимается за лапшу, чувствуя, как Сакура смотрит на него исподлобья. — Значит, и у тебя нет вкуса, Саске-кун? Всегда есть вариант прикинуться дурачком, да только Сакура слишком хорошо его знает. Кроме того, Саске ненавидит притворяться. Последняя его большая ложь была направлена на того, кто уже не сможет услышать правду. Порой он походил на Итачи больше, чем того хотел. Иногда, прохладными вечерами после удачного свидания — а на сегодняшнем действительно не случилось ничего раздражающего — Сакура просовывала руку ему под локоть убранного в карман кулака и невесомо прижималась щекой к плечу, обтянутому курткой. Они медленно шли до своей многоэтажки, сворачивая кругом, чтобы увеличить время прогулки. Их шаг совпадал, и никто специально не просил ускориться или замедлиться. Только замерзая, они возвращались. Дома Сакура ставила чайник, и, не сговариваясь, они усаживались по одной стороне за котацу и дремали перед телевизором. Из всего, что Саске вынес для себя за эти полные тоски и боли года, эти вечера были лучшими, лучшими из всего худшего, к чему он пришёл. Держа свою подругу в единственной уцелевшей руке и вдыхая химозный запах её шампуня, он не мог не признавать — теперь ему действительно было, куда возвращаться. По тому, как она обнимала его обеими руками, как не уступала в язвительных перепалках, как смотрела в его по-настоящему опасные глаза своими болотными омутами, Саске на фоне бесконечной, не оставлявшей его ни на секунду печали чувствовал тепло близости другого человека. Как бы она ни плакала, может, именно Сакуре не хватало его смерти до полного счастья, но больше он не собирался умирать. Как не намеревался погибать — такая роскошь ему не по ресурсам. Растраты превзойдут вложения, и его могут вполне не впустить туда, куда ему хотелось больше всего. Когда Сакура засыпала, Саске возвращался к последнему единственно важному разговору в его жизни, и непроглатываемый ком вставал в его горле. Мыслями всю свою жизнь, он знал, каждую секунду в одиночестве он будет возвращаться к качелям в пустой деревне на закате, откуда как на ладони видна скала Хокаге. Его глаза выжигало слезами, и он поочерёдно перебирал в памяти воспоминания от самого первого до несуществующих или существующих только в его голове. «Мы мертвы», — сказал он Наруто, впервые за всю свою жизнь обрадовавшись возможности застрять вместе между жизнью и смертью, вместе со своим единственным другом. Со своим братом. Со светилом его жалкого, волочащегося по выбранной судьбой дороге существования. Когда открыл глаза, Саске молился, чтобы кровь текла быстрее. Чтобы порывы плача стянули лёгкие в судороге, а сам он захлебнулся слезами раньше, чем истёк последней каплей крови. Всё время до рассвета он смотрел в сторону лежащего рядом Наруто, грудь которого ни разу не двинулась во вдохе. И молил о смерти, не чувствуя даже ноющей отрубленной руки, не чувствуя ничего, кроме выжигающей сердце боли. Ему приходилось постоянно смаргивать слёзы, чтобы хоть в последнюю секунду смотреть только на него. Сколько бы лет ни прошло — воспоминания не тускнели, а боль не утихала. Слёзы не редели, а желание заснуть и не проснуться стало выше всех остальных. Ему не становилось легче от тихих истерик Сакуры в другой комнате или под его боком, когда она просыпалась на его подрагивающей груди. Ему не становилось легче от пустых советов Какаши, который теперь действительно потерял всех любимых — начиная от отца и Обито и кончая Гаем. Ему хотелось смеяться Хатаке в лицо, когда он с синими мешками под глазами и опухшим лицом пытался позаботиться о нём. Какаши был прав в одном — теперь они действительно слишком сильно похожи. Рутина начала отвлекать, и Саске замечал ту же тактику за бывшим учителем: тому доставляло какое-то извращённое удовольствие ежедневно таскаться к мемориальному камню, как будто его действительно могли услышать те, кто далеко. Квинтэссенция его глупости не рассмешила, а взбудоражила поток эмоций внутри Учиха: Какаши попросил использовать ринненган, чтобы попасть в одно из измерений, где он мог бы забрать прах Обито. Он тоже хотел умереть. Не меньше, не больше став героем войны или плевать кем, но больше без возможности просыпаться по утрам и проживать всё по новой. В тот день у Саске опять случилась истерика. Он плакал без остановки часа четыре, пока обеспокоенная Сакура не прилетела домой раньше обычного. С тех пор они условились, что в отсутствие миссий (а что-то серьёзнее ранга С Саске не давали) он будет встречать её с работы. Утром провожать до дверей. В обязательный ритуал начала дня входила встреча с Какаши у мемориального Камня. Сначала он задавался вопросом, зачем Хатаке смотрит на имена и добивает себя окончательно, а затем и сам начал заниматься подобным. И пустые беседы постепенно перестали действовать на нервы, действуя скорее отвлекающе. Так Сакура согревала его шею, когда в особенно тяжёлые дни мигрень пригвождала его к постели на долгие часы, перенося внимание и воздействуя на боль опосредованно. Сначала он злился на неё за Ли. А затем и сам перестал обращать внимание, и история повторилась, как с беседами Какаши. Это походило на попытки зажить по новой, что Саске априори признавал невозможным. Он не переносил, когда ему начинали диктовать, как и что делать, чтобы жизнь стала лучше. Не им. Не Какаши, который, похоже, вернулся во времена, когда за месяц убивал полнаселения Конохи. Не Сакуре, которая в отсутствие работы в другой комнате плакала, пока силы не иссякнут и голова не отключится. Не Рок Ли, который и представить себе не мог, каково это — годами сдерживаться и затем взорваться на кусочки. — Он тоже потерял лучшего друга, — сказал Какаши ему одним утром. Вокруг шеи он обернул красный шарф — похолодало, октябрь сдавал полномочия. — Почему бы тебе не быть чуть помягче? «Он потерял учителя, который был ему как отец», — Саске знал, хотел сказать Какаши. На Неджи ему, будем честны, было по боку. Он и близко не сможет его понять, думал Саске воспалённым мозгом. Как ему хотелось, чтобы Сакура ударила его. Размозжила череп ударом своего мощного кулака и не оставила выбора. Но она слишком эгоистична. Вокруг неё вертелось гораздо больше людей, и Саске понимал, что со всеми своими недостатками она сильнее его. Пройдёт пять, десять лет — она не забудет, но научится шагать дальше, подняв голову высоко вверх. Быть может, пойдёт по стопам Цунаде и осуществит мечту их друга — станет достойным Хокаге. Таким, какой придётся по вкусу деревне, а не подойдёт под истину философии её «тени». — Я устал, — вместо ответа на риторический вопрос признался тогда Саске не то Какаши, не то мемориальному камню. Ему хотелось верить, что Наруто слышал его, раз уж так сильно преследовал идею воли Огня, что он заберёт его с собой. День окончания войны, день смерти Наруто и его родителей на деле не отличался от всех остальных — если бы ему требовалось вспоминать и проливать слёзы вежливости, он уже давно был бы далеко от Конохи. В ночном небе полыхали салюты, а на улицах раздавали сладости. Люди праздновали победу, люди праздновали продолжение своих бесполезных жизней. Их будущее по мнению Саске не стоило одной-единственной жизни Наруто, с чем сам Наруто обязательно поспорил бы. Десятое октября всё-таки отличалось от остальных дней — Учиха доставляло какое-то мазохистское удовольствие пускать слёзы и сопли в завёрнутый с собой рамен из Ичираку, сидя под взрывающимися салютами на высеченной в скале голове Четвёртого. Выпадет снег, зима сменит осень, и они с Сакурой пойдут выбирать пальто и парные перчатки, как договаривались ещё весной. Земля сделает ещё один оборот вокруг солнца, и их ждут ещё двенадцать полнолуний, а его — ежемесячное суперлуние, которое видит лишь ринненган. Саске специально ходит на кладбище днём — его раздражают взгляды вокруг, и так он понимает, что всё ещё может чувствовать что-то кроме боли. Его выводят из себя Яманака и Нара, молча торчащие у могил своих отцов, его выводит из себя то, что нужная ему плита завалена цветами. Он всегда их убирает, тут же сжигает, и оставляет свои, не церемонясь и красноречиво не реагируя на фырканья и возмущение. Его выводит из себя пуще остального то, что Наруто лежит не рядом с Учиха. Что Итачи сгорел в огне катона, а прах его дрейфует в океане, а не покоится рядом с мамой и папой. В пятнадцать он был свято уверен, что больше никогда не заплачет. В нём было столько злости, столько ненависти, а всё, что осталось от него сейчас — тёмно-синяя тоска, живьём жрущая его плоть кусочек за кусочком. Близится вечер, а он всё стоит на коленях у могилы Наруто, не разговаривая. Когда он думает, что слёзы кончились, новые капли скатываются по намеченным не раз дорожкам на щеках. Если бы он мог гнаться за Наруто, как тот когда-то гнался за ним, Саске обязательно бросился на поиски. Ради единственного взгляда. Он вспоминал, как оторопел Наруто, впервые увидев его за три года. Как свято он был уверен, что его, Саске, нужно спасти. А Учиха только и делал, что упивался своим превосходством. Но он знал, о чём они оба подумали: «Почему он стал таким высоким». Как сильно опустился его голос. Вытянулось лицо. Стало привлекательным. Саске хмыкает по собственной глупости и улавливает движение слева от себя. Ли стоит у могил Неджи и Гая с нечитаемым выражением лица. Побочным ветвям разрешается хоронить своих детей не на семейном кладбище, Саске помнил это по своей семье. У него закрадывалось подозрение, что Итачи, который настоял на похоронах Шисуи на общем кладбище шиноби, всего лишь хотел лежать рядом с ним, зная, что на семейное ему будет не ступить. Ли не плакал. Он пришёл ещё раньше Саске, не стал здороваться, как, впрочем, и Саске с ним. И стоял до сих пор, а теперь и пялился в заплаканное, в жидких соплях лицо Учиха. У Саске сдавило грудь, но он подавил порыв закашляться. Тогда Ли очнулся от транса, и взгляд его впервые за всё время стояния рядом с мёртвыми сфокусировался. — Сакура-сан пригласила меня в… удонную? С вами, — неуверенно добавил он в конце. Такое длинное предложение Саске не сразу воспринял. Его силуэт снова расплылся в глазах, и он сморгнул новую порцию слёз. Ли не выглядел растерянным, скорее… задумавшимся. И когда уже хотел что-то сказать снова, Учиха собрался с силами: — Удонная, — согласился Саске всё-таки дрожащим голосом. — Удонная называется «Удонная». Ли усмехнулся, а затем расплылся вдруг в белозубой улыбке. У Саске из глаз вновь выкатились слёзы. — Можно мне пойти с вами? Они все хотели умереть. Но почему-то продолжали жить. Саске стиснул зубы, закрыл глаза, но ничего не помогало. Оставалось только принять сложившиеся обстоятельства как данность. — Если хочешь.