Удачной охоты!

Как часто ты еще хочешь умереть? За что ты крепко цепляешься? За страх перед своей правдой, Обрекшей тебя на одиночество? Насколько низко ты еще хочешь пасть? Сколько ты еще сможешь сопротивляться? Ты видишь себя? Разве ты не видишь, Что ты уже давно ушел в прошлое? — Eisbrecher «Zu Sterben»

      Аромат смерти в России разительно отличался от того, что я слышала в любом другом месте. Если в засушливой Африке трупы быстро иссыхали под палящим солнцем, не успевая донести приторно сладкий запах до людского обоняния, а в Канаде многих несчастных настигала участь быть замороженными и погребёнными под толстыми слоями льда, то гибель на просторах осенней России всегда была зловонной и грязной. Забальзамированные в вязкой жиже тела изнутри поедались насекомыми, которых запах гниющих тел манил не меньше, чем зловония свежего навоза. Подобное зрелище давно перестало трогать меня, не пробуждая каких-либо эмоций. Конечно, в большинстве случаев вина за смерть не ложилась на плечи покойников, но сочувствия это не прибавляло. За такое поведение обычно не осуждали — люди одной со мной профессии всегда славились либо изощренной язвительностью, либо отрешённостью и неразговорчивостью. Работа на местах убийства не располагала к положительным эмоциям. Изо дня в день видя одну и ту же картину начинаешь привыкать и принимать происходящее, как нечто обыденное, должное. Однако, даже самая тусклая повседневность может быть запросто перечёркнута случайностью или короткой цепочкой событий, исход которой никогда нельзя предугадать. И не всегда подобное сулит чем-то хорошим.       Очередной выезд на место преступления, несколько долгих часов ожидания следователей, без которых к телу нельзя было даже пальцем прикоснуться, и наконец осмотр трупа. Если бы я была внимательнее, возможно, смогла бы понять чуть раньше, что причиной смерти было не убийство. Я ждала смерти от чего угодно: несчастный случай, жестокая расправа, кончина по естественным причинам, в конце концов. Но судьба преподнесла мне подарок в виде поражённого тифом мертвеца. Хватило одной маленькой раны, чтобы перечеркнуть всю мою жизнь, закончившуюся в бреду и потере себя.       Бесконечно корить себя за непрофессионализм и запоздалое лечение смысла не было — что сделано, того не воротишь. Поэтому пришлось принять факт необратимости происходящего. Впрочем, я почти ничего не теряла — кроме работы, в которой я утопала, бесконечно перемещаясь от города к деревням в отдалении, и пары верных друзей, в моей жизни больше не было чего-то примечательного. Отношения с противоположным полом не особо складывались, если учитывать специфику работы и мою занятость. О детях и говорить не стоит.       От посмертия я не ждала ничего, кроме пустоты. Верующей я никогда не была, поэтому кипящие котлы — ожидать, что я попаду в рай было глупо, ведь грехов на мне было не мало, — и пляшущие вокруг них черти с пиками явно были мне не предназначены. Но чего я точно не ждала, когда окончательно испустила дух, так это ещё одного приступа лихорадки — мучительно долгого, погружающего в пучину забвения. Словно по мозгам прошлись бритвой, стирая воспоминания и лишая возможности вспомнить себя. Не знаю, что конкретно помогло сохранить мне остатки далёких и мутных картин прошлой жизни — сильная воля или ослиное упрямство, которое я переняла от своего начальника, — но я сумела остаться в своём уме даже в тот момент, когда поняла, что вокруг меня творится невообразимое.       Сложно принять свою смерть, но ещё сложнее принять факт собственного рождения. То, что я для себя объявила чистилищем — тёмное пространство, освещаемое лишь редкими алыми всполохами, и вязкая жидкость, в которой парило непослушное тело с несуразно короткими конечностями и тяжёлой головой, — оказалось утробою моей новой матери. Для адекватного человека подобное звучит, как бред, но для меня это стало реальностью.       Момент своего рождения я, к собственному удивлению, успешно проспала. Спустя пару дней после появления на свет удалось узнать, что причиной тому была общая анестезия. Оставалось только тяжело вздыхать, представляя, что я могла запросто не очнуться после подобного. И не только я.       Тёплое местечко внутри матери я делила не одна. В дополнение ко мне шла сестрица. Выяснить однояйцевые или разнояйцевые мы близнецы мне так и не удалось, да и о различиях во внешности пока не стоило заикаться. Единственное, что мне удалось вычленить из разговоров родителей, которые я понимала только благодаря божьей помощи, никак не иначе, были наши имена. Изабелла и Вирджиния Свон. Имена были откровенно забавными, моё так точно. И ведь непонятно — это имя дали мне в честь штата, где родилась моя бабушка со стороны матери, или это весьма тонкая отсылка на дату нашего с Беллой рождения. В любом случае, по вкусу оно мне не пришлось. Но выбора у меня не было.       Наши с Бель родители были самыми обычными, как и прочие родственники. Ни богатств, ни яств, как любила говорить моя подруга. Рене, которую я с большим трудом даже в мыслях принимала за мать — настоящую мать, а не что-то эфемерное, — была обычным учителем. Женщина весьма добрая и отзывчивая, но на редкость ветреная и безответственная. Отец мне нравился во многом больше. Чарли Свон был полной противоположностью своей жены — внимательный, добросовестный, пусть немного и зажатый, он был именно тем человеком, на которого можно было положиться. Но я старалась быть менее предвзятой и относиться к этим людям с должным уважением, не вешая ярлыки. Они делали многое, чтобы обеспечить нам с Беллой сытую жизнь. И всё-таки, многие их действия вели к не самым лучшим последствиям.       Чарли, что был излишне озабочен своим возможным повышением и заработком денег, не замечал, как страдает в Форксе — крохотном городке, в котором мы жили, — Рене. Я видела, как женщину буквально рвёт на части скука. Людям с таким темпераментом, как у неё, сидеть на одном месте было невыносимо. Бонусом к этому шёл уже давно нелюбимый мужчина, а это было ещё большим грузом для неё. И здесь главную роль играло чувство вины, которое она никак не могла задавить. Меня безмерно радовало, что Рене не стала забываться в алкоголе. Но даже её сдержанность не могла спасти этот брак.       Чарли много времени уделял не только своей работе, но и тяжелобольным родителям. Нас с Беллой им показывали от силы раза два. Но даже этого времени мне хватило, чтобы понять всю безысходность ситуации, в которую они попали. Джоффри Свон потерял возможность двигаться, а его жена Хелен и вовсе с большим трудом могла понять, кем были пришедшие к ней люди. Отец старался не показывать свою боль в силу характера, но я привыкла к работе с людьми, которых настигло ещё большее горе, поэтому настоящие эмоции мужчины я могла разглядеть без каких-либо проблем.       Велик был соблазн лишний раз обвинить Рене, но я не могла этого сделать. Она хотела переехать в большой город именно из-за желания дать нам с Беллой что-то большее, чем мы могли получить в таком захолустье, как Форкс. Да я и сама была бы не против, учитывая всю тяжесть атмосферы, витавшей в доме. Но бросить Чарли было бы кощунством, поэтому я постоянно находилась в тяжёлых раздумьях. Белла была также чувствительна, но обычно проявляла свою грусть через длительные истерики. Оставалось лишний раз тяжело вздохнуть, вспоминая, что в положении дитяток неразумных нам придётся провести не меньше десяти лет.       Я старалась не бежать вперёд лошади и терпеливо дожидалась, когда сестра начнёт переворачиваться с живота на спину, агукать, хватать игрушки. Меня бесконечно долго терзал страх, что кто-то сможет заметить излишнюю сообразительность у младенца. Поэтому первым, что я произнесла, была не формула определения импульса фотона, а короткое «dad». Чарли был на седьмом небе от счастья, а Рене довольствовалась лепетом Беллы.       Наконец, когда мы с Беллой научились более или менее устойчиво стоять, а после и ходить, Рене и Чарли созрели на развод. К тому моменту мы с сестрой уже отпраздновали свой второй день рождения, ознаменовавшийся этим достаточно печальным событием, но Белла сути происходящего не могла понять до конца, поэтому сильного стресса не испытывала. Я же пожинала плоды разлуки родителей сполна. Больше всего в этой ситуации мне было жаль отца, который мало того, что лишился жены и дочерей, так ещё и оставался совсем один, а уход за родителями в таком случае становился ещё большей проблемой. Первым порывом было остаться с ним, но возня с немощной мной стало бы ещё большей обузой в жизни мужчины. Поэтому, когда мать собрала вещи, я отправилась с ней и Беллой в Финикс.       Рене не стала сбегать от отца, так ничего не сказав ему. Они вполне мирно забрали документы о разводе, и Рене принялась подыскивать подходящее жильё для нас, хотя женщина долго сомневалась и не могла выбрать между Аризоной и Калифорнией, но выбор, как я и ожидала, всё-таки пал на первый вариант. Отец хоть и был немало подавлен происходящим, но всё-таки старался не показывать своего расстройства. Однажды, сидя с ним на диване, пока Белла мирно спала в кровати, я, сама от себя не ожидая подобного, взяла его за руку, насколько это позволяли сделать маленькие детские ручки, и доверительно произнесла:       — Не грусти, папа, — он удивлённо смотрел на то, как я подтянулась к нему ближе, — мы с Беллой будем часто приезжать. Обещаю, — подкрепив свои слова беззубой улыбкой, я прижалась к отцу, обнявшему меня.       — Спасибо, милая, — погладив меня по волосам, мужчина оставил лёгкий поцелуй на макушке.       Задумчиво покрутив в руках локон кудрявых каштановых волос, я бросила взгляд в сторону Рене, увлечённо перебиравшую что-то в шкафчике. Если подумать, мы с Беллой незримо разделили на себя разные роли. Если она была полностью маминой дочкой, — и я говорю не только о внешности, но и об отношениях с родителями, — то я всегда отдавала предпочтение общению с отцом. С Чарли я чувствовала себя намного комфортнее и защищеннее. Рене грешила невнимательностью и запросто могла отвлечься от ухода за нами с Беллой на телефонный разговор или более интересующую её телепередачу. И если поначалу меня это просто выводило из себя, то после я постепенно привыкла. Чарли же был намного более внимательным. Если он и начинал что-то, то редко бросал незавершённым. Это наверняка обусловливалось его постоянной заботой о родителях, что априори налагало на него большую ответственность. Рене с подобным сталкиваться никогда не приходилось — она жила довольно беззаботной жизнью, её родители были живы и в постоянном уходе не требовались. Могла ли я винить её? Конечно нет. Но легче от этого не становилось.       Отъезд в Финикс был назначен на шестое сентября. Тысяча девятьсот девяносто восьмого года. Мысль о том, что я переместилась в прошлое некоторое время коробила меня, но со временем я с этим свыклась. Было жаль потерять многие привычные вещи, но я понимала, что это ненадолго. А без телефона и компьютера ребёнку вполне можно обойтись. Детство моей прошлой жизни пришлось на начало восьмидесятых, поэтому некомфортно сейчас я себя не чувствовала. К тому же, в прошлой жизни я испытывала намного больше лишений. Союз вот-вот должен был развалиться, а семья обычного слесаря и кухарки с трудом могла прокормить четверых детей. Поэтому к роскоши я была не приучена. Игрушек в нашем доме было великое множество, но это была исключительно прихоть Рене. Белла играла лишь с парочкой плюшевых мишек, а для меня подобное было неинтересно. Хотя отрицать, что иногда я баловалась разными развивающими погремушками не стоит. Желание отвязаться от проблем, преследовавших меня в прошлой жизни, было велико. Поэтому первым пунктом в моём плане стояло здоровье. Плоскостопие и сколиоз, которыми я страдала в прошлом, были последним, что я бы хотела получить сейчас.       Вещей у нас было не так много. Большая часть игрушек по нашей с Беллой немой просьбе оставались в Форксе. Лишний раз видеть такое обилие погремушек и кубиков уже осточертело. В самолёт с нами отправилась только одежда. Остальное должны были купить на месте.       Чарли отправился с нами. Мы должны были прибыть в Финикс поздно вечером, а это значило, что лишняя помощь в уходе за нами с сестрой была необходима, пока Рене не уложит все вещи.       Перелёт был недолгим, но в силу детской слабости уснула я быстро в обнимку с каким-то игрушечным монстром. Очнулась уже на посадке, когда Чарли, подхватив меня, ловко лавировал с несколькими сумками сквозь толпу. Прижавшись покрепче к мужчине, я подивилась, насколько же в Финиксе палящее солнце. На любой поверхности в этом городе можно было поджарить яичницу, даже на теле человека. Мысленно приписав в список дел ещё и пополнение стратегических запасов в виде обилия крема от загара, я сосредоточилась на родителях.       Рене подобрала вполне милый домик в каком-то крохотном жилом районе. Излишеств и роскоши в комнатах не было, но и того, чем мы располагали было достаточно для более или менее сносной жизни. Комнату мы делили вместе с Беллой, хотя я искренне надеялась на раздельное жильё. Нет, сестра была вполне неплохим ребёнком и достаточно спокойной, если не случалось чего-то серьёзного и выходящего за рамки, даже меланхоличной девочкой, поэтому конфликтов в будущем я не боялась. Импульсивностью я тоже не страдала, но собственного уголка и уединения хотелось ужасно.       Прощание с отцом было довольно тяжёлым. Чарли пробыл у нас от силы неделю, после которой, собрав вещи, отправился обратно в Форкс. Лить слёзы, как это делала Белла, не было смысла — я знала, что в ближайшее время мы с ним увидимся, да и наличие сотовой связи никто не отменял. Но осадок от расставания всё равно был. Я клятвенно пообещала отцу, что буду навещать его так часто, как только смогу. Чарли был растроган, хоть и старался это скрыть. Но крепкие объятья и тусклый взгляд выдавали его с ног до головы. Рене также была расстроена, но у неё такие тяжёлые эмоции быстро улетучивались. И за этот оптимизм и солнечность я и любила эту неугомонную женщину, пусть она и была далеко не идеальной матерью.       Первые годы моей жизни были определённо не самыми счастливыми. Единственным, что меня реально радовало, были каникулы в Форксе и отлучки с Рене на море. В остальном большую часть моей жизни занимали ясли, а после школа. Взрослой сорокалетней женщине, пусть и являющейся таковой только в глубине души, находиться в окружении детишек, которым воспитатели подтирают сопли, было не самым приятным времяпровождением. Но бежать сломя голову в школу, выставляя себя вундеркиндом, мне не хотелось. Я боялась оставлять сестру одну. Пусть Белла и была спокойной девочкой и говно по стенам не размазывала, но её неуклюжесть и излишняя зажатость меня беспокоили. Упасть на ровном месте эта кроха умела и с возрастом это никуда не делось. Даже занятия по балету ей не помогали. Спустя год после поступления в секцию я махнула на это бесполезное занятие рукой. Младшую сестру было невозможно изменить и эта неуклюжесть была чем-то наследственным, передавшимся от отца. Оставалось только благодарить богов за обделённость таким качеством.       Бросив балет в шестилетнем возрасте, я долго думала, чем же стоит заняться. Сестра, чувствующая себя некомфортно без моего присутствия на занятиях, была выписана и отправлена матерью на уроки игры на фортепьяно, где занятия чаще всего были индвидуальными. Белла и там чувствовала себя не слишком комфортно, но перечить матери она вновь не хотела. Я же упёрлась рогами и отказывалась от дополнительных музыкальных секций. Играть на гитаре я умела, пусть уже давно и не практиковалась, а к другим инструментам влечения я не испытывала. Попытки уговорить Рене отправить меня на уроки единоборств оказались провальными, поэтому пришлось довольствоваться гимнастикой и лёгкой атлетикой в школе. Мечты стать крутым бойцом испарились.       Перейдя в среднюю школу мы с Беллой разбежались по разные стороны. Отношения у нас не вязались, ведь даже несмотря на статус близнецов, мы были слишком разными. Пока Белла проводила своё свободное время за уроками или походами на фортепьяно, я старалась тратить его как можно плодотворнее где-нибудь в библиотеке или парке за активным отдыхом, пусть и старалась делать это в одиночестве. Белла не водила крепкой дружбы с кем-то из одноклассников и предпочитала общение с девочками, посещающими с ней одну музыкальную секцию. Я же плавно влилась в компанию местных «хулиганов». Таковыми нас считали только окружающие. На самом деле небольшая компания из детишек, любящих мирные забавы, вроде раскрашенных лестничных площадок, отъявленными хулиганами не была. Все дети были из благополучных семей, учились неплохо, да и вообще по всем параметрам были обычными. Но статус отщепенцев кто-то получить должен был.       Нельзя сказать, что дружба у нас была такой уж и крепкой. Я часто предпочитала их компании гордое одиночество, но, пусть я и была социопатом, когда ты заперт в теле подростка без прежних возможностей, общение иногда всё же требовалось, даже такое посредственное с, довольно часто, глупыми детьми. На большее рассчитывать не стоило, а заводить знакомства среди взрослых, считающих меня дитём неразумным мне не хотелось. Что я больше всего не любила, так это снисходительного покровительства.       К моему пятнадцатилетию наша компания распалась, как я того и ожидала, и единственными, с кем я поддерживала общение, были Хезер Боунс и Мэтт Льюис. Задорная блондинка с неисчерпаемой энергией и её меланхоличный кузен с усталыми синими глазами были вполне неплохой компанией, пусть их общество и не всегда удовлетворяло меня. Но за что я их любила, так это за простоту и некоторую беспечность. Нет, не такую изощрённую, как у той же Рене, а скорее... юношескую. Для них большой проблемой обычная ночная прогулка не была, да и я о подобном никогда не волновалась. А зачем? Постоять за себя я умела, да и кто в оживлённом месте, ведь на пустыри я никогда да не заглядывала, попытается напасть на подростка, пусть и девушку? Однако, я ошибалась.       Даже с наступлением ночи город никогда не опускался в темноту. Яркие вывески, громкая музыка и гомонящие кучки людей у ресторанов и кино были нормальным явлением для ночного Финикса. Как и многочисленные убийства в тёмных уголках этого огромного муравейника, пропитанного ложью и азартом. Кричащие об опасности места я старалась обходить, чтобы не попасть в неприятности. Но изощрённые нападения часто случались и при массовом скоплении народа.       — Что насчёт Беллы? — в голосе отца сквозила скрытая надежда. Отодвинув мобильный от лица, я тяжело вздохнула.       Уже больше трёх лет Белла не посещала Форкс, чем расстраивала отца. Нет, она виделась с ним, но лишь вытягивая его на каникулы в Финикс, что я считала неправильным. Да, Белла была ребёнком, но слишком эгоистичным во многих вопросах. И именно вопрос отца для неё был самым неприятным. Старшая сестра испытывала к Форксу какую-то странную брезгливость и отказывалась приезжать туда. Мне было неясно — она не хочет проводить там каникулы из-за отца или из-за самой атмосферы городка.       Белла любила Финикс, считая его приятным местом. Её манила толпа, даже при том, что в ней она ориентировалась с трудом, и яркое солнце. Мне же Финикс нравился намного меньше. Почти всю прошлую жизнь я провела в городе близь леса и привыкла к высокой влажности и частым дождям. Под палящим солнцем Финикса я чувствовала себя слишком утомлённой. По этой причине я предпочитала ездить к отцу в Форкс, а не вырывать его сюда. Этот забытый Богом городок манил к себе мрачной атмосферой, ореолом окружающей его. И через пару недель я должна буду оказаться там. Как бы я не старалась, но выманить сестру оказалось просто невозможно. Да и не были мы столь близки, чтобы мои слова могли подействовать на неё должным образом. Потому пришлось смириться, что очередное лето я проведу в компании индейцев на холодном пляже и без сестры. Да и плевать. Белла намного комфортнее чувствовала себя в компании Рене и её нового супруга.       Два года назад мама познакомилась с Филом Дуаером на бейсбольном матче, куда её уговорила пойти коллега по работе. Вполне миловидный мужчина, бейсболист, но я не могла воспринимать его как отчима. Он был скорее просто хорошим знакомым. Каких то тёплых отношений, как с Беллой, у нас с ним не сложилось, но мы оба были довольны этим и уживались вполне мирно. Они быстро поженились и съехались чему ни я, ни сестра не противостояли.       — Прости, пап, — я отскочила от дороги и недовольно ощерилась на проезжающую мимо машину, едва не свернувшую на тротуар, по которому я шла, — ты ведь её знаешь — вытянуть её в Форкс способно только чудо. Да и ладно, чему тут удивляться, — недовольно пробурчала я в сторону, — лучше расскажи мне, как ты поживаешь?       — Всё как обычно, ты ведь и сама знаешь — Форкс не богат на события.       — За это я его и люблю, — хмыкнула я.       Оглушительный крик, раздавшийся где-то в стороне, заставил меня замереть на месте. Телефон едва не выпал из рук от страха. Крик был настолько ужасающий, что мою психику, отвыкшую от прелестей прежней работы, пробрало до ужаса. Оглядевшись по сторонам, я поняла, что вокруг ни души. Медленно поднеся трубку к уху, я пролепетала:       — Пап, я перезвоню тебе, — и, не дожидаясь ответа, завершила звонок. Всё ещё судорожно сжимая мобильник в руках, я на дрожащих ногах двигалась в сторону крика. Всё моё нутро сопротивлялось этому, но что-то невидимое толкало в сторону тёмного переулка. Медленно, словно идя на эшафот, я оказалась у стоящих в ряд мусорных баков. Фонарь, оставшийся позади, отбрасывал мою широкую тень. Сдвинуться, чтобы немедленно пуститься в бега, лишь бы оказаться подальше от увиденного, не давал страх, сковавший тело. Мобильник выскочил из рук и с глухим писком упал на пол, а монстр, сидевший всё это время ко мне спиной, медленно обернулся.       Это был мужчина среднего роста и крепкого телосложения. По его губам струилась алая кровь, медленно падая на тело лежавшей в его руках девушки, чьи глаза застыли в немом ужасе, а шея превратилась в простой окровавленный кусок мяса.       Шаг. Ещё один. Я медленно отступала от представшей передо мной картины, внутренне вопя от ужаса. Одним движением мужчина оказался прямо передо мной, склонив лицо к моим волосам. Медленно и глубоко вдохнув, он облизнулся и откинул голову назад. Его алые глаза встретились с моими, заглядывая прямо в душу. И единственное, что я могла сделать в такой ситуации, была мысленная мольба.       Уходи.       Лицо мужчины вытянул в удивлении и он, постояв надо мной ещё несколько мгновений, резко метнулся к прежней жертве. Ловким движением подхватив безвольное тело, он закинул его вблизи стоящий мусорный бак. Ещё раз оглянувшись по сторонам, словно ища что-то, он стремительно покинул переулок. Я медленно осела на холодный асфальт, нащупав мобильный. Но сил набрать номер полиции у меня не было. Тело била крупная дрожь, а глаза застилали слёзы. Ещё никогда это тело не испытывало такого адреналина.       Я не впервые видела труп и такое обилие крови, да и с убийцами я контактировала не раз. Но этот человек... Нет, это был настоящий монстр. Ни один человек не способен выпить кровь ещё из живого существа и так сильно изуродовать плоть без оружия, а его у него явно не было. Ни один.       С того дня прошло больше трёх месяцев. Меня нашла рядом с мусорным баком пара молодых людей, а когда сумела привести в сознание, вытащили и труп той несчастной. На вопросы после пережитого ответить у меня не получалось ещё месяц — всё это время я проходила курс терапии. Пожалуй, обладай я неустойчивой психикой пятнадцатилетнего подростка, запросто превратилась бы в овощ. Но хвала всем небесам, внутри этого маленького тельца сидела взрослая женщина и чего-то серьёзного произошедшее мне не грозило.       После дачи показаний я осталась в Финиксе. Так как я проходила единственным свидетелем по данному делу и по нескольку раз на неделю вызывалась для очередного допроса, выпустить меня за пределы города не могли. А было бы неплохо. Финикс, и без того не радовавший меня, с того дня стал ещё менее надёжным. И мирный Форкс, где я всегда чувствовала себя в безопасности, теперь остался только в мечтах.       Отец так и не смог приехать, но я получила достаточно поддержки если не от Рене, то от Беллы уж точно. Сестра, видевшая моё состояние, стала невидимым опекуном, оберегающим меня. И за это я была безумно благодарна ей. Изабелла всегда была очень чувствительна по отношению к чужим эмоциям, поэтому скрыть от неё страх было невозможно. В таких ситуациях она старалась просто быть ближе ко мне, поддерживая за руку или обнимая. И за эту черту я любила её больше всего. Но даже она не могла помочь мне, ведь мысль о неправильности происходящего из моей головы так и не ушла.       Кем был тот мужчина? С учётом того, как выглядела девушка, — а все детали, касающиеся несчастной, я хорошо запомнила, — не похоже, что он просто убил её ножом или пистолетом, а после решил развлечься её кровью, что уже звучало странно. Нет, этот монстр именно что выпил её. Единственными, кто мог такое сотворить, были вампиры, но верить в их существования было глупо. Вампиры — исключительно мифические существа. И красные глаза — это далеко не повод верить в подобное!       Но пытаясь убедить себя в глупости собственных мыслей, я ещё больше уверовала в обратное. Алые глаза, бледная кожа, — хотя этот аспект всё-таки оставался не до конца достоверным, освещение было недостаточно хорошее, чтобы я могла с уверенностью заявить о чём-то подобном, — скорость и обилие крови, которой просто неоткуда было взяться...       Кроме сильно распотрошенной шеи тело девушки было в абсолютном порядке. Ни одной кости не было сломано, но вот шея, свёрнутая и изогнутая в немыслимые положения и разодранная человеческими руками в мясо, немало запутывала не только следствие, но и меня. Я в подобных вещах разбиралась как нельзя лучше. Пусть я и провела много времени вдали от специфических старой работы, это не значило, что я забыла абсолютно всё.       Но как бы я не старалась, я вновь и вновь приходила к одному и тому же выводу — человек без использования какого-либо оружия не мог совершить подобного. А в руках того мужчины его не было.       Что остановило его тогда? И почему он просто не убил меня, как поступил с той девушкой. Предположения на этот вопрос были такими же безумными, как и мои мысли о вампирах.       Вернувшись в школу я стала звездой номер один и привлекала внимание людей также, как горящая неоновая вывеска. Постепенно я отдалилась от Хезер и Мэтта, но они и сами не особо протестовали против этого, прекрасно видя, как мне тяжело. Всё больше и больше времени я проводила бок о бок с сестрой, которая и не была против. Произошедшее стало неплохим подспорьем для налаживания более тёплых отношений между нами. А вот с Рене дела обстояли намного хуже. Пусть мама и была такой же чувствительной, как сестра, но должной помощи дать мне не могла. Поэтому, с немого позволения, она окунулась в свои с Филом отношения. И это не укрылось от Беллы, становящейся всё более недовольной сложившимся положением.       Наконец, поднявшись утром второго января Белла, и без того не радовавшая нас уже несколько недель хорошим настроением, впала в ещё большую задумчивость.       Когда Филл, поцеловав Рене в щёку и пожелав нам хорошего дня, уехал на тренировку, сестра, кинув на нас тяжёлый взгляд, проговорила:       — Нам нужно кое-что обсудить.       Оказавшись за кухонным столом, Изабелла устало откинулась на спинку стула, смотря на Рене с некоторой долей вины. Я удивлённо обернулась, когда заметила, как сестра судорожно прикусывает губу. Мать также удивлённо смотрела на неё, ожидая от каких-то действий. Наконец, глубоко вздохнув, Белла сжала руки в кулаки и проговорила:       — Мама, я думаю, что нам с Вёрдж лучше уехать.       Кружка, что Рене держала в руках, упала, разбившись с оглушительным звоном.