Герои Юньмэн Цзян и парная вылазка

В армии Низвержения Солнца Вэй Усяня боятся — кажется, даже больше, чем его собственной армии нежити. Нет, заклинателей даже можно понять: одно дело — всем известные и понятные лютые мертвецы, пусть и чужой волей рвущие только твоих врагов, но не союзников; и совсем другое — темный заклинатель, ощущающийся как филиал Погребальных Холмов у тебя под боком. И это ещё если не обращать внимания на методы оного тёмного заклинателя. Вэй Усянь работал грязно — и ничуть того не стеснялся. Он не пользовался мечом — его острые, как у лютого мертвеца («как у Вэнь Жоханя», — шептали злые языки), когти с легкостью разрывали живую плоть, от чего черный шелк рукавов был постоянно влажным от крови. И хотя многие видели, что тот способен убивать противников одной лишь тёмной энергией, почему-то слишком часто на поле боя мелькал Вэй Усянь с окровавленными руками. И если в крупных сражениях это не столь бросалось в глаза — да там и сам тёмный заклинатель зачастую не совался на передовую, обеспечивая союзникам прикрытие армией нежити, — то в мелкие околопартизанские вылазки с Вэй Усянем отваживались ходить немногие. В основном и вовсе только двое. Лань Ванцзи — потому что, несмотря на всю творимую тёмным жуть, ещё наивно надеялся вернуть того на «светлую строну». Цзян Ваньинь — потому что, его, казалось, вообще никак не волновали методы подчиненного. На самом деле, конечно, так только казалось — волновали, и ещё как. Но совершенно не так, как могли бы подумать праведные заклинатели. От одного взгляда на испачканные в крови пальцы и губы его энергия Ян будто бы устремлялась из даньтяня вниз, и возникало неистовое желание завалить этого демона в человеческом обличии прямо на пропитанную кровью землю — или самому быть заваленным этим сильным телом, теплеющим только во время весенних игр. Самая яркая, самая горячая близость случалась у Героев Юньмэна именно после парных вылазок. Увы, именно парными они бывали не так часто, как хотелось бы, и отнюдь не только из-за отсутствия свободного времени у главы Цзян — младший из двух нефритов Лань намёков не понимал совершенно, а открыто высказанное нежелание с ним работать могло обернуться непредвиденными проблемами. Впрочем, бывали случаи, когда «третий лишний», наоборот, становился гарантом того, что в итоге двое таки смогут уединиться — как, например, сейчас, когда перед заклинателями стояла задача не просто зачистить надзорный пункт, но предварительно вызволить из плена нескольких союзников. Вопреки злым языкам, работать тихо Вэй Усянь умел — не любил, но умел, что неоднократно играло злую шутку с Вэнями, считающими, что раз вот эти их внезапно найденные мертвыми товарищи были отправлены на тот свет заклинательским мечом, то столь же внезапно заглянувшего в гости Юньмэнского демона можно пока не опасаться. Наивные. Освобождение пленников проходит чисто, а после начинается неизменное и уже начинающее приедаться — всем, кроме Лань Ванцзи, кажется, — шоу: — Лань Чжань, — если до войны это имя из уст Вэй Усяня обычно звучало игриво, то теперь — только издевательски, — тебе же не нравятся мои методы — так зачем портить друг другу настроение? Уводи людей, а мы останемся на зачистку. Лань Ванцзи не согласен — Лань Ванцзи искренне уверен, что его постоянные нотации о вреде Тёмного Пути способны изменить хоть что-то. Трижды наивный. — Действительно, второй молодой господин Лань, — в голосе Цзян Ваньиня — отражение той же ядовитой насмешки. Вот хоть бы раз проняло эту ледяную вершину! — зачем вам лишний раз обагрять ваш прекрасный меч человеческой кровью? А вот это уже открытая издёвка — на руках младшего из Нефритов, будь он хоть трижды праведный Лань, крови не меньше, чем у среднего заклинателя в армии Низвержения Солнца. Но чтобы достойно ответить на эти слова, нужно иметь навыки общения, недоступные этому благородному мужу. И когда скроются в ночи шаги союзников — можно, наконец, отбросить маску приличного человека и вспомнить, что основателя Юньмэн Цзян называют бродячим заклинателем лишь из вежливости; вспомнить, что его меч тоже гораздо чаще пил человеческую кровь, чем рубил нечисть. Вокруг Вэй Усяня взмывают плотные потоки иньской ци — как продолжение когтистых рук. Цзыдянь разворачивается уже не плетью — кнутом в ладони Цзян Ваньиня. И начинается бойня. Спина к спине — так, что ци смешивается, почти как во время соития. И Ваньинь знает, что случайный удар фиолетовой молнии, способный рассечь вражескую плоть до костей, останется на коже Усяня лишь приятным покалыванием — точно так же, как его самого лишь ласкают смертоносные лепестки Тёмной Энергии. Когда враги кончаются, остаются только кровавые глаза напротив — и всё прочее перестаёт иметь значение. Цзян Ваньинь пропускает тот момент, когда его роняют спиной даже не на землю — на ещё не успевшие остыть трупы. Ханьфу тут же намокает от крови, левая рука вляпывается в чьи-то внутренности, и это, казалось бы, должно вызывать отвращение — но почему-то только подстёгивает и так безумное желание. Пальцы с острыми когтями аккуратно, почти нежно распахивают ханьфу, невесомо проходясь по коже острейшими лезвиями — теми самыми, что вырывают золотые ядра у заклинателей; теми самыми, что не способны причинить главе Цзян ничего, кроме невероятного удовольствия. Вэй Усянь дразнится: терзает чужие губы, играет с сосками, выводит когтями на коже неведомые узоры — но даже не пытается спуститься ниже пояса штанов. Сам он всё ещё возмутительно-одет. Усянь не любит, когда его шиди сдерживает стоны — но поверить, что здесь и сейчас никто не рискнёт подойти к месту битвы достаточно близко, чтобы услышать что-то компрометирующее, слишком сложно. А Усянь ждёт — пока тихие выдохи набирут силу, пока уважаемый глава Цзян не выдаст первый за эту ночь несдержанный вскрик. И тогда — отстраняется, отходит на несколько шагов. Вэй Усянь раздевается медленно, давая Цзян Ваньиню возможность налюбоваться своим телом. Раздевается полностью — даже алая лента ложится поверх сброшенной одежды. Такой — одетый лишь во тьму и лунный свет, — он совершенно не похож на человека. Кожа Усяня бледная, с ярко просвечивающими сквозь неё синими венами — ну, хоть не чёрными. Впрочем, иногда Ваньиню кажется, что даже тогда бы он считал своего шисюна нечеловечески красивым. Хочется поднятся, прикоснуться к этому совершенству, которое не портит даже мерзкое вэньское тавро — но движение тут же обрывается хваткой мертвых рук на плечах. А в алых глазах начинают свой привычный танец знакомые гули. — Подготовишь себя для меня? — этот голос — воплощенный соблазн. Все лисы-оборотни оптом могут обкусить свои хвосты и уйти в буддистские монахи — потому что и рядом не стояли с одним Вэй Усянем. — Не хочу тебя поранить. Он, конечно, лукавит — Ваньинь прекрасно знает, что тот способен, как минимум, окутать когтистые пальцы плотной тьмой, чтобы не причинить вреда. Как максимум — наверное, и вовсе распять тело главы Цзян потоками темной энергии и ими же и оттрахать до потери сознания. Не прикоснувшись к телу вообще. Наверное, когда-нибудь Цзян Ваньинь даже выскажет шисюну эту фантазию. Пока что же их обоих устраивает имеющаяся игра. В рукаве ханьфу как раз для этого дела спрятан пузырёк масла, но, поддавшись моменту, Цзян Ваньинь опускает пальцы в ещё не успевшую свернуться кровь — и получает в награду несдержанный стон удовольствия от стоящего перед ним демона. Вэй Усянь по-прежнему стоит поодаль, наслаждаясь видом раскинувшего ноги и ласкающего свою хризантему главы Цзян — но взамен ласкает того руками мертвецов. И это по-прежнему невероятно горячо. Наконец даже железное терпение темного заклинателя не выдерживает, и он падает на колени меж разведённых ног, подхватывает чужие бедра и касается скрывающихся в теле пальцев губам, языком — слизывая кровь, лаская, смачивая слюной, несколько лучше подходящей для проникновения. Пальцы исчезают, и в раскрытых задних воротах остаётся только язык — и этого мало, невозможно мало. Хочется почувствовать, наконец, в себе янский корень — который будет прохладным первые пару движений, ведь Усянь ещё не позволял себя касаться. Но тот медлит, играя языком то с раскрытой хризантемой, то с яшмовыми бубенцами — не касаясь даже нефритового стержня. И эта сладкая пытка заставляет уже не стонать — выть от бессилия и желания. Когда Вэй Усянь поднимается почти к самому лицу Цзян Ваньиня, тот делает попытку обхватить шисюна ногами — но их тут же перехватывают мертвые ладони, оставляя его полностью открытым и не способным двинуться. А алоглазый демон довольно смеётся: — Вы так красивы, глава Цзян, — выдох в самое ухо. — Такой раскрытый, предлагающий себя — здесь, прямо на мертвых телах. Неужели вам и правда это нравится? — Усянь! — голос срывается почти на рык. — Трахни меня уже, наконец! В ответ — лишь нечеловеческий смех и переливы кровавого пламени в глазах. — А может, позволить одному из этих мертвецов взять вас? — и Цзян Ваньинь не может сказать, что ему так уж не нравится эта идея — не сейчас, конечно, но её точно следует отложить в список того, что надо попробовать до конца войны. Сейчас же он хочет ощутить в себе живую плоть — вполне конкретную живую плоть. И Усянь, кажется, читает это в глазах напротив, потому что слегка касается когтями хризантемы — а потом резко входит сразу на всю длину, делая десяток быстрых и глубоких движений, от которых внутренности обжигает холодом иньской ци. А когда Ваньинь почти готов потерять сознание от невероятного удовольствия — останавливается, прижимаясь к задним воротам яшмовыми бубенцами, давая прочувствовать себя внутри. И продолжает двигаться — медленно, тягуче, скорее вновь распаляя, чем даря удовлетворение. И вновь когти чертят узоры на ребрах, и вновь мертвые руки ласкают всё тело от губ до лодыжек, и вновь — срывающийся шепот в ухо: — Такой красивый, такой сильный — и только мой. Никому тебя не отдам, — и хочется ответить: «Твой! Твой!» — но не хватает дыхания. А потом как-то незаметно для Цзян Ваньиня они меняются местами — и исчезают все лишние руки, кроме двух теплых когтистых ладоней на бёдрах. И тот наконец-то стягивает с плеч грязные тряпки, в которые превратилось ханьфу, оставаясь тоже полностью обнаженным. Хотелось бы и волосы распустить — но он трезво оценивает свою неспосбность потом привести причёску в порядок. А Вэй Усянь лежит под ним на уже не рыпающихся холодеющих трупах, как на императорском ложе. И наконец-то можно провести ладонями по этой прекрасной нефритовой коже, поцеловать желанные губы, задать свой собственный темп — резкие короткие толчки, проходящиеся прямо по центру удовольствия внутри. Длится это не долго — очень скоро Усянь впивается в чужие бёдра сильнее, вбиваясь снизу глубоко и быстро, приближая обоих к сияющему пику. И вот, когда до вершины удовольствия остаётся одно движение — Ваньинь чувствует пережимающие его естество потоки Инь и разливающееся внутри чужое семя. Замереть в шаге от края — совершенно особый сорт удовольствия, который Усянь заставил своего шиди распробовать. Несколько мяо они оба не двигаются, но стоит напряжению Ваньиня слегка схлынуть — и его тут же подхватывают под бедра, придвигая вперёд и заглатывая корень Ян по самые яшмовые бубенцы. Хватает буквально пары толчков в глотку и ощущения когтистых пальцев на растянутых, влажных от семени задних вратах, чтобы излиться с громким стоном. А после оба ещё долго лежат в обнимку посреди вырезанного их же руками надзорного пункта. Обнаженные, грязные от крови, разморённые соитием. Их близость, наверно, должна казаться чем-то отвратительным — но они оба наслаждаются этой неправильностью; наслаждаются попранием всех норм морали.