о тебе

      Мой брат всегда был занозой в заднице.       — Ну же, Кимико, назови меня своим братиком, — прикосновение горячей ладони к спине заставило толпу мурашек проскользнуть вниз по моему позвоночнику. — Ты же знаешь, как меня это возбуждает.       Чертов придурок.       Хотя, он даже не был моим родным братом — достался мне, так сказать, в качестве подарка вместе с приёмной семьей, навсегда изменившим мою омраченную жизнь.       Но просто грех жаловаться — я была весьма благодарна уже за то, что теперь у меня хотя бы вообще была семья, и сейчас мне вполне доставалась та часть родительского тепла и внимания, которую я всегда мечтала получить.       У меня была обеспеченная и, самое главное, счастливая семья, где меня принимали и любили со всеми недостатками и пороками. Такое комбо для меня было просто невероятным. Я была самой счастливой девушкой в мире.       Была бы, точнее, если бы не этот говнюк.       — Я опоздаю в школу, — уперевшись обеими руками в твёрдую грудь, я пыталась скинуть тяжёлую тушу нависшего надо мной парня. — Если тебе все равно на моё будущее, то мне совсем нет. Нужно уже закончить последние дела и забыть про это.       Он был старше меня на четыре года и уже давно выпустился из школы, но у меня всегда было и, наверное, будет ощущение, что в семье именно я была старшим ребенком.       — Чего это мне все равно? Вообще-то я-…       — Больше озабочен не мной, не моими желаниями, мечтами и моей жизнью в целом, — я, коря его за это, тыкала в его грудь тонким ногтистым пальчиком, — а только лишь моим телом.       — Ч-чего?.. — он ошарашенно округлил глаза, не ожидая от меня столь жестких слов. — Да ты сама так печешься о своей успеваемости, будто тебе действительно не все равно, что будет после окончания школы! Лучше бы ты провела это время с пользой — со мной, например. Между прочим, с твоей семьей, если ты ещё не забыла.       Он схватил меня за руку, пытаясь отвлечь моё внимание от сборов в школу, но я быстро отбила её из цепкой хватки.       — А отец наверняка просто притулит тебя куда-нибудь по знакомству, даже не спросив твоего мнения. Как меня, — парень скуксился, вспоминая события четырехлетней давности, когда сразу после учебы в академии Юуэй он вынужден был пойти учиться в компании друга отца — Бест Джинса, которого он ненавидел всей душой. — Не хочешь хоть раз забыть обо всем и провести, наконец, время со мной?       — В отличие от тебя, я уже давно сказала отцу свое решение: что поступлю на режиссера и никуда больше, ведь ваши эти геройские профессии не для меня, — стараясь как можно сильнее игнорировать его присутствие в моей комнате и в моей жизни, я закрутила светлую копну волос в небрежный пучок и принялась искать по шкафу свою любимую рубашку. — И он, между прочим, согласился, — добавила я, как бы кстати.       — Что? Этот упертый хрен согласился?! — он недовольно хмыкнул, — Как ты это сделала, чертовка?..        После недолгих поисков я достала из глубины большого шкафа рубашку мятного цвета и с улыбкой на лице отметила, что она даже не нуждается в глажке. Слава небесам, это сэкономит мне кучу времени. Просто не верилось, что теперь я надеваю её для школы в последний раз. Осталось только забрать все документы и все — свобода!       Едва только собралась крикнуть брату выйти из моей комнаты, чтобы я смогла спокойно переодеться, две его руки обвили меня по обе стороны крепкой хваткой, притягивая к себе.       — Неужели ты соблазнила отца, чтобы он пошёл на твои условия? — его горячее дыхание опалило кожу моей шеи, вынудив очередной поток мурашек. Я постаралась скинуть его руки, но он лишь усилил хватку, развернув меня к себе лицом. Укусы, прозвучавшие на моей коже, заставили поморщиться, но эта порция боли моментально сменилась мягкостью горячего поцелуя, принося новую порцию наслаждения.       Ухмылка, с которой он шутил ещё секунду назад, полностью исчезла с лица, оставив только след пошлости и желания. Одна его рука, забравшись под тонкую ночную майку, отточенным движением проскользнула вдоль моей талии вверх к груди и мягким объятьем накрыла её, заставив меня задышать глубже.       — Каччан… — мне стоило больших усилий сказать это как можно более ровнее.       — Что, все-таки соблазнила? Не собираешься оправдываться? — он с силой надавил на моё бедро, и я, не удержавшись, повалилась на него сверху, на кипельно-белое покрывало кровати.       Кровати, которую я, черт возьми, так старательно заправляла с утра. Теперь же она вся смялась под тяжестью наших оставляющих еле слышный шуршащий след тел.       — Так легко сдалась под напором этого грозного старика, а со мной ты вечно такая холодная, — он чуть привстал на локтях и приблизился к моему лицу. — Если не хочешь, чтобы папочка узнал о твоей вечеринке, на которой ты так смело отжигала вчера, тебе стоит все же ответить мне.       Я нервно сглотнула, постаравшись всеми силами скрыть волнение за безразличием. Хоть родители и знали, что эта вечеринка была запланирована в честь окончания школы, мне совсем не хотелось, чтобы они узнали, как плохо я вела себя на ней…       Он часто в детстве применял такую противную и гнусную тактику.       «Сестренка, если не хочешь, чтобы папа узнал об этом, то ты должна…» — простая формула счастья, которой часто самым мерзким образом шантажировал он, вынуждая меня каждый гребаный раз слушаться его и делать всё то, что он мне говорил.       С появлением этого трюка моя жизнь вместе с новым братцем сделалась «веселее» вдвое больше, затягивая меня в пустую пропасть отчаяния и бессилия, в которой мне уже просто не хватало сил бороться с мелким садистом. Но сейчас-то я уже выросла.       — Не стоит меня шантажировать. Такие детские трюки давно не действуют на меня, — я скуксилась, на что он лишь усмехнулся мне в шею и провел по ней влажным языком.       От этого плавного движения я не смогла сдержать крика, перелившегося в тонкий стон, и Кацуки удивленно поднял ко мне глаза, не ожидая подобной на него реакции. Встретившись с его взглядом алых глаз, я инстинктивно провела языком вдоль своей нижней губы, прикусив её.       — И когда ты успела стать такой взрослой, сестренка?..       Мягкое касание его губ. Мы были так близко друг к другу, что я слышала запах его кожи — именно тот запах, который я не могла бы назвать иначе, как «его запах». От его кожи исходил жар, мутнящий рассудок и замедляющий мысли. Уткнувшись носом в обтягивающую его торс белую футболку, я услышала едва ощутимый запах клубники и незаметно от него улыбнулась. Такой резко контрастирующий запах, не подходящий ему — Кацуки мог пахнуть чем угодно, но только не ягодными дезодорантами. Чрезвычайно вспыльчивый, высокомерный и агрессивный — ему больше подошел бы строгий, может, слегка приторный запах, но никак не гребаная клубника. Однако мне нравился запах его кожи до безумия, каким бы он ни был. Он всегда ненавидел ягодные дезодоранты, но когда узнал, что они нравятся мне, мгновенно переменил свое мнение.       — Не смей отворачиваться от меня, — грубо взяв за подбородок, он снова притянул мое лицо к себе и жадно впился в губы. Он мог быть с другими высокомерным и злым, но рядом со мной всегда старался сдерживать своих внутренних демонов, рвущихся наружу, хоть это и не сильно помогало.       Его поцелуи на моих губах был сродни погружению в тёплый ягодный пудинг, и подобное нежное чувство заставило меня на секунду забыться в его объятиях, зарывшись руками в жестких прядях его волос. Но лишь на секунду.       — Ты сводишь меня с ума, черт, — очередной укол в губы сменился плавной волной эйфории, смешиваемой с растущим возбуждением. — Ненавижу тебя.       Проигнорировав колкость, я отвечала на каждый его поцелуй, не отдавая себе отсчета в том, что творю. Жар его тела, помутневшие зрачки, смотревшие прямо на меня, передавая всю силу желания, что одолевало его прямо сейчас — Кацуки был на грани. Он готов был бросить все дела, откинуть все мысли и оставить всех людей, лишь бы закончить то, что он начал — и его совсем не волновало бы то, к чему это в итоге привело бы.       Я прикусила внутреннюю сторону щёки, стараясь отрезвить мысли.       Кто бы мог подумать, что «братская любовь» на самом деле олицетворяет нечто подобное.       Родители часто в шутку делали акцент на добром отношении старшего брата ко мне: «Он так заботится о тебе, несмотря на то, что на самом деле — колючий еж, что сразу видно — ты для него очень дорога. Вот бы и ты смогла когда-нибудь открыть сердце своему старшему брату и полюбить его так же, как он тебя».       Знали бы они, что были чертовски правы в одном — этот придурок был влюблен в меня, несмотря на то, что я была его сестрой. Сводной и неродной по крови, но все же, блять, сестрой.       И меня очень смущал этот факт, ведь часто в такие моменты как этот, мне хотелось поддаться своему «братику» и хотя бы раз почувствовать тепло удовлетворения запретного плода.       Но раз плод запретный, значит, не просто так.       — Пожалуйста, Бакуго, отстань, — сделав очередное усилие руками, я с силой оттолкнула его от себя и поднялась с кровати. — Ты же знаешь, что нам нельзя.       — Какая же ты идиотка, — отступив в этот раз, он напоследок бросил на меня странный взгляд, наполненный болью, но ещё больше — злостью, и вышел из комнаты. Хлопок двери за ним заставил меня испуганно дернуться.       — Зато ты у нас — голова! — рассерженно крикнула я ему вслед и уже позже тихо сказала: — тупица…       Начавшая накапливаться где-то в левом виске головная боль давила на черепную коробку, стоило только вспомнить о всех насущных проблемах.       Злость, которую мне более-менее обычно удавалось сдерживать, вперемешку с болью и кучей проблем после прихода в мою жизнь Кацуки, решила мой сегодняшний день наперед. Я, сука, злая сегодня.       Перед уходом в школу я озадаченно оглядела комнату, ещё больше рассердившись, взглянув на перемятую кровать, и вышла из комнаты.       Этого парня вообще редко можно было увидеть задумчивым — думать он просто не был способен — или уж тем более опечаленным чем-то. Его обыденной эмоцией был гнев, а вторым именем — безмерная высокомерность. Но в последнее время он злился на все и вся так часто, что это начинало меня пугать. Когда папа сказал, что после учебы в академии Бакуго пойдет работать в агентство Джинса, второй не воспринял новость радостно — он вообще не желал быть связанным с этим «мерзким типом». С самого детства брат желал работать на геройском поприще, сражать злодеев и быть примером для остальных. Ему еще предстояло отстоять свою мечту в будущем, а, пока его мнения никто не спрашивал, агентство Джинса приносило не мало и выглядело весьма привлекательно.       Будь я на его месте, ненавидела бы свою сестру хотя бы за то, что отец любил приемную дочь больше, чем родного сына. Однако Бакуго относился ко мне с некоторой снисходительностью, делая исключение в перерывах между его нервными срывами.       Хотя вначале все было по-другому.

***

      С самого детства меня как-будто прокляли: пометили черным цветом, перечеркивающим и сокрушающим все мои стремления и надежды. Почему-то именно так протекала моя жизнь, и за что бы я ни взялась, это быстро увядало в моих руках, пока я просто не приняла свою неудачливость в конечном итоге.       Черный цвет окутывал всю мою жизнь, не позволяя и капле света проникнуть в неё и позволить мне хоть на минутку почувствовать себя счастливой.       Отец был героем и умер, отдав свою жизнь на благо общества на одном из заданий, когда мне было всего шесть с половиной лет.       Мама, не имеющая какой бы то ни было причуды, как и я, протосковала ровно с неделю, пока не нашла утешение в алкоголе, вскоре приведший её к потере работы, последних средств для жизни и открытию новых субстанций, вконец убивших жизнь этой женщины, некогда считающей себя моей матерью.       Она тратила все деньги, пытаясь отыскать очередную дозу, благодаря которой продолжала «жить», в то время как я на самом деле жила и постепенно умирала от морящей меня голодом тиранши, утратившей за стеклом и порошком последнюю крупицу человечности.       Последним тем, что мама потеряла, была я.       В возрасте девяти лет меня взяли в довольно дружную семью, состоящую всего из троих членов семьи — семья Бакуго. Мне невероятно повезло, что моими родителями оказались добродушные и простосердечные люди, которые не жалели сил, терпения и своей любви, отдавая все средства ради своей семьи. Кроме того, у меня был старший брат — Кацуки, неимоверно гадкий комок счастья, которому на то время было тринадцать лет.       Если кому я и была обязана жизнью, так это именно им.       Между моими новыми членами семьи складывались хорошие отношения. Теплота их любви, с которой они приняли меня, заставляли трепетать всем сердцем, желая подарить им в ответ как можно больше доброты и счастья. Все это время я лелеяла в душе надежду, что когда-нибудь печальная полоса моей жизни будет закончена, и теперь, когда всё начиналось сначала, с чистого листа, была неимоверно счастлива.       Словно держала в дрожащих руках невесомый и маленький, хрупкий кусочек хрусталя, боясь даже вздохнуть, чтобы ненароком не разбить его — так сильно я надеялась обрести покой спустя годы бесконечных мучений.       Моё появление в этой семье и быстрое завоевание их любви в какой-то момент вызвали неисчерпаемый гнев у Кацуки, который яростно ревновал и за это ненавидел меня всей душой.       Он был на четыре года старше меня, но, как мне до сих пор кажется, вел себя подобно абсолютному ребенку. Каччан — это прозвище я услышала впервые от его друга детства, и хотя ему это не нравилось, с тех пор иногда так его дразнила — двадцать четыре часа в сутках изводил свою новоиспеченную сестру, используя для этого любые средства, и изливал свой бесконечный запас гнева на меня, не давая ни одной минутки на то, чтобы расслабиться. Он буквально терпеть меня не мог и в любую удобную для него секунду делал всё для того, чтобы подорвать доверие всего семейства ко мне.       Мне было безумно страшно — страшно, что все тепло, что я с таким усердием собирала вокруг себя, в конце концов исчезнет, если этот мелкий тиран продолжит строить свои козни. Я будто маленький кораблик в бушующем огромном океане, боролась с этим вихрем, чтобы одолеть буйную стихию и пройти к светлому горизонту. Но этой буре не было ни конца, ни края — выбиваясь из сил, маленькая девочка боролась с настоящим монстром и всегда ему проигрывала. Я могла просто громко вздохнуть и этого хватало, чтобы вызвать новую волну агрессии Кацуки.       К счастью, родители все понимали, но и не пытались пресечь попытки сына потрепать мне нервы лишний раз — в конце концов, это было абсолютно бесполезно. Мама могла дать ему подзатыльник, что еще больше сердило его, а не склонный к насилию папа несколько раз пытался мирно обсудить проблему с бушующим подростком. Это не только не помогало — всё становилось только хуже, так что в итоге я отказалась от какой-либо поддержки в этой борьбе.       Папа сказал мне в тот момент: «Кацуки очень хороший мальчик в глубине души, но просто вредный. Просто попробуй понять его и в нужный момент протяни ему руку — тогда он протянет свою в ответ». Подобный план казался сумасшествием, и я с недоверием смотрела на отца, размышляя, в какой части глубины души мелкого монстра он мог разглядеть подобное. В итоге я просто начала игнорировать все нападки брата и как могла отвечала добром на зло.       Удивительно, но, правда, иногда это действительно помогало.       Несмотря на его отвратный характер, мой сводный брат был лучше меня во многом: он был лучшим учеником сначала в школе, затем в его академии, и хотя с его отвратительным характером он не имел множество друзей, у него были обширные связи; он имел поистине колоссальный багаж всех тех умений и навыков, которые были необходимы для того, чтобы Кацуки смог стать настоящим героем в будущем. Но самое главное — это то, что у него была любящая семья, кров и всё, что вообще он мог только пожелать — нехилая комбинация для достойной будущей жизни. Пока я ещё училась в школе, он уже проходил различные практики, рассматривая множество удачных и неудачных мест для будущей профессии.       За общим семейным ужином он всегда рассказывал нам свои иногда даже забавные истории, принесенные из Юуэй, и я могла настолько увлечься его рассказом, что неосознанно для себя начинала искренне улыбаться или смеяться.       Так однажды я заметила, что он смущенно улыбается мне в ответ. Это повергло меня в шок. Меня словно дубиной по голове ударили в тот момент — Кацуки и улыбка вообще никак, ни за что и никогда не были совместимы! Только если это жуткая улыбка, предназначающаяся его жертве на последних секундах ее жизни. Однако то была просто обычная улыбка, свойственная простым людям.       Это стало переломным моментом в наших отношениях.       Бунтарский период Кацуки прошёл, а в его взрослой жизни было слишком много проблем крупнее обычной детской ревности. Со временем мы смогли найти ту нить, что в будущем стала прочной опорой наших отношений. Детство и те мрачные года вспоминались мною со смехом, им — со смущением, спрятанным под вечно недовольной миной, но никто из нас никогда не жалел о прошлом, какое бы плохое оно ни было.       Удивительно. Как так получается, что наша ненависть превращается в безумную зависимость?       В сегодняшнем дне я правда любила его, словно мы всегда были одной семьёй с самого моего рождения. Я любила его как своего брата, искренне и нежно, и он отвечал мне взаимностью.       Но в какой-то момент незаметно от меня это переросло в нечто большее, чем в простую «братскую любовь», когда он после нашей внезапной ссоры — хоть ссорились мы редко с тех пор, как выросли — внезапно схватил меня за запястья, притянув к себе, и насильно, грубо поцеловал. Я не могла смотреть на него ещё несколько месяцев после этого.       Я никому и ничего не говорила об этом, считая, что он просто ошибся: подобные отношения между братом и сестрой непростительны — да они просто невозможны! И даже учитывая мои отношения с родителями, основанные на полном доверии, я и представить себе не могла, что наберусь смелости сказать им это в глаза: «Мама, папа, этот пеньковатый Каччан признался мне в любви и поцеловал меня!» — так, что ли?       Через пару месяцев Кацуки снова завалился в мою комнату, крича, что не может жить без меня, так, что мне оставалось лишь молиться, лишь бы это никто не услышал. От него тогда несло резким перегаром, таким разнящимся с привычным и родным запахом — мне не забыть того вечера. Он был очень дорог мне и, наверное, только поэтому я разрывалась от боли, терзающей мою душу, когда я слушала его взбалмошную пьяную исповедь. А может, у меня была и другая причина плакать в тот момент.       «Каччан, бедный мой братик, он просто запутался… Ну как он мог в действительности полюбить меня? — думала я, стараясь себя утешить. — Наверное, стоит просто избегать его, чтобы он забыл об этой глупой шутке».       Но это оказалось для него ужасным решением.       Думая только о том, как это неправильно с точки зрения морали, я эгоистично приняла решение, что будет лучше просто игнорировать столь внезапные чувства. Я надеялась, что тогда Каччан одумается и придёт в себя; что он поймет, что любить свою сестру — это слишком возмутительно даже для него.       «Ты же знаешь, что нам нельзя».       Однако ему стало лишь хуже. Я даже не пыталась представить себя на его месте, не думала, как тяжело могло быть ему от всей этой хрени, появившейся так внезапно в его жизни, и вводящего в ужас и панику осознания. Как тяжело, должно быть, было ему однажды понять, что он, блять, влюблен в свою сестру. Он ненавидел сам себя за подобное, но не мог заставить чувства угаснуть. Что ему было делать?       Только после, осознав все это, я приняла самое отчаянное решение в моей жизни, отдавшись с головой настоящему безумию. Я никогда не отталкивала его чувств, но и ни разу не говорила Кацуки «люблю» в ответ с тем же контекстом.       Как я посмела бы ответить на любовь того, кого считала членом своей дорогой семьи?

***

      Прозвенел долгожданный звонок с последнего собрания, и меня, как в пчелином рою, окружила звонкая какофония звуков. Этот шум проникал, кажется, прямиком под корку мозга: туда, где яростным молотком какая-то мерзкая дрянь продолжала стучала целое утро.       Наконец-то этот дебильный день закончился.       Головная боль не то, чтобы сильно беспокоила — она чертовски выводила из себя, заставляя ненавидеть всех тех, кто придумал понедельник после воскресенья, и теперь, следуя этому закону, множество олигофренических личностей светили своими счастливыми минами по всей школе.       Лучше бы они все сегодня застряли где-нибудь по дороге сюда…       Каждая новая пара глаз навязчивых одноклассников сверлили во мне очередные дыры, и от этого внутренняя агрессия, которую ещё более-менее мне удавалось сдерживать после стычки с Кацуки, начинала понемногу, словно переполненная чаша, выливаться на окружающих.       — Кими-ико-о, не хочешь вместе прогу-       — Покорнейше прошу, отстань. Не сегодня, — я знаком руки остановила летевшую на всех порах брюнетку, которая тут же осеклась и удивленно уставилась на меня. Я вздохнула и, потерев горевшие болью виски, объяснила ей мой недуг.       — О, тогда не буду мешать тебе. Поправляйся, — она помахала на прощание и живо ускакала из кабинета, оставив после себя фиолетово-черно-желтое-не понять какое пятно перед глазами. Я снова тяжело вздохнула и застонала, молясь про себя, чтобы оно поскорее исчезло.       У меня никогда не было друзей. Зато было очень много хороших знакомых, которые старались пробиться в число первых, чтобы быть ближе к моему мега-крутому брату. "Просто поразительно, блять, как быстро это наглое и беспардонное существо без каких-либо моральных принципов стало знаменитостью со своим-то мерзким характером" — злобно думала я, все еще обижаясь на брата за испорченное утро.       Лениво передвигаясь после хаотичной вчерашней вечеринки, я старалась заставить себя побыстрее затолкать все свои вещи в сумку и, бросив последний взгляд на туповатые лица представителей класса, с которыми теперь мне, к счастью, не придётся видеться после выпускного, изобразила самое надменное выражение лица, на какое мне хватило остатка сил, и гордо прошагала из кабинета.       После яркого выпускного в старшей школе, где я — не без потери половины нервных клеток, полегших в неравном бою с кучей домашки и вечных подготовок к контрольным — смогла вдоволь покрасоваться перед всеми завистниками и завистницами с переливающейся золотой медалью в руках, я чувствовала себя звездой. Все прожитые годы обучения в этой мрачной школе казались теперь чем-то незыблемым.       Просто не верилось, что теперь меня больше не будут заботить сплетни за спиной, назойливые «подруги», влюбленные в образ Кацуки, или не менее раздражающие парни, вьющиеся скорее даже не вокруг меня, а вокруг сестры их крутого кумира. Последнее сильно раздражало и даже не польщало. Им в таком случае, черт возьми, стоило бы предложить встречаться моему брату, нежели мне. Но тогда вряд ли после этого они смогли бы хотя бы еще разок взглянуть на него.       Те же ублюдки, которые ненавидели Кацуки за какие-то прошлые обиды, решившие играть не за меня, а против, теперь вряд ли могли хотя бы даже глянуть в мою сторону. Да теперь не нашлось бы вообще ни одного человека, который мог бы хоть как-нибудь попытаться задеть меня — мой брат скоро официально станет одним из лучших героев поколения. Этот кретин иногда сильно раздражал, но я безумно гордилась им.       Я не могла даже пожаловаться родителям на свое обидное прозвище, которое впервые дали мне после того, как я не приняла чувств моего одноклассника ко мне. Видимо, я настолько сильно задела своим отказом его гордость, что он тут же, словно маленькая школьница, отправился распространять сплетни по всей школе обо мне и моем старшем брате. Не думаю, что ему было известно, в каких отношениях мы состояли с Кацуки — скорее всего, узнав, как брат заботится обо мне, он сходу придумал это глупое оскорбление, закрепив его за мной.       «Кукла брата». Вроде и не столь уж сильно обидно, но и не комплимент же. И все равно не достойно, чтобы оскорбляться этим.       Я не была такой же сильной, как Каччан, не имела кучу поклонников за спиной и не могла выделиться вообще ничем особенным — я родилась беспричудной и таковой планировала остаться всю жизнь. Но это не заставляло меня ни разу завидовать Кацуки, наоборот — я была страшно горда за то, что у меня был свой собственный остервенелый защитник. Я чувствовала себя героиней крутого боевика, которая носит кожу и красит ногти в красный, натравливая своего злобного добермана на тех, кто решил строить ей козни за её спиной.       Теперь все эти проблемы оставались позади, когда я с гордостью поступала в самый известнейший вуз в стране на факультет режиссуры — факультет моей мечты с самого детства. Сегодняшний день в школе был последним в моей жизни — что нисколько не расстраивало — и я, с гордостью размышляя об этом и мурлыча под нос приятную мелодию, шагала по коридору. Изредка я ловила на себе взгляды других учеников и бывших учителей, но теперь мне было все равно. Я позволила себе на секунду кинуть в сторону высокомерный взгляд и нарочно задержала его на высоком парне, чувства которого отвергла три или, может, четыре года назад. Чувствую себя настоящей сукой, но как же это чертовски приятно.       Однако стоило передо мной появиться Кацуки, словно грому посреди ясного неба, с неприсущим даже ему леденящим взглядом, пробравшим меня от макушки до пят, я тот час остановилась посреди толпы учащихся. Никогда, даже в те времена, когда он измывался надо мной в детстве, я не чувствовала себя по-настоящему в опасности рядом с ним. Да, было страшно, иногда даже слишком — он своими недетскими шутками мог до смерти напугать меня, но мне никогда не было знакомо то чувство, словно в скором времени меня убьют. А сейчас этот взгляд, полный ненависти, был направлен прямо на меня, и шустрые мурашки пробежались по моей коже, заставляя сжать широко расправленные до этого плечи.       Еще секунду назад я была уверена, что теперь в стенах этого учреждения мне ничего не угрожает, но вдруг появился он.       — Кимико Бакуго, — негромко, но так, что услышали все стоящие возле нас люди, ожесточенным голосом позвал он.       Что за черт? Почему он так ведет себя? Еще с утра он чуть не взял меня в моей же комнате и сделал бы это, не будь у него хоть капли мозгов, а теперь такой суровый и ужасающий, что мне хочется свернуться в комочек, да поскорее пропасть из его поля зрения.       Не успела я и слова сказать, как он быстро приблизился и, схватив меня за руку на глазах у всей школы, повел в сторону старой мужской раздевалки.       Остановившись посреди гулкой комнаты, он тяжело и сердито выдохнул, нервно проведя рукой по торчащим во все стороны волосам и загляделся в старое настенное зеркало, которым пол года назад еще пользовались школьники перед уроками физической культуры. Сейчас же у них была более новая, красивая и комфортная раздевалка, в которой не шумела гремящая по ветхим трубам вода, а эту использовали лишь для хранения старого хлама.       — Что происходит, Каччан? — тихо спросила я, боясь еще сильнее разозлить его, но, к величайшему сожалению, это все же произошло.       Резко развернувшись ко мне, он одним лишь разъяренным взглядом приковал меня к месту, заставив втянуть порцию воздуха через стиснутые от страха зубы, полностью отдавшись неминуемой судьбе. В чем бы я ни провинилась перед ним, теперь уже, кажется, слишком поздно было убегать или прятаться.       — Ты еще спрашиваешь?! — прошипел Кацуки, сверля меня взглядом. — Я столько раз говорил тебе о том, что ты сводишь меня с ума, говорил о том, как ты действуешь на меня, словно наркотик. Но ты словно специально пренебрегаешь этими чувствами, специально заставляешь меня ощущать боль с каждым разом все сильнее. Блять!       Он в ярости пнул ближайший шкаф и даже не поморщился от боли, когда со всей силы атаковал его во второй раз. Я опустила голову, чтобы ненароком не расплакаться перед ним от происходящего.       — Тебе так, сука, нравится издеваться надо мной?!       Я боялась его в этот момент. Правда боялась. И он, видя это, специально заставлял меня бояться ещё больше и страдать ещё сильнее.       — О чем ты? — мой голос дрожал. — Я не пони-…       — Да все ты понимаешь, не прикидывайся идиоткой! — отшвырнув руками несколько швабр, он снова посмотрел на меня, тяжело дыша, и тогда, когда я оторвала взгляд от пола, заметила, что по его лицу катятся слезы. Заметив мой шокированный взгляд, он отвернулся, выругавшись себе под нос.       В ужасе я прокрутила в голове те моменты, где могла оплошать, постаралась вспомнить каждый конфликт за последнее время. Но я ни с кем не общалась, а значит, ни с кем и не ссорилась за исключением тех людей, что строили мне козни специально.       Тогда на ум мне пришел мой старый друг детства, с которым мы перестали поддерживать нашу дружбу после того, как он первый раз завел неудачные отношения. Его девушка, подобно гадкой змее, периодически прочищала ему мозги, набалтывая про меня много чего хорошего, отчего мне и пришлось отказаться от подобной дружбы.       На вчерашней вечеринке он вновь пришел ко мне с предложением продолжить общаться, изрядно перед тем напившись. Он несколько раз в чувствах хватал меня за руку и подносил ее к своему сердцу, чтобы доказать свою искренность — как же мерзко — а затем силой притянул меня к себе и поцеловал бы, если бы я во время не вывернулась из его рук.       Но неужели вся сцена сейчас только из-за произошедшего вчера?.. От скручивающегося в моем животе узла дурного предчувствия мне стало не по себе.       Я всего второй раз за всю свою жизнь видела его в слезах. Первый раз — когда он, крупно поссорившись с отцом, решился собрать вещи и навсегда уйти из семьи, но так и не смог найти в себе силы переступить за порог родного дома. Для меня тот момент был самым душераздирающим эпизодом жизни. Даже когда я лишилась родного отца, даже когда на моих глазах умирала, губя саму себя, моя мать, я не проронила ни слезинки после, но вспоминая слезы маленького мальчика, который так отчаянно хотел добиться законной любви своего папы, я тоже не могла сдержать слез.       Кацуки держался за грудь, словно хотел вырвать сердце из груди вместе с той болью, которую испытывал сейчас. Он тяжело дышал и изредка едва слышно стонал.       Не зная, что точно мне следует сделать, я подошла к нему со спины и обняла, заключив в крепкие объятия. Он едва заметно дернулся, и я с грустью заметила это.       — Можешь оттолкнуть меня, если хочешь. Можешь злиться на меня и ненавидеть, но я правда не знаю, чем так расстроила тебя. Даже так, прости меня, — я силой заставила его развернуться ко мне и нежным движением стерла очередную слезинку, бегущую по его щеке. — Меньше всего на свете я хотела бы увидеть тебя в таком состоянии и причинить тебе боль. Не злись. Прошу, прости меня. Прости, — отчаянно повторяла одно и то же, надеясь, что в какой-то момент он все же услышит меня.       Словно в ответ на его слезы по моим щекам побежали две мокрые дорожки.       Кацуки взглянул на меня помутневшим алым взглядом и слабо и печально улыбнулся мне. Я облегченно вздохнула.       Взглянула на заплаканное, прежде всегда гневливое лицо, я подумала, каковы на вкус могут быть его слезы. От этой мысли я поморщилась, но она так плотно засела мне в голову, что за мгновение вытолкнула из нее все другие мысли.       В следующую секунду, не осознавая, что творю, я поцеловала дорожки его слез, отметив про себя, что они действительно соленые, и что я в конец сошла с ума под влиянием распущенного брата.       Он, уже слегка приободрившись, рассмеялся, перехватил мое лицо, впившись в губы и в момент переменив всю ситуацию.       — Я не злился, — сказал он, оторвавшись от меня.       — Да ну? — не удержавшись от ехидства, спросила я, вспоминая, как еще минуту назад он громил всю комнату.       — Ну хорошо, злился, да и сейчас немного, но уже не так сильно.       — Что значит «и сейчас немного»? — теперь уже злиться начинала я. — Мне что, теперь всю жизнь извиняться перед тобой, даже не зная, за что конкретно?       — А вот не надо было за моей спиной заигрывать с другими парнями, — сурово, но скорее все же с детской обидой корил он, не осознавая ещё, что все неправильно понял. Помолчав пару секунд, он немного тише добавил: — Тебя бы саму такое жутко разозлило.       Я, все еще находившись близко к нему, укусила его за нижнюю губу так, что он вскрикнул.       — Ты, глупый Кацуки, прежде чем обвинять меня, спросил бы хотя бы! Даже не знаю, откуда ты взял эту хрень, но послушай сейчас меня: все было совсем не так. Если веришь чужим слухам, — я, уже не удивляясь, отметила про себя, что при этих словах Каччан смутился, что говорило о правильности моей догадки, — то можешь поверить и мне: мне не нужны отношения. Запомни уже это! И любой парень, будь он даже самым красивым красавчиком среди всех красавчиков не сумел бы завоевать даже секунды моего внимания, потому что мне и тебя хватает, — не останавливаясь, продолжала быстро тараторить я, пока мысль все еще шла. — А кроме того, разве нужен мне кто-то кроме тебя? И даже не важно то, что други-…       Я резко смолкла, слишком поздно заметив, что мысль зашла слишком далеко.       — Как ты сказала?.. «Разве нужен мне кто-то кроме тебя»? Так? — Кацуки удивленно посмотрел на меня, прежде чем самодовольно усмехнуться, и я, сама не веря тому, что сейчас ляпнула, закрыла лицо руками.       Краска хлынула к лицу. Какого черта я сейчас ляпнула?!       Стучавшая в ушах кровь заглушала слова брата, и я почти не слышала, что он говорил мне дальше. Да и какой он теперь мне брат, когда я практически взяла и сказала ему, что мне не нужен никто, кроме него. То же самое ведь?.. Это фактически значит, что я нуждаюсь в нем. А уж это фактически значит, что я его…       — Ты меня любишь? — от резко прозвучавшего над моим ухом вопроса я отскочила на пару шагов, уперевшись спиной в холодную стену. — Только давай без этих твоих «семья», «ты как брат» и тому подобной херни. Ты любишь меня, как своего парня?       — Не-…       — Не любишь? — пара его зорких глаз впилась в меня взглядом. Словно большой злой кот, придавив за хвост к полу трепещущую в ужасе мышку, он взирал на меня, ожидая ответа. Почему-то сейчас мне остро показалось, что от него зависит, буду ли я жить в счастье и покое всю оставшуюся жизнь или же буду безумно страдать…       — Нет, я не… — голос мой стихал с каждым словом, переходя на шепот, и тогда Каччан наклонился ко мне еще ближе, стараясь расслышать каждый звук.       Я вдохнула, чтобы хотя бы немножко успокоиться. В голове как некстати было пусто. Что мне ответить на подобное? Что я должна сказать? Что, блять, мне нужно ответить?!       Я судорожно перебирала в голове все варианты выученных наизусть фраз, подходящих для того, чтобы в очередной раз отвергнуть чьи-то чувства. Я знала, кажется, тысячу способов, как сказать человеку «нет», при этом не ранив его чувства. Так почему же сейчас тебе, Кимико, так сложно просто взять и сказать это? Сказать ему прямо в глаза, что ты не можешь принять любовь брата. Сказать, что ты не можешь любить в ответ такого заносчивого, грубого, чересчур прямолинейного и эгоистичного человека. Сказать, что это попросту не примут наши родители и все окружающие нас люди. Это неправильно. Скажи ему это, Сара!       — Люблю, — блять, ну что я делаю?       — Любишь?.. Серьезно? — что ты натворила, дурная?!       Я никогда бы не призналась себе в подобном, но рядом с этим оболтусом я чувствовала себя по-настоящему счастливо, зная даже, что отношения между нами — нечто запретное.       «Запретный плод сладок. Ты повелась на этот плод, повелась в очередной раз. Настоящая идиотка» — и я не могла пререкнуться с этим голосом правды в моей голове.       Слишком сладко, слишком маняще, слишком чувственно. Мне всегда было слишком мало его и хотелось большего.       В отличие от его, судьба моих с приемным отцом отношений никогда ни от чего не зависела — в этой семьей меня любили просто за то, что я была с ними. Наверное, такое отношение ко мне сыграло и то, что, зная о моей прошлой жизни, нынешние родители хотели сделать меня как можно более живой, радостной.       Хоть Каччан прекрасно понимал это, что мог подумать о своей новоиспеченной сестре в подобной обстановке юный мальчик, едва-едва начинающий становиться взрослым? Я поняла бы, если бы он ненавидел меня до сих пор, и наверное, даже была бы рада этому. Тогда бы он страдал гораздо меньше.       Но сейчас, когда я могла прямо сказать ему в глаза о своих чувствах, еще недавно неведомых мне, я была по-настоящему счастлива.       Весь мир вокруг меня едва ли не озарялся яркими красками, как в этих сахарных, слишком милых фильмах, где после примирения вокруг героев все сияет и сверкает, стоило только Кацуки хотя бы разок нежно потрепать меня по волосам или вдруг обнять, заставляя меня трепетать от такого приятного жеста. Или стоило ему зажать меня, заставить задыхаться под влиянием пленительного жара, пробирающегося из-под его кожи, и горячего влажного языка, скользящего по моему телу.       Мне стоило понять это раньше.       — Я люблю тебя.       Каччан вдруг на пару секунд отвернулся от меня. Я удивилась, но, заметив, как смущенно он скрывает свое счастье, не могла не улыбнуться в ответ. Слишком мило.       Обвив руками его шею, я зарылась пальцами в жестких блондинистых прядях, вдыхая его запах, самый родной и самый желанный во всем мире. Отчего-то на душе стало неимоверно легко, словно этого момента я и ждала всю свою жизнь. Я была самой счастливой девушкой рядом с ним.

***

      Мой брат всегда был занозой в заднице.       — Ну же, Кимико, назови меня своим братиком, — мягкий язык скользил вдоль внутренней стороны бедер, вынуждая к действию. — Ты же знаешь, как меня это возбуждает.       Придурок. Самый настоящий.       Слабый запах ягодного дезодоранта кружил голову. Я сильнее сжала жесткие пряди волос, приставляя его губы к моей коже еще ближе, на что он лишь усмехнулся и вырвался из моей хватки.       — Каччан, пожалуйста! — затянувшееся ожидание и желание скорейшей разрядки заставило меня стонать и выворачиваться, подобно змее, но Бакуго, как и всегда вредничая, уперто ждал своего. Он беспощадно сводил меня с ума.       Дразня, он несколько раз коснулся пальцами нежной кожи половых губ, лишь слегка проникая внутрь, и это плавное движение заставило меня выгнуться в спине.       — Братик! — жалобно пискнула под его хваткой я, отдаваясь ему без остатка.