И чтобы сплошные прочерки, а не жизнь

      «Ненавижу тебя!» — кто кому прокричал, он не мог вспомнить. Так много друг друга оскорбляли, что фраза утонула в потоке сознания.       Он поболтал в воздухе рукой, вспоминая, ловя в воздухе звуки по старой привычке. Да, видимо это был он, потому что губы помнили слова. Дан задумчиво дотронулся кончиками пальцев до угла рта. Тогда почему он не помнит своего голоса, а помнит ее? Могли ли они сказать такое кощунство вместе?       Зря он все это начал. Зря и она вспомнила прошлые размолвки, зря придумала новые, взревновала. Совершенно напрасно.       Дан медленно отпил эспрессо из пластикового стакана, выдохнул ртом, проследил, как паровые вихри на секунду подсвечивают воздух и тают в ноябрьском воздухе. Дан повернул голову на чей-то смех: зря. Крутой изгиб бёдер, карамельные волосы. Не те.       Зря! Зря он поехал на корпоратив, зря в номер к себе притащил очередную не ту. Он швырнул стаканчик в мусорку на углу. Не попал.       Они не виделись три месяца: ни единого сообщения, ни звонка. Дан морщит нос, понимая, что начинает забывать запах её духов, которым мучительно пропитывалась его квартира после каждой встречи. Забывает фактуру кожи, оттенок вен на лодыжках, на какой полке она хранит крем для век и с какой интонацией стонет. Вся эта информация, записанная глубоко на подкорке, всплывала совершенно внезапно: во время чаепития он замирал, вспоминая, сколько именно веточек саган-дайля она кладёт в чай; на улице его ударяло флешбеками о том, как Тина пробивала фрукты в блендере для коктейля. В ответ Дан усмехался и придирчиво смахивал несуществующие крошки со своего пиджака, не думая не о том, как по-смешному болезненно это всегда делала она. Или думая.       «Не она» на другой стороне улицы оживилась и помотала головой, разбрасывая волосы и хохоча кому-то в телефон. Заметив Дана, изобразила смущение. Наверное, извинялась за шум.       Дан улыбнулся специально, злобно. Ему не хотелось видеть чужое притворство, но эта ситуация была в стиле последних дней. Он ещё раз пробежался взглядом по волосам незнакомки и равнодушно отвернулся к стене дома, нисколько не заботясь, странно ли выглядит мужчина, упирающийся носом в здание. Даже если случайный прохожий подумает, что он тут ссыт — насрать, Боже. Балан дёрнул щекой.       Быстрее бы остаться одному. Хотя Дан и сам знал, что это ни к чему не приведет, кроме того, что в итоге он останется наедине с собственными желаниями и голодом.       Голодом по ней.       По самодостаточной Тине, которая ловила кайф от независимости. Которая не давала снимать одежду — раздевалась сама, умело и без стеснения, раскидывала вещи по столбикам кровати, полураздетая садилась сверху. Целовалась глубоко, отнимала дыхание. Прерывалась только когда сама устанет, брала паузу. Прижать Тину к подушкам можно было, только подловив удачный момент, и только если по-настоящему крепко вдавить её в матрац. Дан всегда путался в белье, торопился с одеждой, а входил медленно, на выдохах, как в девственницу. Держал её, уставшую, за запястья, и получал оргазм уже только от того, какая беспомощная она становится под ним. После всего он целовал её сам, поверхностно и везде. По-собственнически.       С ней было так жарко, что он стягивал волосы хвостом. Часто укладывал её себе на живот лицом к нему, судорожно вдыхал запах волос, ухмылялся и непрерывно двигался в ней, держа руками раздвинутые половины её попы и с каждым толчком стараясь проникнуть немного глубже в её естество. Иногда она вполголоса что-то рассказывала, срываясь на тихий фальцет, когда он менял ритм. Она всегда сразу же отключалась, сонно говоря что-то вроде: «Я так устала… обсудим это завтра?» — и неизменно сбегала наутро раньше, чем просыпался он, избегая тем самым разговоров.       Они были соулмейтами, понимающими друг друга хоть просто по вздоху. Но часто спорили, кто хочет чаще. Чатились. Просыпались с побросанными на пол подушками по диагонали кровати. Когда он успевал подсмотреть за Тиной, просыпалась она резко и без будильников, первым делом взвешивалась, шептала несколько бранных слов и хватала с кровати одеяло. Пока она собирала свои вещи по комнате, Дан всегда притворялся спящим, но как только его Королева становилась переодеваться у зеркала, его взгляд не отрывался от покрывала, которое так и норовило мягко обнажить её сосок и заставить его соблазнительно потемнеть от утреннего воздуха. Хотелось прекратить притворство и захватить Тину в третий акт любви. Но время ставило свои условия, и Дан знал, что его будильник зазвонит с минуты на минуту; а это значить — жизнь. Но иногда третичная любовь происходила: она медленно листала ленту, отодвинув от себя подальше плотный завтрак, качала ногой и что-то шуршала себе под нос. Ей звонили, и она, часто громко и негативно, говорила по телефону о работе, и наклонялась над столом, и домашние короткие шорты выставляли напоказ несколько большую часть ягодицы, чем Дан мог позволить. Тогда он безапелляционно протягивал ей ладонь, требуя убрать эту электронную чушь немедленно, и взваливал женщину на плечо. Она барахталась и шутила шутки про пещерных мужчин, но он чувствовал запах её возбуждения. Волок в спальню (им за 35, уже не тот возраст, чтобы можно было продолжать на кухне, где Тине будет неудобно) и ставил раком.       У Балана пикнули умные часы. А это значило, что близился ужин. Он задумчиво достал из портфеля небольшую бутылку минералки, с хрустом открыл ее, налил немного в ладонь и похлопывающими движениями освежил шею.       Зашёл в Инстаграм. Там Тина. Лениво пролистал её истории, палец замер на «Уже нет». Убрал мобильный в карман.       Надо было что-то менять. Но что? Пасть на колени, признаться во всех грехах и молить пощады глупо, ещё раз глупо и попросту бессмысленно, ведь Тиночка и сама это знала. И очевидно при своей са-мо-дос-та-точ-нос-ти плевать на его «я жалею» хотела.       Внутри горело одиночество все сильнее. Чесалось, ныло, крутило. Ужасающая жестокость. Дан так задумался, что не сразу услышал звонок айфона. Не глядя на абонента, скинул в зелёное поле:       — А?       — Видел истории?       — Допустим.       — Продолжаешь мучиться?       — С какого хера тебе не всё равно?       По результатам разговора планы на сведение трека в ближайшее время слетели к чертям. Дан сжимал кулаки, чувствуя, как от раздражения перед глазами расплываются круги. Говно-день. Вина?       Он рассеяно развернулся обратно к дороге, намереваясь увидеть адрес на домах поблизости, и неожиданно уткнулся в грудь той смешливой девчонки, которая издалека показалась похожей на Тину. Та поздоровалась, ткнула пальцем ему в грудь и спросила внезапное:       — Это правда, что этой осенью выйдет новый альбом?       — Ну?       — А ты доживешь до него, невротик?       — А-хха! — Дан рассмеялся настолько издевательски, как только смог. Не в его правилах было шутить над фанатами, но ему стало неожиданно неприятно понимать, что она вероятно видела и его нервное обливание водой из бутылки, и гневный разговор, и попытку избежать зрительного контакта. Может, и историю Тины с: «Есть ли у вас вторая половинка?» — видела. Впрочем, внезапно он посерьезнел. — Попробую. Слушай, знаешь этот район?       — Знаешь, — девчонка прищурилась, и это подчеркнуло её веснушки.       — Вызови мне такси?       Через час он сидел в хорошем ресторане и честно пытался думать об альбоме. Пытался, потому что в тот вечер в заведении собрался будто весь Киев, завалив Дана со всех сторон запахами, голосами, звуками. Визуальным шумом тоже, потому что куда не глянь — везде какие-то кольца, цепочки, цветастая одежда. Хотелось домой.       Балан высидел вежливые полтора часа с момента подачи первого блюда и облегчённо двинулся к выходу, старательно отводя взгляд от потенциально шумных компаний. Уже стоя у зеркала в гардеробе и счищая грязь с уличного пальто валиком, которые любезно предоставлялись каждому посетителю в гардеробе, он услышал. Вычленил, уловил, почувствовал знакомый тембр.       Её тембр. И через несколько секунд увидел её.       Она спускалась по лестнице за его спиной, щебетала с каким-то мужчиной и придерживала на груди широкую белую блузку с глубоким вырезом. Внезапно блондинка. Дан дёрнул кадыком, увидев пошлые красные лодочки. Напомнили ли они ему о чем-то? Напомнили!       Они замерли одновременно, она — не договорив слово, на третьей с конца ступени, он — с развязанным шарфом, очистительным валиком, прижатым к поле пальто. Поздоровались одновременно:       — Привет.       Дан с сомнением перевёл взгляд на мужчину, который стоял немного позади Тины и выглядел растерянным. Вспомнилось, что с ним последним СМИ ей приписывали роман. В свете этих воспоминаний он совсем по-новому, цепко, оглядел мужичка, приметив и маловатый пиджак, и недорогие туфли, и неопрятно постриженную бороду.       Представлять, что Тина могла всерьёз встречаться с таким экземпляром, и что этот… горемычный мог иметь право трогать, нюхать, целовать его женщину вызвало неожиданное отвращение. Он перёвел взгляд — уже чужой, затравленный, без толики юмора — на Кароль и сухо уточнил:       — Поговорим?       Она явно не ожидала такого поворота событий, но отреагировала нормально. Сказала, что у них на втором этаже был забронирован отдельный кабинет для переговоров, а они уже закончили и аренда оплачена ещё на полчаса, и если ему нужно, то… Тут он оборвал:       — Поднимайся. — И прошёл между вяло возражающими против появления на верхнем этаже субъекта в верхней одежде хостес, оставив Тину рассыпаться в извинениях и объяснениях.       На этаже он запутался, увидев абсоляютно идентичные коридоры с дверьми, но Тина сама нашла его, схватила за руку и толкнула в ближайшую. Хлопнула дверь. Дан оглядел комнату и рассвирепел.       Бумаги на столе были разбросаны, частично измяты, стулья отодвинуты к дальнему углу и почему-то в кабинете, заявленном как деловом, имелся разобранный диван, на который была швырнута простынь. Она притащила его в место, где у неё только что был секс?!       — Это был твой любовник?       — Это неважно. — Она взяла из его рук очистительный валик и пристроила на ближайшую полку.       — Только это и важно!       — Почему?       — Тина, блять! — Он зарычал и махнул рукой по сторонам. — Потому что в твоём «кабинете» простыни разбросаны по дивану!       — Ты не думаешь, что это не твое дело? Мы расстались.       — Не могу больше. Я устал жить так.       — Как?       — Тина! — Он подошёл и тряхнул её за плечи. — Неужели ты не понимаешь, что нужна мне, — тупо констатировал он.       — Сил у тебя ещё много, — она потёрла своё предплечье, — а значит, всё как всегда. Иди своей дорогой.       — Неужели тебе всё равно? После признаний в любви?       — Дан. Мне нормально. Я радуюсь встрече. И мне пора идти. — И Тина хихикнула так вязко-отвратительно, что в этот момент он передумал давать ей выбор. Дан как раз почувствовал, что возбуждение в его теле было не только нервным. Все-таки бывают ситуации, когда женщина может быть только ведомой.       Шагнул вперёд, щёлкнул щеколдой двери, стремительно дёрнул Кароль за ворот блузки, разрывая немногие пуговицы, и в одно движение посадил её на стол. Мгновенно упёрся коленом между ног, заставляя её их раздвинуть.       Тина воскликнула:       — Меня будут искать! — И нервно облизнулась.       — Тиночка, — он поймал её выдох губами. Уставился на неё, лизнул висок, — ты не поняла. Тебя будут трахать. — И резко опрокинул её на стол, прямо на документы. Тина вскрикнула, возмутилась, но он проворно закрыл ей рот ладонью.       В считанные секунды всё, что было на ней ниже пояса, было сорвано. Тина дрожала, пока рука Дана исследовала её тело. Наткнувшись на жидкое свидетельство её возбуждения между ног, он растер пальцами жидкость и начал скользить пальцами по бёдрам и груди Тины, выводя эротичный мускусный узор. Он даже смазал розовые губы, и, усмехнувшись, соски. Те мгновенно встали торчком, и он не переминул воспользоваться этим, втянув один из них в рот. Тина застонала глухо и испуганно, и когда Дан отнял ладонь от её рта, сжав между средним и указательным второй сосок, вскрикнула. В назидание он прикусил тот сосок, который до этого только немного посасывал.       Щеки Тины вспыхнули от подобной нескромной ласки, но Дан только начал свою сладкую пытку. Одним из своих коленей он подтолкнул её ногу вверх и, согнув, зафиксировал ступню на столе чуть в стороне от бёдер. Одну из рук он спустил к её клитору и докоснулся этого бутона. Он сжал его между большим и указательным пальцем и принялся массировать, продолжая при этом покусывать сосок, что заставляло Тину извиваться и биться, и её стоны приобретали оттенок рыданий… Дан догадывался, что этот метод наказания за три месяца непослушания доставлял ей поровну страданий и удовольствия. Поднятая на край стола нога норовила соскочить, что закрыло бы ему угол действий, и Дан, на секунду оторвавшись от груди, рыкнул:       — Опустишь ногу — отымею так, что неделю сидеть не сможешь! — Сдавленный писк он принял как согласие.       Дан приподнял Тину на секунду, чтобы вытянуть из-под неё скрутившийся на талии бюстгальтер, и сразу же опустил обратно на стол. Он медленно ввёл внутрь один из пальцев той руки, которая оставалась внизу, и увидел, как резко расшились её зрачки. Медленно ввёл второй — и к зрачкам добавился стон.       — Так вот ты какая, Тиночка, — он тихо рассмеялся. — Я собираюсь немного растянуть тебя. Ты же хочешь большего, верно? — Она замотала головой, но тёплая влага внутри неё говорила другое, и Дан добавил третий палец.       — Д-дан? — Что-то одновременно возбуждённое и отрицающее.       — Д-да, дорогая? — Передразнил он и медленно вытащил из неё пальцы. Не без удовольствия снял брюки (Ти при этом попыталась встать, но он надавил ей ладонью на грудную клетку и укоризненно посмотрел) и прижался ко входу. — Держись, милая.       Он сразу вошёл на полную длину, не заботясь тем, что Тина вскрикивала от каждой фрикции, более того, чем громче она кричала, тем быстрее он двигался.       — Ты ведь так это представляла целых три месяца? — Прошептал ей на ухо. — Грубо и нежно? Чтобы целовал и брал?       Тина промолчала, ей стыдно было признаться, что ей нравилась эта настойчивость, нравилось, что Дан с силой развёл ее ноги в стороны и закинул себе на талию.       — Обними ногами, — процедил он, и она безропотно подчинилась.       Дан выходил почти до конца, чтобы ворваться вновь, и каждое движение саднило, он брал её остервенело, порочно, вколачивал каждым толчком в проклятый стол. Всхлипы Тины вторили его ударам и подводили к краю.       Совсем у пропасти Дан вышел из Тины, дразня, стал водить по складкам. Ему нравилась заставлять её обиженно скулить, играться с ней; он ворвался спустя пару секунд и несколькими мощными толчками заставил Тину умереть.       Когда они одевались, практически не глядя друг на друга, Дан пробормотал что-то вроде: «Надеюсь, ты была не против стола», а Тина потирала попу и отмалчивалась.       — Тина, — начал он. Они оба знали, о чём пойдёт разговор, и обоим было неловко. — Давай поговорим как взрослые? Нам суждено быть вместе.       — Может быть, — она отвела взгляд. — Мне так три года уже кажется.       — Значит, решено. Договоримся встретиться завтра?       — Дан, ты мне нужен, — она посмотрела ему в глаза долгим взглядом, и когда уже стало казаться, что продолжения фразы не будет, с чёткой артикуляцией так серьёзно добавила, — но уже нет, Дан.       В нем взорвалась атомная бомба. Хотелось тряхнуть её посильнее и запретить, закрыть, украсть — но Тина была самодостаточной, и не терпела приказов. И по ней было видно, что решение слишком обдуманное, чтобы позволить случайному траху его изменить. Пока она подбирала вещи с пола, прихорашивалась и шла к двери, в Дане рушился Карфаген. Значит, объятий по утрам, ссор в полутьме, семейных праздников, знакомства с родителями, пересчета веток саган-дайля в чае, стонов, которые он бы выучил наизусть — всего этого никогда не будет.       У выхода он окликнул её почти отчаянно:       — Тина!       — Да? — Она замерла на пороге, не оборачиваясь.       — Я люблю тебя.       — Тоже, — через паузу еле слышно ответила она. — Но это ничего не меняет. — Хлопнула дверь.       Новый вдох, кажется, никогда ещё не давался так сложно.