Обморок

      

Обморок

      «Спал я или не спал?» – вот основной вопрос, которым мучительно задавался Павел в пол-седьмого утра в начале октября. С одной стороны, если проснулся, выключил будильники, значит, спал; а с другой, Павел хорошо помнил тот бесконечных ворох мыслей, что словно сухие листья накрывали его, когда он ворочался на полу, постоянно просыпаясь и заново вроде бы засыпая. Например, в какой-то момент он услышал стук, открыл глаза, включил свет, увидел на столе кота, на полу – упавшую баночку для мочи (купил в аптеке за тридцать рублей с ощущением, что покупает презервативы), с какими-то словами прогнал кота и снова лёг, на автомате выключив свет. Помнил, как повторял слова «тело спит, разум спит», переделав фразу «тело спит, разум не спит» из просмотренного накануне эпизода сериала «Мистер Робот», пытаясь себя усыпить (как бы это ни звучало). Помнил смутные мысли о девушке, которая год назад появилась в его жизни буквально на несколько недель, чтобы потом просто исчезнуть без особых объяснений, медленно, мучительно и неумолимо, которую он ненавидел за власть над его мыслями и за то, что он ненавидит себя за то, что продолжает думать о ней, хотя она явно дала ему понять, что он ей противен, отдалившись от него так далеко, что он не может выбросить из головы мысль, что её никогда не было. На пол он лёг – а вернее, на одеяло, чтобы, легши на одну его половину, накрыться другой, а в результате постоянно выкатываясь со свободной стороны на ледяной пол или вырывая из-под себя одну половину, чтобы получше накрыться, что приводило к такому же результату – специально, чтобы сон был более чутким и чтоб он точно не проспал, как то было днём ранее, потому что стандартным расписанием было «лечь часа в три, встать в районе обеда». Не в этот раз: съездив-таки вчера утром в больницу, он получил точные направления и талончик на сдачу крови с 8:30 до 8:45. У него был опыт пропущенных важных контрольных, уж про первые пары и говорить нечего, так что он прибег к этому методу. И вот, если уж не проснувшись, то хотя бы встав с пола, Павел отправился в туалет с заветной баночкой с красной крышкой, которую очень сложно закрыть так, чтобы она не шаталась и изнутри ничего не капало (проверка проводилась на воде из-под крана, поскольку закрытая банка из упаковки при разгерметизации выдала очень резкий запах пластика, и её пришлось сполоснуть с мылом), а после – на кухню, варить овсяную кашу и пить сладкий зелёный чай. Потом – автобус, внезапная пробка, чертыхания – поскольку Павел решил пропустить изначально намеченный автобус и поехать позже, чтоб не сидеть в очереди, и вместо очереди просто просидел дома лишних полчаса – и вот наконец больница; надеть маску, полурваные взятые из дому старые синие бахилы, сдать банку с мочой и направление в окошко, вклиниться в очередь со своим талончиком (на часах уже 8:40) и почти сразу же пройти в кабинет.        – В курсе, сегодня в пять утра...?        – Да ты что! Ковид или что?        – Инфаркт.        – Ну и дела…       Вот такой будничный врачебный диалог в перерыве от работы.        – Молодой человек, за результатами в четверг (это был вторник) к инфекционисту в 304-й, а за результатами на ВИЧ к нам через десять дней. Продиктуйте свой номер телефона. Хорошо, ждите, сейчас вас позовут.       В военкомате – а источником зла, направившим на анализы, был именно он – сказали, что нужно будет сдать кровь из пальца и из вены. Паша с тоской вспомнил, что от этого же военкомата он уже сдавал эти же анализы (кроме анализа на группу и резус-фактор крови, тоже из вены, но который Паша делал в какой-то другой, платной частной клинике или центре, к сожалению, справки оттуда не сохранилось) уже раза два. И помнил хорошо, что его мутило даже после сдачи крови из пальца.        – Мне же надо и из пальца, и из вены сдавать?        – Нет, сейчас всё из вены определят сразу.       Павлу было даже жаль, поскольку он играл на гитаре и хотел проверить, действительно ли легендарные мозоли на пальцах не протыкаются до крови.       В автобусе ещё ему пришло в голову, что можно представить себя наркоманом и «ширнуться» якобы добровольно и даже с кайфом. Было непонятно, почему была такая реакция на уколы – от телесной ли слабости или неприятия вмешательства в своё тело, повреждения его неприкосновенности, но в душе Паши сидел червячок, который подтачивал его изнутри мыслью о том, что он боится.       Вот он уже на стуле перед неким длинным блестящим металлическим столом, за которым сидит слева женщина лет пятидесяти, а прямо перед ним – миловидная молодая женщина или даже девушка, хоть и в маске. А на столе – куча пробирок и справок. Запах почему-то не запомнился.        – Давайте направление. Давайте руку.        – Один ведь раз из вены сдавать? Общий, на группу крови, на гепатит и на ВИЧ.        – Да, один.       Девушка (Паша решил для себя считать её девушкой) уже натирала ему правую руку на сгибе локтя, но всё равно впоследствии он не мог вспомнить запаха спирта. Он глянул налево, но там сидел другой пациент, у которого готовились брать кровь, но направо, в окно, мешала посмотреть его же рука.        – …Кулак…        – Что?        – Сожмите кулак.       Как это описать, этот укол, этот «комариный укус», этот ожог от точки солнечного луча, пропущенного через лупу? Паша почувствовал именно его, уже не фантомный на левом сгибе локтя, как утром, а реальный, и сразу же начал физически ощущать, как в нём, в голове, словно происходит отлив на море. Ну вот уже и всё, подумал Паша, но почему-то игла всё ещё была в нём, и кровь всё ещё выкачивали из него.        – Всё нормально?        – голова кружится, – слабым голосом произнёс Паша. Мир перед глазами начал растворяться.        – зшжмитешфватшву (зажмите вату)       Левой рукой Паша начал продираться сквозь толщу воды, чтобы наощупь найти вату на правой. Он шарил по локтю, или думал, что шарит по локтю, но на самом деле он ничего не видел, не слышал и не думал.       Следующий сон запомнился куда менее чётко. «Камера» будто смотрела влево, и там был свет, и какие-то деревья, и что-то ещё. Позже Павлу вспомнился «Бегущий по лезвию» и фальшивый сон о единороге, который видели андроиды-репликанты. Он был специально создан, чтобы они считали себя людьми, как и фальшивые воспоминания. Однако тогда он только видел сон, но не мог ничего сделать. Это было сродни сидению одному перед огромным экраном в первом ряду в пустом тёмном зале кинотеатра небольшого города, где он живёт. Недавно этот кинотеатр, единственный в городе, закрыли из-за нерентабельности, поскольку все ездили в соседний мегаполис в продвинутые дорогие кинотеатры. И то сказать – последний раз сам Паша был в этом кинотеатре года за три до закрытия, если не больше.       В следующем сне Пашу куда-то несли аборигены острова. Этот сон был каким-то образом, наверное, связан с предыдущим. Однако он был очень коротким, и когда Паша проснулся, он понял, что аборигены – это медсёстры, которые кладут его на кушетку, а не на костёр. Две, три или четыре, он не мог сказать, но это всё-таки точно уже был не сон, и хоть он и принял горизонтальное положение, но он не в кровати.       Опять, пронеслось в голове у Паши.        – Мне снилось, что я вижу сон, – сказал он с кушетки девушке и взрослой – двум медсёстрам, которые вернулись за свой стол.       Чёрт, пронеслось внутри.       Паша задрал голову и закусил губу. На правой руке он обнаружил бинт, который наложили непонятно когда. Упал? Как всё произошло? Как и в тот раз. Позднее вперёд выступила одна навязчивая мысль: вот как-то так однажды встречу незаметно смерть и больше уже не проснусь. Она просто завладеет тобой, и не отвертишься. А даже круто, в тот раз не было сна, а выходит, может, и правда это будет как уснуть.       Тот раз – может, и не первый, но в памяти он был как первый – это случай, произошедший в аналогичных обстоятельствах, только тогда Паша очнулся лежащим на боку на холодной плитке. Ощущение вещей изменилось, и казалось, что Паша превратился в гиганта, а над ним вроде бы была койка размером с мост, а ещё руки медсестёр, и он тоже что-то говорил, и они говорили, и вроде бы ему сделали укол, но ярко запомнилось ему именно ощущение холодной плитки. Было так спокойно! Словно весь мир исчез – и одновременно весь он был тут. Наверное, примерно так раненый Болконский себя почувствовал под необъятным небом Аустерлица. Потом ему сказали, что у него были судороги, и что он вроде бы всех напугал. Возможно, это даже произошло в том же самом кабинете, и возможно даже с теми же самыми медсёстрами. Однако с тех пор Паше довелось прочитать «Идиота» Достоевского (это всегда звучит как «идиота Достоевского» и немного смущает), и позже ему вспомнилось, что князь Мышкин, а по сути сам Достоевский через него описывает эпилептический (или эпилептоидный) припадок в таком же восторженном ключе, сравнивая его с неким приближением к божественному, просветлением, трипом или как угодно на более современном языке. Всё исчезает и одновременно будто бы концентрируется в одном месте – как Большой взрыв задом наперёд.       В этот раз ничего не сказали. Появилась медсестра, чтобы измерить давление, и дала ему вату с нашатырём. О! Этот суровый запах, пробивающийся через любой насморк и бьющий в лоб! Этот змеиный яд, эта отрава, которая лечит! О да, таким можно и с того света вытащить, если сунуть в нос. Или наоборот – на тот свет отправить.       Затем ему предложили конфету. Хоть у него и была своя, о чём он сказал, он взял конфету.        – Кажется, я у него последний литр крови забрала, – посмеялась медсестра. – Вон бледный какой.        – Ты весь какой-то синюшный, жёлтый. Давно у тебя так? Диабет есть? – спросила другая, постарше, вроде бы та, которая на входе сидела за столом и принимала направления, что-то переписывая и записывая номер телефона. Те, что постарше, были с короткими стрижками.        – Нет, диабета нет. Давно, со школы ещё, у меня так почти всегда, когда не высплюсь или настроение плохое. Почти как хамелеон. Мне даже говорили, что я жёлто-зелёный, от чего, от чего только хуже. – Почему-то заплетался язык. Павлу хотелось сказать, что от таких замечаний и в школе, и дома ему не становилось лучше. Он ненавидел своё отражение в зеркале у столовой, ненавидел тех, кто смеялся над ним, избегал взглядов, чтобы на него не смотрели, избегал смотреть и показывать своё жёлто-зелёное лицо с обкусанными губами, от чего вся его фигурка становилась только более жалкой и так будто и напрашивающейся на окончательное уничтожение.       Год назад он наконец взял свою жизнь в свои руки и записался на карате, начал вести более активный и здоровый образ жизни, стал сильнее и увереннее. Но всё получилось ещё хуже, чем в прошлый раз. Слабак, слабак, мерцало в голове. Вспоминалось после сорокаминутное или около того видео с экспериментом: очень гибкого йога удушает адепт бразильского джиу-джитсу, всё-таки удушает полностью захватом сзади за шею, до потери сознания, и весьма быстро, несмотря на опыт расслабления, полученный из йоги. А потом йога не получается просто так привести в сознание, его – а он тощий и высокий – начинает колбасить судорогами, по «бразильцу» и другому участнику было заметно, что они испугались и растерялись. Мутит. Тошнота. Однажды в лагере Паша начал драку в королевскую ночь, потому что ему мешали спать. Он не знал правила королевской ночи и не понимал, что и почему, и в какой-то момент просто ломанулся как дурной в соседнюю комнату и начал душить того парня, который, как предполагалось, коварно пытался – Паша уже даже не помнил, что именно. Однако то ли другие пацаны, то ли тот в одиночку скинули его, Пашу, вниз, под себя, и сели сверху. Пацан что-то говорил и пару раз слабо ударил в нос, практически просто положив на него кулак, а может, ничего не ощущалось под адреналином, зато потом другой пацан, какой-то очень мелкий, начал перегибать руку – кажется, Паша ей пытался скинуть или ударить того, кто на нём сидел, или закрыться от него – перегибать через деревянный бортик кровати, находясь за головой лежащего на спине и под человеком Пашки. Рука трещала в районе локтя, но пацану этого было мало, и он бил то ли ногами, то ли руками по рёбрам Пашки. Потом Паша долго ревел в кровати своей комнаты, рядом сидел взрослый, который вроде бы и расцепил их, а потом Паша долго стоял под холодной водой или умывал ей лицо, и тот самый парень, который сидел на нём, что-то говорил и бил, по всему своему виду какой-то «уличный» и жёсткий, делающий сальто, разбежавшись и оттолкнувшись от дерева, извинялся и просил приседать и дышать, чтобы что-то проверить или сделать. Помнилось ещё Паше, что он пробил ногой гипсокартонную дверь или стену в этом лагере, и что потом недели две, три или месяц у него кололо в рёбрах на вдохе, но он так и не пошёл к врачу. Им тогда было лет по двенадцать-тринадцать, и больше в лагерь Паша никогда не ездил. Единственное, что с ним осталось – вот этот доводящий до паники страх беспомощности и удушья. Последней каплей стало приставание какого-то пьяницы на улице, который положил руку на плечо Паше, а когда тот резко скинул её, пьяный с угрозой и руганью толкнул его в спину, и Паша немного подлетел и не совсем удачно приземлился на свою ногу, после чего у него что-то разладилось в колене и появился страх перед этой улицей – и ощущение собственной ничтожности и ненависти к миру. Когда нога вроде бы прошла, в один вечер он особенно разозлил себя воспоминаниями обо всех таких случаях, посмотрел, какие секции есть в городе, и отправился на следующий же день в ближайшую – в секцию карате. Потом он никогда не мог понять, что же мешало ему тратить минуту в день на десять-пятнадцать отжиманий в школьные годы или даже навестить психолога, которого, наверное, всё же не избежать.       Трус.       Слабак и трус.       Вот что горело яркими неоновыми буквами в его голове. Только трус кинется душить, сам боясь удушения, и вот итог: тотальная слабость перед сдачей крови. Слабый, всегда проигрывающий, безвольное и слабое тщеславное самовлюблённое ничтожество.        – Тебе воды надо выпить, сейчас принесу.        – Не надо, у меня есть.       Паша уже не лежал, а сидел на койке, и пил воду. Однако чем больше он пил, тем больше возвращалась слабость. Мир снова начал таять, медсёстры снова забеспокоились из-за него, и он снова лёг. На сей раз к нему пришла уже другая женщина – лет тридцати пяти, немного суровая, но добрая, не с короткой стрижкой, в маске. Почему-то она прямо перед ним застегнула халат, словно собиралась его… Не важно. Она всего лишь ещё раз измерила ему давление, только каким-то другим прибором. Назвала пульс – кажется, 55, и давление. На её вопрос Паша ответил, что это, наверное, потому, что он мало спал и почти ничего не ел.        – Что ел?        – Кашу и чай сладкий.        – Не надо было, ты не знал? При общем анализе крови не едят ничего перед тем, как сдают.        – …        – Сколько спал?        – Часов шесть.       Про лавину мыслей – такое, кстати, ещё бывало, когда Паша ложился спать после многих часов игры, и даже хуже: было непонятно, открыты или закрыты глаза, в сознании он или нет, перед глазами стояли картинки из игры. Про лавину мыслей и плохой сон на полу он не сказал.        – С девушками небось гулял?        – Нет. – Вопрос удивил Пашу.        – Зря, надо было с девушками гулять. – В голосе женщины слышалась улыбка.       Эх. Не мог же Паша объяснить, что у него вообще не было друзей, с которыми можно было бы погулять, и что по ночам он сидит в интернете, и что девушки у него тоже никогда не было, за исключением пары случаев чего-то приблизительно к тому идущего, но не дошедшего.        – У тебя такое было уже раньше?        – Да, это уже второй или третий обморок (Паша попытался показать число пальцами, но тоже несколько запутался), иногда просто голова кружится, иногда обморок.        – Ты предупреждай заранее, что можешь в обморок упасть.        – Мне стыдно. Каждый раз надеюсь, что не упаду.        – Понятно. Хочешь горячей воды?       Этот неожиданный вопрос тоже удивил Пашу. Пустой кипяток – это как-то странно, и он ответил отрицательно, и женщина ушла.       Потом вновь подошла женщина с «кассы» и вручила ему вторую конфету от лица больницы и третью по счёту – поскольку ещё одну он взял из дома с собой. Он ещё (хотя и уже тут подходит) доедал её, когда вернулась та женщина – тоже в маске – и принесла ему всё-таки нормальный чёрный чай, пусть и очень горячий, в двух одноразовых стаканчиках.       Тем временем вновь начали заходить люди – вот какой-то мужчина буднично и просто сдал кровь и пошёл на выход не в ту дверь, вот пришёл какой-то парень – тоже, наверно, от военкомата. Пришла женщина и села к той же девушке, которой неудачно сдал кровь Паша. Честно говоря, события несколько путано записались в голове Паши – вроде бы он лежал на койке в тот момент, когда она пришла, но тогда непонятно, когда он пил чай. Наверное, это был тот эпизод, в котором медсестра как раз пошла за чаем. Вроде бы предположительно военкоматовский парень сидел перед женщиной слева или уже ушёл. С этой женщиной-пациенткой та, что отнимала кровь, молодая, о чём-то заговорила, и это привлекло внимание Паши, да и вроде бы другой медсестры, и парня, если он тогда сидел там, если он не подошёл позже. Из разговора стало понятно, что женщина боится и что она тоже может отключиться. Медсёстры начали шутить:        – Так, не сметь нам тут падать, уже ложиться некуда, надо ещё коек заказать. Как вон на втором этаже в одном кабинете две койки. Или рядами вас друг ко другу на койку сажать. Что за день, двое сразу. Чё ж вы все какие слабые.       Паша в это время ползком перебрался из лежачего положение в сидячее и переместился на стул, на котором стоял его чёрный рюкзак и лежала чёрная кофта, в которой он ходил ещё в школьные годы. Но пронесло: каким-то чудом женщина удержалась от падения в бездну бессознательности. Мирно и спокойно Паша допил чай.        – Что ж, пойду я, прститез беспокойств, спасибо, – также коряво выдал он на прощание (не нарочно!), как-то боком или спиной выходя из кабинета, и фактически без реакции со стороны всех присутствующих, перед которыми ему было мучительно стыдно за свою слабость и то, что заставил возиться с ним. Перед его уходом ещё какая-то женщина заглянула спросить, кажется, про результаты – у неё на следующий день была назначена операция. С взаимным недопониманием и раздражением ситуация разрешилась, кажется, ничем. Её не приняли, поскольку по времени ещё продолжался забор крови (тоже странно звучащее словосочетание. Представляется некий забор, деревянный или какой угодно, с частоколом или без, весь в крови). Отчасти, наверное, из-за Паши, поскольку, видимо, кабинет временно закрыли для входа на то время, пока возились с ним. Когда он вышел, на часах было уже 9:20 или 9:25 – то есть он пробыл среди этих стойких женщин почти час. За это время он успел даже привыкнуть к этой особой атмосфере, и по возвращении домой снял с полки и положил на стол когда-то давно начатую, но брошенную на середине и уже забытую по части содержания книгу «Реанимация. Записки врача» Владимира Найдина.       После этого Паше ещё предстояло отстоять относительно большую очередь за результатами сделанной накануне флюорографии. Сначала чуть не возник конфликт с мужчиной, который посчитал, что Паша собирается пролезть без очереди – мол, за результатами без очереди, но нет, тут очередь общая, как и накануне. Паше удалось донести до мужчины мысль, что он понимает ситуацию, поскольку вчера было то же самое, и впоследствии, по мере прибавления новых людей – а вот они-то как раз пытались прорваться без очереди, впрочем, как и накануне, ведь как же так, всего-то отметиться, печать поставить – по мере появления новых людей и ухода некоторых особо нетерпеливых из них и выхода очереди в конце концов за дверь этот мужчина, тоже взвинченный, разговаривал с Пашей – в основном в одностороннем порядке, Паша только кивал, соглашался и говорил, что вчера было то же самое. Даже та же самая женщина, похожая на его бывшую одногруппницу с трагической судьбой, что накануне стояла за ним в очереди – она ещё попросила придержать за ней место и умчалась в машину за медицинским полисом – она вновь появилась и оказалась всего через пару-тройку человек в очереди после Паши, но не обратила на него внимания. Сегодня она была в другой одежде и уже не выглядела так нездорово – тревожно, зависимо, несамостоятельно, даже истерично-суицидально-жертвенно – как вчера, но из головы Павла всё равно не шло сравнение с мёртвой одногруппницей. Отметиться быстро ему, однако, не удалось, поскольку для военкомата ему нужен был и снимок тоже, и пока он его ждал в сторонке, очередь продвинулась человека на четыре, и почти все были за результатами. Но наконец был получен и снимок, и с лёгкой душой, посмотрев на свои лёгкие анфас и в профиль, на результат «в пределах нормы», Паша снял бахилы и пошёл в магазин, купил горький шоколад «Бабаевский Элитный» себе в награду, большую плитку по скидке, а потом поехал домой.