Fragility

      У Лилит лишь отчаяние-отчаяние-отчаяние и едкая горечь, въевшаяся глубоко-глубоко, навсегда-навсегда.       У Лилит тоскливая безнадега расколола бескрайнюю чистоту небес в наивно распахнутых глазах.       У Лилит злость кипит, бурлит и нетерпеливо выливается из переполненной до краев чаши.       У Одалии — яд фальшивых как и она сама улыбок и беспощадность лживых слов.       У Одалии безжалостная меткость, идеальное попадание в самое сокровенное, самое больное.       У Одалии лицемерие едкой кислотой разъело всю ее настоящую, всю ее истинную, всю ее сущность, оставив лишь идеальную, слишком идеальную, слишком слащавую ложь-ложь-ложь.       Заметят ли этот обман? Определенно точно нет.       Никогда не замечали.       «Лили безнадежна», — мечтательно-снисходительный шепот и коварный блеск расплавленного золота. Уголки губ дрожат в самодовольной усмешке.       Врать и не краснеть — легче простого. Сложнее не рассмеяться над детской наивностью обманутого.       Одалия живет, Одалия дышит обманом, Одалия просто не умеет жить по-другому, не знает, что можно. Одалия — само чертово воплощение бесстыдной, грязной лжи, что чернее самой темной, самой беззвездной ночи. У Одалии притворство — обыденность, она питалась им, словно молоком матери, ее взрастили на сплошном гнусном лицемерии.       Ложь — искусство. Им Одалия овладела в совершенстве.       У нее смех насквозь пропитан притворством, нет в нем ничего искреннего, ни капельки правды или хотя бы намека на нее. Лишь липко-сладкий сироп приторной лжи. Лишь образ фальшивый, ненастоящий, лживый от и до.       А у Лилит теперь восхищение-обожание-восторг блестит в глазах, рассыпается мириадами звезд, ярко, невыносимо слепляюще, мигающими в глубочайшей тьме.       У Одалии же в дрожащих руках жалкие осколки сломанной маски наглой лжи, и застывший страх, сковавший раз и навсегда.       «Не лучше ли предаваться чувствам осторожнее?» — ее собственные слова, струящиеся издевательской насмешкой, откровенной снисходительностью и деланным смехом.       Пронизывающий до самых костей страх заставляет сердце отбивать новый, суматошный и необъяснимый ритм. Одалия впервые ощущает столько противоречий в себе, впервые чувствует этот несвязный, непонятный клубок странных эмоций, который не в силах распутать.       Одалии пятнадцать и она впервые четко осознает, что совершенно не понимает, что с ней происходит.       Робкое тепло мая у Лилит в несмелой улыбке, а бесконечность безоблачного неба во взгляде. Нестерпимый жар, ослепительное пламя — рыжий пожар волос, непослушный и пышущий жадным огнем. Лилит — долгожданная весна для покрытой ледяными айсбергами Одалии. Одалии, которая нетерпеливо тянется к ней, хоть все еще панически боится обжечься об этот неукротимый огонь, подвластный одной Клоторн.       Грани стерлись слишком быстро. Запреты и напоминания матери с отцом, которые, казалось, заучены на зубок с раннего детства — тоже.       Страх охотно переплетается с предвкушением. Беспощадный адреналин захлестывает окончательно. Одалия забывает, что надо слушать только разум и растворяется в чем-то неизведанном, чем-то пугающем, но таком приятном, что даже кажется, что принципы похоронены в руинах тщательно отстроенной репутации не зря.       Лилит держит ее за руку, улыбается, а у Одалии сердце разрывается от осознания того, насколько же это все недолговечно.       Даже то, что казалось вечным, однажды будет разрушено. И остается лишь забрать как можно больше времени в калейдоскоп воспоминаний.