Ветер

Зачем приходит ветер? Чтобы замести следы. Там, где мы шли. Чтобы никто не подумал, что мы еще живы.

      Скворешники продувались всеми семью ветрами. Не то чтобы это было важно или необычно... Просто это было. Было сотни лет назад, вчера и завтра тоже. Всегда.       Южный ветер, особенно буйствует в июле. Земля раскалена и трава жухнет от недостатка влаги, вода в реке - что парное молоко, мальчишки весело резвятся, а ребята постарше собираются близ речки, как мотыльки, в надежде, что хотя бы вода подарит им вожделенную прохладу. "Наивные" - насмешливо ухмыляется Коленька Ставрогин, а всё же тоже у речки сидит. С Ванькой Шатовым. Они чуть поодаль от всех устроились, наблюдают за всеми, а самих - не разглядеть. "Это ты, Коль, здорово придумал" - тянет, жмурясь, Шатов. Простой и добродушный он не особо любил внимания и импровизированную игру " в засаду" воспринял с энтузиазмом. Мальчик весело болтает ногами в воде, подставляя лицо палящему солнцу. "Чего ж здорово? Здесь бабочки всего-то только" - довольно отвечает "Колька" и в подтверждение словам берёт сачок, оставаясь в сени раскидистой ивы. Ставрогин из тени пристально осматривает берег в поисках бабочек, а Шатов не раскрывает глаз и беззаботно колышет воду. - Коль? - М? - Если ребята...Ну, опять за своё...Ты мне поможешь? - Экий ты, Шатов, хитрец, ты погляди! - Не отдашь? - Никому. - Клятвой слетает последнее слово и жаркий Нот*, свидетельствовавший это, подхватив, его уносит вдаль. Жаркий июль сменяет август и беспрерывные проливные дожди. Скворешники не разглядеть за туманом.       -Вы этою мазью ваши кучки слепить хотите - открытие не шокирует, но и ожидаемым его не назвать. Ставрогину в лицо вдруг бьёт переменчивый Эвр*, будя забытые воспоминания и не помня себя он произносит: -Я вам Шатова не уступлю. Верховенский странно глядит ему вслед, но Ставрогин не здесь. В его голове жив ещё тот июль и неясная клятва. Ветер вновь служит свидетелем, опоясав троих, и уносится вдаль. Зреет буря.       Ко мне жена приехала, Кириллов! - с широкой улыбкой сказанные слова, быстро возносятся трепетным Зефиром* куда-то прочь. Они обнимаются крепко и долго, без слов объясняясь друг с другом, давая невыразимые клятвы. У Шатова сегодня праздник, завтра - тоже и вообще, наверное, всегда теперь. Кириллов, не спавший, кажется, тому дня три как, не выглядит уставшим и только маленьким ураганом носится по комнатке ("и чайник бери, конечно, о чём ты!") на пару с Иваном. И только снабдив того всем необходимым, опускается на стул. Он выдыхает тяжело и мрачно, и этот вздох уносится в раскрытое окно, под дождь и гром. Этот маленький порыв, струйка воздуха невзрачная, оседает дальше, где грот, где Шатов на века замолкает. Два вздоха - Шатов да Кириллов - будто и не жили никогда.       А трепетный Зефир всё помнит и, мрачнея, уносится прочь. Ставни приоткрыты достаточно, чтобы пустить поток ветра и Nicolas вдыхает стылый Борей*. Он же и уносит его последний вздох, возвращаясь домой, пролетая меж Швейцарских скал. Кириллов, Шатов и Ставрогин. Следы троих давно сокрыты ветром, грязью, опавшей листвой. И только Пётр Верховенский ходит по вершинам швейцарских гор и ни один из ветров не сметает его следов. Бесы вечны