Герои Юньмэн Цзян и кошмары Цзян Ваньиня

Тёмная энергия — привычная, знакомая, почти родная, — обжигает потусторонним холодом до самого Золотого Ядра; проникает под кожу, разрывая плоть и дробя кости. Это сложно назвать просто «болью» — но даже она не столь мучительна, как осознание того, что раньше вот именно эта энергия была не способна ему навредить в принципе. Он помнит — как этими же нитями Вэй Ин ласкал его тело. Он не знает, что произошло — откуда появилось в знакомых алых глазах столько боли и ненависти, направленных на своего шиди. За нитями приходят когти — впиваются в ребра, рвут мышцы. — Да что с тобой такое? — хриплый крик вырывается из горла, хотя он и знает — ему не ответят. — А ты не помнишь? — демон под маской его брата — не тот ручной демонёнок, к которому он привык, а настоящая опасная тёмная тварь, — ухмыляется. — Не помнишь, как предал меня? Не помнишь, как вёл против меня армию? Он не помнит. Он вообще не представляет, как бы мог предать своего друга, брата, напарника… Кого? Это невозможно потому что невозможно. Что же тогда случилось с Вэй Усянем? — Не помнишь, — его голос дробится на сотни — плачущих, стонущих, рычащих, воющих. — Ненавижу тебя! Когтистые пальцы грубо подхватывают левое бедро — и он, не успевая перенести вес на другую ногу, повисает на вздёрнутых к потолку руках. Кисти уже давно затекли и онемели, но вывернутые плечи всё ещё болят. Тёмная тварь знает толк в пытках — его подвесили так, чтобы, даже вытянувшись до предела, можно было коснуться пола лишь кончиками пальцев ног. Первое время ещё получается висеть на силе рук, но силы эти не безграничны, а энергии Ян в теле этот неизвестный Вэй Усянь почти не оставил — лишь столько, сколько нужно, чтобы жертва продолжала жить. Острейшие лезвия когтей скользят по внутренней стороне бедра, полосуя кожу в издевательской пародии на ласку, подбираются к сжатой хризантеме. — Хочешь меня? — шепчет тварь в ухо, насухо толкаясь внутрь сразу двумя пальцами. Сказать «да» — значит соврать, ведь его янский корень не проявляет никакого интереса к происходящему. Сказать «нет» — разозлить этого Усяня ещё больше... и тоже соврать, потому что за страхом и болью до сих пор скрыто желание. Он выбирает молчать — и Вэй Усяня это вполне устраивает, потому что тот вынимает пальцы и проводит ладонью по рёбрам, а после размазывает собранную кровь по собственному янскому корню, показавшемуся из складок одежды. Проникновение заставляет вскрикнуть от острой постыдной боли — кровь и так-то не лучшая смазка, а уж без растяжки-то... — Нравится? — рычит тварь, подхватив его уже под оба бедра и безжалостно вбиваясь на всю длину. — Нравится, когда тебя жёстко трахают? Он практически не слышит этих слов — боль в растянутых до предела в задних вратах, мешаясь с болью в вывернутых руках и ранах от когтей, почти заставляет потерять сознание. Почти. Тварь замечает это — и по телу проходится отрезвляющая волна Инь. Боль не уходит, нет — но каким-то образом распадается на отдельные составляющие, давая прочувствовать все свои грани по-отдельности: и тянущие мышцы рук, и саднящие порезы на ребрах и бедрах, и холодный янский корень, таранящий задние врата. Впрочем, тварь всё равно перестаёт болтать — теперь Усянь грубо вгрызается в его губы, смакуя кровь как лучшее вино. В алых глазах горит тёмное удовлетворение. А ему хочется — потерять сознание. Умереть. Что угодно, лишь бы не видеть безумие в знакомых глазах; лишь бы не слышать слова ненависти в свой адрес; лишь бы не чувствовать, что его возлюбленному нравится причинять ему боль, нравится брать его через силу. Янский корень внутри совершает последние, самые резкие толчки — и, наконец, изливается таким же холодным семенем. Ещё почти фэнь, пока естество Усяня не опадёт полностью, тот остаётся внутри — и это почти отвратительно. Впрочем, когда тварь покидает истерзанное тело, лучше не становится — раскрытую хризантему не удаётся сжать, а потому семя, перемешанное с кровью, стекает по бёдрам. Несколько фэней Усянь любуется делом рук своих, обходя его по кругу — и вдруг толкает в спину. Стягивающие запястья нити тёмной энергии исчезают, и он падает лицом в пол. Бедра ему Усянь вздёргивает тоже собственными руками — разводя в стороны, любуясь порванной хризантемой. — Как красиво — алое с белым, — голос твари почти нежен, и от этого внутренности сжимает только большим страхом. Когтистые пальцы оглаживают задние врата, а после неожиданно оказываются у рта, заставляя слизать пряную смесь крови и семени с них — и тут же янский корень вновь толкается внутрь *** Просыпаться от кошмаров ещё затемно становится привычно — они приходят практически каждую ночь с осады Погребальных Холмов. И почему-то ни в одном из них он не помнит, что натворил. Половину ночей Цзян Ваньиню кажется, что это настоящий Вэй Ин стал тёмной тварью и мучает его. Вторую половину он думает, что тот не смог бы возненавидеть своего шиди, сколь бы он того не заслуживал. В конце концов Цзян Ваньинь не выдерживает и лезет в тайник, где за десятком слоёв сдерживающих печатей лежит последнее сокровище Старейшины Илина — Чэньцин. Он ждёт, что тёмная энергия флейты, как во сне, обожжет ладони — но та лишь привычно гладит кожу прохладными потоками. А Чэньцин кричит — истошно, надрывно, будто не флейта, а сабля какого-то очень сильного адепта Цинхэ Не. Чэньцин хочет крови. Поначалу Цзян Чэн пугается такой кровожадности флейты Вэй Ина — но потом замечает согласный ответ Цзыдяня, и до него доходит. Чэньцин, маленькая глупая Чэньцин — не понимает, чего хочет. Цзыдянь — артефакт древний, почти имеющий собственное самосознание; и желание его звучит гораздо яснее: "Хочу как раньше" — и это и кровавые битвы спина к спине, и горячие ночи, и тихие посиделки на причале уже после войны. "Хочу, чтобы хозяин и этот Тёмный были вместе" — шепчет Цзыдянь, и Чэньцин надрывно вторит ему: "Да, да! Хочу, чтобы хозяин и твой Светлый были вместе!" Кажется, флейта даже не поняла, что её хозяина больше нет в живых — или наоборот, Призрачная Флейта чувствует больше праведных заклинателей и точно знает, что Вэй Ин умер не совсем и ещё вернётся? Отчаянно хочется верить во второе. Цзян Чэн перехватывает флейту для игры и подносит к губам — давно он не практиковался, очень давно, но парочку весёлых песенок для неё сыграть сумеет.