Водка и селедка

«До чертей допился», — думает господин Ебас. «Мудак, блять», — думает господин Ебас. Мудак стоит напротив, скрестив руки на груди, и кажется вполне себе реальным. У господина Ебаса достаточно коллег-Хофманов, достаточно свободных денег и в избытке исследовательского энтузиазма, господин Ебас как никто другой знает, как отличить бред от яви и явь от сна, но спутанные размытые мысли на этот раз вторят одна другой — этот настоящий. Красный, как вареный рак, с неестественно блестящими волосами и мефистофелевской бородкой, но настоящий. «Это просто дурацкий грим, — лихорадочно думает господин Ебас, — дурацкий грим и… и… хвост». Футов шесть длиной, гибкий и подвижный, как у кошки, с острой кожистой пикой на конце. Будто бы у мутантов не бывает хвостов; в теории объяснить можно даже лишнюю пару глаз. (О том, что мудак минуту назад буквально возник из ниоткуда в огненном вихре, господин Ебас усердно старается не вспоминать.) — Yest pokhavat? — вдруг на чистом русском спрашивает мудак. — Tolko zakusit, — механически отвечает господин Ебас. Мудак подходит к столу, несколько секунд деловито изучает ассортимент принесенных Эммой напитков и закусок и с резким хлопком исчезает в огне, оставив после себя облако едкого дыма. Полминуты господин Ебас проводит, слепо таращась на первый в раскрытой папке пожелтелый лист с грифом «Да пошел ты нахуй блять», а потом мудак появляется снова — с двумя гранеными стопками в красных руках с собачьими когтями, хрустальным штофом в кольце хвоста и продолговатым газетным свертком под мышкой. Опустив все на стол, мудак так же деловито наполняет стопки, а затем принимается разворачивать сверток. В нем оказывается вонючая серая рыба с лицом умственно отсталого ребенка. «Вот где находится ад», — рассеянно думает господин Ебас, пробегая глазами заголовок «В ВОРОНЕЖЕ СНОВА ВОРОНЫ И ЕЖИ КАЖДЫЙ ДЕНЬ ОДНО И ТО ЖЕ». — Давай за знакомство, — предлагает мудак. Господин Ебас пожимает плечами и соглашается. Подобное излечивается подобным. Выпитое на вкус напоминает разбавленный этанол, которым они со Зловещим ужирались в Биркенау; это немного напрягает господина Ебаса, потому что уже после третьего стакана они со Зловещим обычно запирались и, по словам подслушивавших, в течение четверти часа мучительными рывками двигали что-то тяжелое и громко охали, но потом он вспоминает, что мудак русский, и беспокойство испаряется. — 2 rublya 87 kopeyek, — с отеческой гордостью говорит мудак. Господин Ебас без интереса отмечает, что они так и не познакомились, затем предполагает, что (мудаки) черти, скорее всего, поголовно телепаты. А раз русский черт знает, что он Ебас, а Ебас знает, что он русский черт, все относительно честно. — Дешево, — говорит господин Ебас, когда стопки вновь наполняются. — Дешево, — удовлетворенно соглашается мудак, отставляя штоф, и по его тону не похоже, будто он считает дешевизну недостатком. Они пьют снова, мудак закусывает своей вонючей рыбой, и господин Ебас наблюдает за тем, как он счищает чешую небольшим красивым ножом и ловко отделяет от костей мясо цвета подгнившей плоти. — Черный хлеб, — наконец говорит господин Ебас. — Chto? — Черный хлеб, — повторяет он. — У тебя его нет. — Его съел мой домашний медведь, — говорит мудак совершено серьезно. — В аду держат медведей? — Ты производил впечатление умного человека, — без тени улыбки отвечает мудак. Тут господин Ебас срывается на нервное хихиканье. Перебирает в голове несколько фраз, и ни одна не кажется подходящей. Он слишком пьян. — Твой нож соскучился по настоящей крови, — наконец констатирует он. — А карманы — по настоящим деньгам. Я могу кое-что тебе предложить. Выходит красиво. Мудак оценивает формулировку, одобрительно промычав — точь-в-точь племенной бык на выпасе. — I chto jhe, shef? Господин Ебас замирает с вилкой в руках, разглядывая кусок рыбы, насаженный на зубец. Какой, к хуям собачьим, шеф? — Меня зовут Шоу. Себастьян Шоу. Для тебя с этого момента — мистер Шоу. Я не собираюсь узнавать, откуда ты свалился, что тебе надо и зачем ты кормишь меня этой… Точно. Отравить! Он хочет его отравить? Но ничего. Господин Ебас так быстро не сдастся — этанол приучил его желудок определять и выблевывать все вредоносное и усваивать все полезное или безвредное. А если говорить точнее, то он сам себя к этому приучил. Впрочем, это все лирические отступления, напоминает себе господин Ебас, а сейчас ему предстоит принимать в штаб нового мутанта. — Умеешь убивать быстро и тихо? — Это мое призвание, — хохочет мудак. — Я заметил, — сухо говорит господин Ебас. — Не спалишься на первом же задании? — Смотря какую сумму предложишь. Ах ты ж мелкий хвостатый засранец. — Или… Подожди, она настоящая? Ну конечно, думает господин Ебас. Фуражка Вермахта — не господина Ебаса, конечно, но все-таки. В самый раз для русского мудака (на то он, собственно, и мудак: сам господин Ебас Гитлера ненавидел похуже собственного отца; а отец у господина Ебаса был хорош: бил его, когда господин Ебас был маленьким, за что и поплатился — подросший господин Ебас за неимением других развлечений лупил его каждую субботу). — Нэд Бакман. Слышал когда-нибудь о таком? Мудак делает большой глоток прямо из штофа, морщится и кивает. — Зачистишь всю его свиту — получишь фуражку. Договорились? — И сотню долларов, шеф. Бывай. С меня — трупы, с тебя — деньги и шляпа вот эта. И кстати, зови меня Азазель. Вспышка — и стол оказывается пуст. Снова вспышка — и мудак исчезает. Вместе с фуражкой и крупицами трезвости, которые господину Ебасу пришлось собрать для разговора с Азазелем. «До чертей допился», — думает господин Ебас. «Мудак, блять», — думает господин Ебас. На этот раз о себе.