Перчатки

Ключ аккуратно и почти беззвучно привёл в движение запирающий механизм. Отворившаяся дверь впустила в безмолвную темноту квартиры задержавшегося допоздна хозяина. Внутри было тихо, а значит, на этот раз легенда о необъятности свалившейся работы, не терпящей отлагательства, и не позволяющей вовремя вернуться домой, сработала. Если бы не шеф, который на удивление кстати раскричался о сумасшедшей кипе дел, ворвавшись в кабинет майора как раз в то самое время, когда тот по телефону пытался убедить подозрительного Мараиха, что вернётся поздно по более чем уважительной причине, скандала было бы не избежать. И Банкорану, в довесок к уже совершённому греху, снова пришлось бы лгать. Потому что возвратиться далеко за полночь его заставила далеко не работа, а прекрасный миловидный юноша, с которым он неплохо провёл время. С которым он никогда больше встречаться не станет. Осторожно, не зажигая свет нигде, кроме ванной, чтобы не разбудить своего ревнивого любовника, Банкоран приоткрыл дверь спальной и нахмурился. Сердце растерянно вздрогнуло, откликаясь на леденящий шёпот подсознания: «Ушёл…» Привыкшие к темноте глаза не различили в пустынной комнате любимого утончённого силуэта — лишь нетронутую холодную постель… Банкоран решительно направился к гостиной, занёс ладонь над переключателем и замер, так и не зажёгши свет. Лёгкие непроизвольно исторгли облегчённый выдох. Пропажа нашлась. Мараих был здесь, спящий на софе в неудобной позе. Никуда от него не делся. Видимо, парень упрямо ждал его, сколько мог, наверняка беспокоился, пока его не сморила усталость, усыпив в полулежащем, изломанном положении. И майор оставил его, как есть, вышел бесшумно, так и не пройдя в комнату, где измучился в ожидании преданно любящий его юноша. Первым делом следовало принять ванну, смыть с себя все следы недавнего прелюбодеяния. После свиданий с очередным приглянувшимся ему красавчиком, Банкоран старался к Мараиху, насколько это было возможно, не приближаться. Не только из-за боязни чудовищной проницательности своего ревнивого партнёра, слишком чувствительного даже к самым, казалось бы, незначительным мелочам. Главной причиной этого очистительного ритуала было то, что Мараих был для него особенным — почти супругом. Нонсенс для Грозы Красавцев — связывать себя с кем-либо столь прочными узами. Но чудо существовало. И чудо это было священно. Поэтому к Мараиху — как к святыне — не очищенным от грязи греха Банкоран не хотел приближаться. Отказываться от своих донжуанских похождений он, впрочем, тоже не хотел. Или, скорее, не мог. Его грозная способность зачаровывать любого симпатичного юношу имела побочный эффект: её носитель тоже не мог устоять перед соблазном плотских утех с красавцем, которому он вскружил голову. И, как считал Банкоран, это было к лучшему. Мараих вряд ли поймёт такую его заботу: он слишком юн, ревнив и горяч, — но для его измен существовала своя логика. Как ни посмотри, а мужская любовь противоестественна и сопряжена с определённой нагрузкой на организм. Слишком частая близость может быть болезненна или даже травматична для того, кто имел мужество принимать страсть своего партнёра. И майор, заслуживший прозвище «Гроза Красавцев» и привыкший удовлетворять физиологические потребности с определённым постоянством, опасаясь за состояние своего избранника, прибегал к довольно грязным, но привычным ему методам. Меняя случайных любовников, как известный аксессуар из своего образа, он старался таким жестоким способом сберечь своего возлюбленного, несмотря на то, что Мараих был сильнее и выносливее многих и с безусловной готовностью принял бы от Банкорана всё — даже смерть. Но майор оставался непреклонен в своём решении. Мараих стал для него тем, кому он не желал навредить. Поэтому, заботясь о физическом здоровье своего избранника и опасаясь травмировать его сердце, причинив боль его чувствительной душе, Банкорану оставалось только уповать на ложь… И надеяться на милосердие… Ведь рано или поздно правда всё равно откроется. Мараих не будет вечно пребывать в неведении, особенно если учесть его непревзойдённое чутьё на всё, что касается измен. И на этот случай у Банкорана не было ничего, кроме надежды, что он будет прощён. Потому что любовь и преданность этого прекрасного грозного ангела сильнее его обид и злости. Потому что собственнический эгоизм в его сердце — лишь мимолётная вспышка в огромном пространстве чуткости и доброты, которые делают Мараиха готовым ради Банкорана на всё — даже отдать за него свою жизнь… Горячая вода и мысли о Мараихе действовали расслабляюще. Откинув голову на бортик ванны, майор прикрыл глаза, его красиво очерченных решительных губ коснулась лёгкая мечтательная улыбка. Мараиха, свою святыню, он всегда примет — любым, со всем его безрадостным и тёмным прошлым, с неясным и туманным будущим, с полным проблем и зыбкого счастья настоящим. И, что бы ни случилось, он, как последний эгоист, уйти ему не позволит. Выйдя из ванной, Банкоран вернулся в гостиную; не зажигая свет, осторожно поднял на руки драгоценную ношу и направился в спальню. Ожидание подошло к концу… Неустанный страж их нестабильного союза, как божество — должен быть одарен особым подношением… Существует утверждение, что майор Джек Банкоран никогда не снимает перчаток. И что если вы встретите кого-то с внешностью знаменитого агента МИ-6, но на котором перчаток не будет, — значит это точно не Джек Банкоран. Так оно и есть. Перчатки — это символ. Это барьер, отделяющий их хозяина от других людей. Не желая сближаться ни с кем, вступать в слишком тесный контакт с кем бы то ни было, Банкоран перчатки носит всегда, словно этот предмет гардероба защищает от чужого вторжения в его личное пространство. Будто блокирует сердце от нежеланного проникновения и излишнего любопытства. Даже сексом с кем-либо из постоянно сменяемых им, как всё те же пресловутые перчатки, юношей, он неизменно занимается, не обнажая рук… Снять перчатки — значит раскрыть свою душу. Неприемлемый шаг для агента МИ-6. Для Джека Барбароссы Банкорана — с грузом ненавистного прошлого за плечами. Иной груз на его руках — прекрасный огненный ангел-целитель Рафаил — был приятен и любим. Банкоран уложил крепко спящего юношу на кровать, аккуратно, стараясь не потревожить его сон, раздел до совершенной наготы и устроил его в постели как можно удобней. — Бан… — тихо и проникновенно прошептал во сне Мараих, и Банкоран не удержался — провёл ласково ладонью по нежной щеке юноши и целомудренно поцеловал в лоб. Мараих часто звал его во сне — так тепло и чувственно, что это обезоруживало до степени беззащитного трепета где-то в глубине сердца. Так, что это приносило удовлетворённое понимание: он, наконец, вернулся домой. Сбросив с себя махровый халат, Банкоран лёг в постель и, прижав к груди, мягко обнял своего избранника — руками, не облачёнными в перчатки. Потому что Мараих и есть его сердце. Потому что отброшенный прочь символ его неприступности — подношение для его божества. Потому что сберечь хрупкое счастье — не расколов, не разбив, не оцарапав — можно только голыми руками.