I
– Как думаешь… Зачем мы здесь?.. Ива спросила то, о чём он и так нередко думал. Да и она думала об этом не раз, и даже уже когда-то задавала ему этот вопрос; тем не менее, она задала его вновь. Этот вопрос оставался нерешённым, да и вряд ли его вообще можно было решить; поэтому он никак не выходил из их голов, в целом не беспокоя. Сегодня был не такой день. В ответ на эти слова Ёки – так его звали – ничего не сказал. Сказать было нечего. Вместо речи родилось движение: это Ёки немного изменил положение дров в очаге. Стало немного уютнее: свет стал более цельным и сконцентрированным, перестав бросать разрозненные пятна то в левый, то в правый угол. Теперь светло было только в небольшом радиусе от очага. Ива и Ёки находились как раз на границе: если их лица ещё были несколько освещены, всё, что дальше – плечи, руки, спина – было поглощено мраком. Впрочем, никто не знал, какой именно здесь угол правый, какой – левый, думать над этим просто никому не пришло в голову. Когда Ёки подошёл к огню, он снова подумал, насколько это красиво и тепло. А ещё – загадочно. Так, если поднести руки слишком близко, возникало неприятное ощущение, тогда как в случае, если держать руки чуть подальше, чувство было приятное. Он этого не понимал и тихо удивлялся: почему так? Впрочем, почти ни на один вопрос у них не было ответа, и взять его было неоткуда, поэтому дальше мирного лёгкого удивления ничего не заходило. Он просто понял однажды, что нельзя быть к этому слишком близко, и держался на таком расстоянии, чтобы ему было хорошо, и больше он ничего не требовал. Вообще здесь никто ни от кого ничего не требовал, каждый исполнял свой маленький список дел так, словно это было его работой. Не было нужды говорить: «Принеси то», или: «Сделай это», так как каждый знал свои обязанности и хорошо их выполнял. Так было всегда, сколько они помнили. Их существование в этой маленькой – с объективной точки зрения – хижине, или избушке, или в этом домике, – было взаимовыгодным, оба это понимали, хотя скорее – догадывались об этом. Ещё вернее вот так: иначе быть просто не могло. Ёки давал дерево, чтобы было тепло и светло, Ёки же давал Иве животных, Ёки же и помогал ей их разделывать. В свою очередь, Ива держала их жилище в чистоте, готовила еду, согревала замёрзшего Ёки, когда тот возвращался с улицы. Вдвоём жить было гораздо легче, чем поодиночке. Собственно, поодиночке они жили не так уж и давно, хотя никто и не помнил точно, сколько. Воспоминания были размытые: Ёки помнил какую-то долгую, долгую дорогу, каких-то похожих на него людей, только весёлых, Ива смутно припоминала, что раньше она жила в похожей избе, но с какой-то женщиной и где-то не в этом месте, хотя за пределами жилища всё везде было одинаковым. Снег. Снег. И снег. Ещё ветер. Ещё деревья, бесконечные деревья. Это всё. В мире были только снег, ветер и деревья. В их избушке было ещё тепло, светло и безопасно.II
В их избушке действительно было тепло. Огонь не потухал практически никогда, а само строение было очень крепким, что защищало его от ветра и снега снаружи. Его стены не впускали холод и не выпускали тепло, поэтому Ива и Ёки не замерзали. И это было очень хорошо. Когда Ива жила здесь с той женщиной, у них часто кончались дрова, и для самой Ивы остаётся загадкой, как она не погибла. Впрочем, она не знала, что это такое, она только избегала этого, руководствуясь каким-то чутьём, каким-то знанием. Надо было делать так, чтобы было тепло, а голова не кружилась – вот в чём была уверена Ива. Куда делась та женщина?.. Ива не знает, не помнит. Она хорошо видит и слышит, как и Ёки, но с памятью у них не так хорошо. Впрочем, почему-то это их не сильно беспокоит. Ёки пришёл к Иве не очень давно. Как-то Ива была в избушке – ну, это обычное её место, – и вдруг дверь открылась, но не сильно. Пожалуй, если бы дверь открылась полностью, Ива тут же погибла бы. Но так не случилось. Дверь открылась, и в избу вошёл кто-то. Ива не забилась в угол и не поднялась посмотреть, кто это. Можно сказать, что ей было всё равно. Однако через небольшой промежуток времени она взглянула на вошедшего. Она увидела кого-то крепкого, ростом немного выше себя. Его лицо было во тьме. «Ё К И,» – почему-то подумалось ей. Это слово словно кто-то сказал в её голове. Тихо она произнесла: И В А , – и человек наконец подошёл к слабому огню. Тогда она увидела, что у него густые тёмные волосы по плечи, косматые брови, на которых ещё таял снег, и борода почти по всему лицу, на которой тоже таял снег. Впрочем, Ива и сейчас не знает слов «плечи», «брови», «косматые», «борода», а тогда она была куда слабее, чем сейчас. Поэтому она просто посмотрела на него и всё. Она заглянула в его глаза. Это было так удивительно. Она словно забыла себя. Муть перед глазами прошла, неприятное чувство внутри куда-то ушло, из головы исчезло что-то свербящее. Она долго смотрела на него. В него. Она утонула. Ёки хорошо это помнит. Когда он вошёл в эту избушку, чтобы переночевать здесь, в пустую избушку, как он думал, он вскоре, как отряхнулся от снега, понял, что она не пуста. Он увидел огонёк. В его голове возникло нечто вроде слов «довольно странно», нечто с подобным смыслом. И вдруг он услышал (у него хороший слух), как темнота (он был сфокусирован на огоньке и потому ничего не заметил) сказала слово. Это было «Ива». Странное слово. Оно показалось ему красивым и каким-то мягким, тёплым. Как пламя костра, в котором звонко трещат поленья. Подойдя ближе, он наткнулся взглядом на человека. Это было так странно. Это было очень странно. Он думал, в этом маленьком поселении из пяти избушек никого нет. Он ошибся. Это была девушка. Он это понял по волосам – слишком длинные – и лицу – слишком другое, не как у него. Оно было… очень худое, хоть Ёки и не знал тогда этого слова. Кости выступали на нём. Сама она была закутана в какую-то одежду тёмных оттенков, впрочем, огонь был так слаб, что изба была почти пещерой. (Что это такое, Ёки тоже не знает. Если сказать ему это слово, в его голове возникнет много образов, которые в итоге составятся в нечто странное.) И вот она повернулась к нему. И стала смотреть ему прямо в глаза. Ему не очень это понравилось. Обычно прямо на него смотрит животное, которое в скорейшем времени теряет жизнь от его руки. Хотя и не всегда это бывает. Но в этом взгляде… было что-то особенное. Девушка долго смотрела на него, и волей-неволей он также смотрел на неё. Однако если Ива в своём состоянии просто вцепилась в два ярких объекта (они отражали немного света от огня, да и сами по себе были яркие) – глаза Ёки, и больше почти ничего не видела, то Ёки видел всё её лицо. Несмотря на худобу и одежду, он понял, что перед ним девушка. Изучать её было довольно любопытно, редко Ёки встречал людей. В её глаза он тоже смотрел, не только на лицо. Красивые глаза. Они словно кричали ему что-то. И в следующий миг девушка закрыла глаза и упала набок. Тогда Ёки достал из мешка за спиной одно небольшое сухое полено и положил в костёр. Не сразу, но оно схватилось. А тем временем Ёки уже доставал из мешка небольшой кусок тонкого вяленого мяса, нож и две глиняные миски, одну с толстыми стенками и донышком, другую с тонкими, которые можно было соединить в закрытую ёмкость, поставив одну на другую. На короткое время выйдя из избы (предварительно он придвинул Иву поближе к огню и накрыл её дополнительной тканью из своей сумки), он вскоре вернулся со снегом в мисках и поставил их в очаг. Затем он быстро, хоть и не без усилий, порезал кусок мяса на тонкие полоски, эти полоски – на другие полоски, те – на третьи, и отложил всё в сторону. Покончив с приготовлениями еды, он наконец взялся за Иву. Первым делом он снял с неё ту кипу тряпок, в которой она сидела, наверное, долгое время. Как он и думал, всё это было пропитано полубольным потом. Вместо тряпок он накрыл её своей материей, которой он несколько ранее уже накрывал Иву. Материя, даром что лежала в мешке (меховом, кстати), не была замёрзшей, она была даже немного греющей. Ей-то он и накрыл девушку. А потом он посадил Иву к себе на ноги, приложив её тело и голову к себе. Немного погодя он вынул из огня миски с растаявшим снегом, там оказалось совсем немного воды. Этой водой он намочил пальцы и осторожно провёл ими по лбу, а затем и губам Ивы. Они были горячие. За миг до этого он положил несколько полосок мяса в пускай и не вскипячённую, но всё же подогретую воду. Оттаявшие, подогретые водой, они стали источать тонкий запах мяса, когда Ёки их из неё вынул. Пожалуй, от такого запаха у голодного человека сразу бы закричал желудок. Примерно на это и надеялся Ёки, когда поднёс такую полоску к носу Ивы. Некоторое время не происходило ничего. Но вот лоб Ивы немного сморщился, за ним сморщился и нос, и Ива сделала сильный вдох. Учуяв усилившимся от голода обонянием запах мяса, она чуть не откусила Ёки палец, которым он держал кусок. Это не её вина, она была просто слишком голодная. Однако, едва съев кусочек, она снова закрыла глаза. Она уснула. Это был именно сон, не потеря сознания. По сути, она съела мясо, находясь без сознания. Всё это время Ёки держал её на своих ногах, прижав к своей груди. Он не отдавал себе отчёта в том, что делает. Он действовал механически. У него не возникало мыслей, делать ли всё это или бросить девушку умирать и уйти. Он просто пытался сделать хоть что-то. Может быть, он сделал это из-за её кричащих глаз. Когда Ива уснула, он немного прибрал вещи и отодвинулся к стене, что была самой близкой к костру. Свой мешок он положил рядом. Ива по-прежнему спала на его груди. Ёки сидел и смотрел на огонь, иногда на девушку, потом снова на огонь. На оба эти предмета было приятно смотреть. От Ивы он ощущал тепло. Он слышал её слабое дыхание. Долгое-долгое время он был один. О чём он думал, глядя в огонь? Перед его глазами возникали какие-то размытые воспоминания-люди. Они куда-то двигались… Потом Ёки переводил взгляд на мирно спящую Иву, разглядывал её лицо. Он почувствовал, что она красивая. В его жизни почти не было слов как таковых, были лишь ощущения да действия. Но он понял, несмотря на её худобу, что она красивая. В какой-то момент, сам того не заметив, Ёки заснул.III