Как во сне

Копошение рядом не будит. Не будит первый луч солнца, скользнувший по подбородку и запутавшийся в волосах. Не будит духота, налипающая на кожу соленым потом и неприятно давящая в лёгких. Не будит гул машин из-за едва приоткрытой форточки, нервозный сон, подёргивающий мышцы отрывистым спазмом. Дэниэл никогда не отличался особой крепостью сна, но после сегодняшней ночи отключиться хотелось настолько, насколько возможно физически, и внутреннее упрямство подкручивает нужные механизмы, старательно ограждая мозг от всех внешних раздражителей. И до определенного момента получается просто блестяще. Дэниэл дал бы ему десять из десяти за старание. До тех пор, пока тяжесть чужого тела не оседает сверху, прижимая к кровати, продавливая матрас в районе бёдер. Веки распахиваются мгновенно. — Который час? Он хочет спросить не это. В голове слишком много вопросов, от — «какого хрена?», до — «и почему тебе не пришло это в голову раньше?», и вся эта мешанина застревает на языке от одного вида бледного, поджарого тела, напряженного, словно пружина, и примыкающего к нему вплотную в районе тяжелого утреннего возбуждения. Откровенно говоря, Дэн и смотреть-то не знает куда, мотаясь взглядом от вздымающейся груди, до бёдер, частично прикрытых одеялом, и вверх, до наполовину прикрытого маской лица, горящего не то от рыжих волос трехдневной щетины, не то от смущенного румянца. Он находит это даже милым. Может это не реальность, а начало нового сна? Руки инстинктивно тянутся проверить, обхватывая одеяло в районе поясницы, и тут же пробираясь под него. Нет, для сна эта кожа слишком горячая. — Разбудил? Дэниэл громко сглатывает, окончательно приходя в себя и зрачки внутри карих глаз расширяются чуть сильнее, в бледном рассветном мареве почти затопляя радужку. Голос пробирается ему под кожу, коля тысячами острых игл затянутого ожидания, подстегивая инстинкты, словно для хорошей драки. — Нет. Ерунда… просто… Нужная фраза крутится на языке и надо только сорвать, но мозг отказывается от привычных последовательностей, метаясь меж ярких вспышек возбуждения и выбирая себе ракурс по-лучше. Может так, а может стоит обхватить чуть ниже. Может тактильного контакта недостаточно и стоит самому двинуть бёдрами вверх. — Тебя что-то смущает? Роршах спрашивает это так, будто разбил голову о камень, перестаравшись с допросом, но у полиции уже и так достаточно задержанных, так что этого не жалко. Обыденно. И сам факт, что обыденностью для него вдруг стало нечто непривычное, то от чего сам же открещивался с момента их первой близости, бьёт под дых, вышибая разумное и врубая на полную директиву — дают — бери. — Не то что бы. Дэниэл отчаянно пытается подобрать слова, при этом стараясь не притираться эрекцией к соблазнительно прижимающимся ягодицам. — Просто ты и на утро обычно не остаёшься, а тут такой перфоманс. Приподнятая до рта маска окончательно притягивает взгляд, позволяя ему наконец остановится. Обычно он выбирал что-то одно, либо снимал целиком, либо опускал так, что приходилось гадать где именно находятся губы, вздрагивая и сбиваясь от крепких толчков внутри. Теперь всё было как-то двойственно, и может Дэниэл сошёл с ума, но он видел в этом своеобразный знак. Сейчас с ним был ни кто-то один, ни одна составляющая личности Роршаха-Ковача. Сейчас с ним были оба, и именно он инициировал откровение в момент, когда с города сходит покров черноты, обнажая реальность и прогоняя прочь налипший тенями мусор. Кажется, он точно сошёл с ума. Кажется, ему стоит гораздо меньше болтать. Ему говорят об этом без слов, хрипло хмыкая и затыкая рот поцелуем, наваливаясь сверху и окончательно расхристывая одеяло, приникая ко взмокшей коже. И это ощущение такое острое, такое долгожданное, что Дэниэл нетерпеливо стонет прямо в приоткрытые губы. Получив наконец свободу, руки срываются в привычный каскад движений, трогая там, где хочется больше всего, а после там, где не остается ничего, кроме точечного тактильного восприятия. От выпирающих подвздошных костей по гладким бокам, до тесно обтянутых кожей ребёр, острых и переломанных уже несчетное количество раз, но по-прежнему надёжно скрывающих в своей клетке заполошно бьющееся сердце. Дэниэл ловит его пульс и прикусывает нижнюю губу, немного оттягивая на себя и тут же втягивая в рот, посасывая, так удачно сочетая движение с кругом по тёмной ореоле соска. И на этом действе в рот стонут уже ему. В кои-то веке не приходится бороться с одеждой, путаться пальцами в петлях, будто те и придуманы специально для невозможности раскрытия, стаскивать майку, отбрасывая так, чтобы потом было сложнее найти и дать чуть больше времени полюбоваться выпирающими позвонками. Вжикать молнией ширинки, гадая — порвал, или на этот раз обошлось. Гладя впалый живот, тут же взлетая подушечками по линии диафрагмы и растирая россыпи бледных веснушек, Дэниэл жмурится, осознавая, что его друг полностью обнажён. Он словно не может поверить, затягивая движения, трогая больше, выбиваясь за привычные алгоритмы действий. Вокруг пупка, растереть влажное пятнышко смазки от прильнувшей головки, сжать поясницу, слегка задевая округлые ягодицы, и почти сразу, снова наверх, пересчитывая пальцами каждый выпирающий позвонок, пока ладонь наконец не накроет чувствительный треугольник кожи. Недоступный и почти забытый в обычной жизни. Множество шрамов, синяков и ссадин роились по телу и совсем по касательной затрагивали его. Влажные губы мажут по щеке, кусая у челюсти и спускаясь короткими поцелуями к шее. Он не зря оставляет рот открытым, замирая на лопатках в преддверии этого действа. Роршах не остановил бы его, даже если бы захотел. Но он не захочет. Дэниэл жмурится до искр под веками, слушая несдержанные хриплые стоны, вибрирующие по плечам и невольно отзывающихся в его челюсти. Он почти никогда не оставляет следов, только строго ниже воротника, следуя канонам уважения и приличий, даже в отношении того, кто не покажет и сантиметра кожи без крайней необходимости. На ключицах его выдержки не хватает, а жадность окончательно берёт верх, и короткостиженные ногти впиваются в кожу, оставляя следы-полумесяцы у краёв позвонков. В отличии от него Роршах следить никогда не стеснялся. Дэниэл не место преступления, и вместе с самым сорванным стоном на плече расцветает наливной собственнический след. — Черт… в кого ты такой нежный, Дэниэл?! В этом месте немало отметин, начиная от банальных синяков и заканчивая темно-лиловыми пятнами неопределенной формы. Он не знает, чем именно Роршаху нравятся плечи, не самое открытое и не самое чувствительное место из возможных. Просто сочленение мышц под кожей, так хорошо отпечатывающей на себе следы. Он может оставить их где угодно, но раз за разом тянется именно к ним, заставляя надевать рубашки с тканью плотнее и подолгу, как извращенцу пялится в зеркало в ванной. — Я ли? Дэн коротко приподнимает брови, прежде чем совершить новый финт пальцами, привычный, но не ожидаемый прямо сейчас. Пальцы скользят по влажной спине, как по маслу, в последний раз подскакивая на округлых костях позвонков, и мазнув по бедру узко смыкаются на напряжённой плоти, не давая сохранить выдержку, даже из вредности. Естественной смазки хватает, чтобы легко двигаться, прижимая к стволу вздувшиеся вены, и наверное, Дэниэл был бы даже не прочь закончить вот так. Дают — бери, и трущийся сквозь белье член вкупе с рукой, отдрачивающей в беспорядочном ритме, кажутся хорошей альтернативой блаженной тишине и пустоте, что сопровождало его кровать каждое прошедшее утро. Но Роршах и здесь удивляет, да так, что Дэниэл в полной мере осознаёт, насколько скудны были границы его понимания на самом деле. Не без труда, и одного разочарованного стона, его руки сжимают в районе запястий и одним рывком прижимают над головой, сцепляя одной рукой, а второй помогают выпутаться из белья. — Нет. Что ты задумал? Так сразу… Дэн не успевает договорить. Не успевает даже сформировать мысль, замирая всем телом в ожидании потока боли или другого неприятного чувства. С Роршаха станется провернуть всё без подготовки, на одном голом энтузиазме и чертовом упрямстве. Дэн с удивлением распахивает глаза и совершенно карикатурно открывает рот, через первое же движение осознавая, что никакого вреда не будет. Член входит в узкий проход, как по маслу, вернее по смазке, которая капельками подтекает с краёв растянутой кожи и щекочет нежную кожу яиц. — Когда ты…? Так значит, это копошение рядом было… о, черт. Глаза подкатываются под веки и пальцы крепко сжимаются до побелевших костяшек, пока тело над ним, на нём, мерно покачивается, пытаясь привыкнуть к заполненности. Теперь всё точно кажется сном. Горячим эротическим сном, в котором можно представить и не такое, главное дать мозгам вольность и толику определённых фантазий. Во сне глупо обижаться на себя за отсутствие реакции, и как следствие полный пролёт с редкостным зрелищем. А хотелось бы. Хоть одним глазком. Но во сне никто не контролирует начало, а значит вся соль в продолжении, именно том, что может принять невозможную и самую желанную форму. Ту, что Роршах воплотит в жизнь, только если она будет нереальной. Дэниэл и правда верил в это. — Не знаю почему, но после можешь даже убить. Дикая, но достойная плата за щемящее чувство внутри, рождающее зубодробительную нежность пополам с гремучей похотью. Дэниэл давится воздухом, мысленно коря себя, что потратил последний вздох на такую косноязычную банальность, но глаза выдают с головой, смотря серьезно, смягчая углы нелепости и успокаивая внутреннее брюзжание. Ожидаемо на такую реакцию Роршах коротко хрипит, и освободив одну руку кладёт ладонь на лицо, почти сползая на шею. Пальцы не зажимают рот, но этот жест очень хорошо знаком Дэниэлу. — Много болтаешь. Слишком и порой в самый неподходящий момент. Как сейчас, но первое же движение бёдер выбивает весь воздух по новой, вплетая в пространство полузадушенный жалобный стон. Дэниэл жмурится, пытаясь прогнать с глаз скопившуюся влагу, придать миру четкости, запомнить эмоции, пятнами ползающие по лицу, сливаясь с чернильным на маске. Он успевает уловить искривление губ, жёсткую линию челюсти, проступившие скулы, дрогнувший подбородок. Немую эмоцию боли, пополам с эйфорией, перетекающих одно в другое, но никак не находящих нужную грань. Энтузиазм подстёгивает решимость, но недостаток опыта сказывается на действиях и Дэниэл, возможно слишком поспешно, кладёт освободившиеся от давления руки на бёдра, унимая порыв, успокаивающе поглаживая по выпирающим косточкам. — Да, отлично. Просто расслабься. Лба под маской не видно, но Дэниэл чувствует как брови сдвинулись ближе, вычерчивая неровный излом, а ресницы дрогнули, загнув кончики о ткань в раздражённом прищуре. — Я просто хочу помочь. Немного. Не перехватывая инициативу, а просто направляя ближе к специфическому удовольствию, которому сам следовал уже много раз. Дэниэл очень старается не переусердствовать, не сжать так как хочется, не двинуться резко. Он чутко впитывает чужую реакцию и подстраивается, медленно двигая бёдрами навстречу, растирая большими пальцами кожу и сдвигая их всё ближе к напряжённому члену, дозируя ощущения и заранее избегая неожиданностей. Роршах везде Роршах, и даже имея некоторый опыт такого взаимодействия, Дэниэл не может предсказать, что случится в следующий момент. — Да, вот так. Сейчас будет легче. Ты молодец. Тело над ним встряхивает и Дэн совершенно уверен, что это совсем не от пальцев, сомкнувшихся на крепкой плоти. Не только от них. Он на время откладывает зародившееся предположение, продолжая двигаться в размеренном ритме, синхронизируя движения рук и бёдер, и когда Роршах расслабляется достаточно, чтобы примкнуть коленями ближе к бокам и начать двигаться самому, Дэн делает повторный заброс. — Прекрасно. У тебя отлично выходит. Упругие, девственные стенки сжимают плотно. Постепенно растягиваясь, но всё равно выходит чертовски туго, но когда с губ слетает последнее слово, мышцы стискивают таким крепким кольцом, что приходится остановиться, перевести дыхание, и пару секунд вообще не позволять Роршаху делать любые движения. Это было, как разряд тока, будто насаживаясь на него одновременно попали по нервам внутри и пустили по венам обжигающий жар. Дэниэл тянет что-то неразборчивое и резко вскидывается, почти садясь на кровати, и смотрит перед собой. Выжидающе, долго, немо спрашивая и также немо получая ответ. Вот значит как. Годы взаимовыручки, десятки заштопанных ран, сотни съеденных ужинов и бессчетное количество поцелуев и касаний — всё привело к одному. К одной единственной, настоящей слабости, позволяющий только сейчас раскрыться во всём её истинном проявлении. Дэниэл подаётся вперёд, накрывая чужие губы своими и мокро целует, пока усыпанные веснушками руки не обвиваются вокруг шеи и тесные движения возобновляются, заставляя отпрянуть и впиться зубами в плечо. Слишком хорошо. Слишком прекрасно для этой реальности. Истекающий смазкой член трётся о живот, и не в силах дотянуться рукой, Дэниэл притягивает ближе, буквально впаивая в себя, усиливая трение и довольно улавливает сбоку несколько всхлипов, быстро переродившихся в стоны. Роршаха почти невозможно заставить издавать какие-то звуки, штопай ему хоть руку, хоть подавайся навстречу члену. Он только дышит сквозь зубы, шипит, точно раненый зверь, и только на самом пике не сдерживается, коротко выдыхая гласные, да и те старается утопить либо в подушке, либо в самом теле Дэниэла. Сейчас всё было по-другому. Новые чувства жгли кожу, крутили мышцы, разбивали осознанные мысли, и противится очевидным реакциям было также сложно, как доставать из груди собственное сердце. — Да, да, продолжай. Скользнув подбородком по влажной шее, Дэниэл прикусывает мочку уха, вылизывая белый хрящик, и немного смещает угол проникновения, двигая бёдрами в сторону и резко подаваясь выше. Ногти скребут ему по спине и жжение не оставляет простора фантазии, ярко повествуя о том, что кровь уже смешивается с солью пота. Но если бы его это волновало. Дэниэл готов дать искусать и исцарапать всего себя, лишь бы это утро продлилось хоть немного подольше. — Ты молодец… так прекрасен… и такой… тесный. Новый стон, совершенно отчаянный и искренний режет его по живому, сжимая в пружину и почти кидая за грань. Дэниэл удерживает себя титаническим усилием, немного замедляя толчки, прижимая ближе за бёдра, и на шею внезапно ложится ладонь, смещаясь ближе к заполошно бьющейся вене. Это жест ему тоже знаком. — Дэниэл, не нужно! И как бы Роршах не захотел замаскировать своё смущение, Дэниэл слышит его так же отчетливо, как всегда разбирает вдали вой полицейских сирен. Ему невероятно льстит такая реакция, и в сотне других случаев он непременно послушал бы, не смея покушаться на чужие барьеры внутри. Но только не в этот раз. — Повтори это ещё раз и я больше никогда не заикнусь об этом. Он двигает ладонями снова, сильнее раскачивая тело, задавая нужную амплитуду и на этот раз выпускает себя наполовину и точно вонзаясь головкой в комок нервов внутри. — Скажи это ещё раз, так жадно принимая меня. Позвоночник изгибается в жестком изломе и секунду Дэниэл действительно беспокоится за его целостность, пока не чувствует пальцы, сжавшие плечи до лиловых следов. — Скажи это, издавая звуки, от которых одних я готов кончить прямо сейчас! — Господи, Дэниэл… Пальцы сжимают подбородок, удерживая на короткое мгновение поцелуя. — …просто двигайся. Это нравится ему гораздо-гораздо больше. Он сохранит этот момент в памяти и больше не нужно самых развратных снов. Треснувшая железная воля, искренние чувства сквозь разломы в броне, будто лава, сочащаяся из недр вулкана. Ему не поверит никто, и чтоб ему провалиться, если Дэн позволит узнать об этом кому-то ещё. Роршах крепко прижимает его к кровати, больше не позволяя перехватывать инициативу, жестко пришпиливает, как бабочку на булавку, и неистово двигается, выгибая спину и упираясь ладонями в крепкий живот. И Дэну очень хочется смотреть, но глаза закрываются сами, концентрируя внимание на тактильных ощущениях, и немного на звуках, отфильтровывая от голоса скрип несчастной кровати. Он тянется ладонью к покачивающемуся члену, но получает шлепок и хриплое — «только так», удерживает на краю, пока чужой голос не садится совсем, а на живот брызгает тёплым. Вопреки ожиданию, и совершенно естественной реакции, движения не замедляются. Появляется некоторая ватность в напряженных мышцах ног, но эта минутная слабость компенсируется сторицей, принуждая расслабиться, забыться и отпустить. Утонуть в грязной фантазии, где всё заканчивается именно так. — Эй, тише. Он пытается что-то сделать, кажется податься вперёд и ссадить с себя, но Роршах не позволяет, сильнее стискивая бока и член внутри себя. — Я сейчас… Загнанно шепчет Дэниэл в низко склонившиеся губы, и только по их движению разбирает — «я знаю». Он не помнит оргазма ярче и откровенно ничего вообще, вскидываясь, входя до упора и пропадая из мира, чувствуя лишь слабую пульсацию мышц и жадно сжавшие стенки, вбирающие его до последней капли. Копошение рядом его не смущает. Роршах пытается устроить голову у него на плече, но терпит фиаско каждый раз, то натыкаясь на кость, то устраиваясь на одном из свежих синяков. Дэниэл ничего не говорит ему, но Роршах чувствует сам, как безошибочно угадывает степень повреждения под всеми слоями брони. Ему жарко и одна нога высовывается из-под одеяла, тут же попадая в луч рассветного солнца, и Дэниэл находит это до удивления милым, тепло запечатлевая в памяти, наравне с первым румянцем и глазами, заглядывающими в глаза, не прикрытые слоем маски. Он ждёт, что его спросят — «в кого он такой костлявый?», но Роршах быстро находит выход из положения, устраиваясь на груди, накрывая ухом размеренно бьющееся сердце. И это нравится Дэниэлу уже гораздо-гораздо больше.