Ради Чукура

      Это кажется ему таким знакомым.       Неразборчивые крики чукурских, доносящиеся со всех сторон, — Ямач не понимает, окружен он или его вводит в заблуждение неудачная планировка зданий. На всякий случай он передвигается, прислонившись к стене, и крепко сжимает ствол глока.       Вскоре крики стихают, и его встречает знакомый перекресток. Ржавая дырявая бочка с нелепо красующимся на ней знаком — тем знаком, что Ямач два года назад набил у себя на сердце, — чуть было не сбивает его с ног.       Он догадывается, почему она валяется посреди улицы.       Он догадывается, почему подошва его ботинок натыкается на битое стекло.       Разнесенная кофейня, беспорядочные метания на крышах домов и всполохи сигнальных ракет — кажется, погоня в самом разгаре. Люди Арыка были подготовлены, хорошо вооружены, да и чукурские вряд ли могли предсказать встречу с автоматной очередью посреди ночи. Чего они не были лишены — так это быстроты реакции. Ямач уверен: уже через пару минут после первого выстрела все склады оружия были опустошены и мужское население района пошло давать отпор незваному гостю.       «Действительно, — с непонятно откуда взявшимся злорадством отмечает вдруг Ямач, — только те, кто разнес заведения Дженгиза Эрденета и даже не удосужился поставить автоматчиков на входах в район, могут посчитать такого гостя незваным».       Впрочем, укол совести заставляет его засунуть такие мысли куда подальше. Возможно, он и выглядит как вор, пробираясь в район ночью и обтирая стены брендовым пиджаком, но он все еще несет ответственность и за этих молодых ребят, и за их семьи.       Чукур в нем нуждается. Нуждается, несмотря на то, что каждый его житель плюнул ему в лицо и выгнал, как плешивую псину. Пусть так. Когда-нибудь они поймут, что вся ебаная жизнь Ямача Кочовалы — это бесконечное «ради Чукура».       Со всей силы пнув бочку и позволив себе пару смачных ругательств, он двигается дальше.       Крови нигде не видно. Ямач тщательно осматривает каждый сантиметр знакомой улицы, особенно дорогу возле кофейни, привидевшуюся ему годами ранее: в том сне отец отмывал серую плитку от рек крови, а Аличо являл Ямачу ту часть его сознания, которая давно не пыталась оправдать этот район и его жителей.       Ямач прикрывает глаза.       В нем говорит обида. Обида на семью, на Чукур — на всех тех, кто посмел бросить его, кто оказался настолько слеп, что не удосужился понять. Раньше он и в мыслях не мог обвинить чукурских в предательстве.       Теперь он ни в чем не уверен.       Сомнения точат его изнутри подобно червю.       Разве сезон персиков еще не прошел?       Ямач стискивает челюсти и вертит головой, пока не слышит хруст шейных суставов. Холодный пот медленно стекает вниз по телу, и пистолет почти выскальзывает из рук. Ямач удивленно наблюдает за собственными трясущимися руками.       Он пробрался в центральный квартал Чукура незамеченным, убедился в том, что возле кофейни нет гор трупов. Но он все еще не нашел то, за чем пришел.       Почему это кажется ему таким знакомым?       «Успокойся. Только не здесь. Сейчас на кону все, что у тебя осталось».       Вдох. Выдох.       Шаг вперед.       Теперь, когда он убедился в том, что эта часть квартала безопасна, нет никакого смысла в пистолете: он прячет его за пояс и вытирает покрывшиеся испариной руки о дорогущий пиджак.       Без оружия намного легче. Так он не думает, что ему придется противостоять тем, с кем он годами сражался плечом к плечу.       Кажется, он снова выбирает между близкими. Если его обнаружат здесь, посреди улицы, то он будет вынужден стрелять, и неважно в кого. Если он не найдет… Если он не найдет то, за чем пришел, Дженгиз Эрденет убьет одного за другим всех, кого Ямач любит.       Чукур станет парком.       Ямач давится непрошеным смехом, а на его лбу взбухает венка. Он все еще стоит посреди улицы и всматривается в мечущиеся на крышах далеких домов тени.       Только Джумали Кочовалы мог объявить войну врагу, превосходящему его по силе в сотни раз, наплевав на вверенные ему жизни. Боже, каждый житель Чукура может прямо сейчас полечь здесь, и никто не свяжет произошедшее с фамилией Эрденет. Но разве способен Ямач что-то объяснить своему старшему брату, когда тот не сложил дважды два и не понял, что сын не мог от скуки выстрелить в своего отца?       Джумали Кочовалы — это бьющая ключом энергия, это необузданная ярость, это пуля, рассекающая воздух.       Джумали Кочовалы отомстит.       Разве может этот сумасшедший остановиться? Можно ли остановить того, кто чертову дюжину раз сбегал от полиции, прыгая по чукурским крышам?       Ямач качает головой. Он кривится так, будто хочет улыбнуться, но выглядит это, откровенно говоря, неубедительно. Как хорошо, что он здесь один.       «Прыгая по чукурским крышам».       Распахнув глаза, он устремляет свой взгляд наверх, к вспыхивающим вдалеке сигнальным ракетам. Те всегда что-то означали, всегда помогали чукурским справиться с опасностью, будь то неожиданный визит полиции или вооруженного до зубов врага. Раньше Ямачу даже нравилось наблюдать за этим торжеством единства, сплоченностью, свойственной лишь Чукуру, но сейчас он хмуро вглядывается в пляшущие тени в поисках двух особенных.       Если Джумали Кочовалы хочет поквитаться, то он сделает это зрелищно, так, что увидит весь район. Или же дождется врага в самом излюбленном месте.       «Сигнальные ракеты, — лихорадочно раздумывает Ямач, и ноги сами несут его к ярким розоватым вспышкам. — Почему я не догадался раньше?»       «Я могу успеть».       Салих назвал бы это «де-джа-ву». Байкал бы поправил его.       Что же это, черт возьми, такое?       Он никогда не бегал так, будто позади взрывная волна рушит весь его мир, а впереди единственный, почти призрачный шанс спастись.       Но разве это не было его реальностью? Если он не найдет, если он не спасет… Не останется ни семьи, ни Чукура.       Он бежит, не обращая внимания ни на что, кроме огней, — даже когда дыхания перестает хватать, даже когда улица становится какой-то уродливой и бесконечно тянущейся. Впереди виднеются дома с плоскими, крытыми рубероидом крышами.       Его заметят.       Его заметят, ведь так?       «Ямач Кочовалы в Чукуре», — в подтверждение своих мыслей слышит он с ближайшей крыши, и сигнальная ракета взрывается желтым. Видя это, Ямач вздыхает с облегчением. Значит, еще не все потеряно.       Голоса чукурских странно давят на уши, Ямачу неприятно слышать, как его собственное имя с опаской расползается по кварталу. И вдруг — один из возгласов вдали выделяется своей резкостью.       «Кричат кому-то особенному», — щелкает в голове у Ямача.       Не раздумывая, он срывается с места и бежит на этот голос, одновременно задирая голову выше. Совсем молодой еще паренек — кажется, когда-то Ямач помог ему с деньгами, — сосредоточенно вглядывается в силуэт на соседней крыше, словно пытаясь разглядеть. На миг тень паники отражается на его лице, и он пронзительно вскрикивает:       — Джумали-аби!       Но на крыше стоит не Джумали.       — А… — запинается Ямач, порываясь схватиться за пистолет. Слова застревают в горле.       Выстрел.       Арык. Нет сомнений, это он стоял на крыше, — содрогается и слишком медленно, слишком неестественно опускается вниз так, что пропадает из поля зрения Ямача. Вскоре после этого поднимается Джумали. Он ранен: держится за живот обеими руками — значит, пистолет остался лежать у его ног.       Он стрелял лежа, потому что Арык успел ранить его.       Арык.       Спохватившись, Ямач оббегает здание вокруг и — благо, оно оказывается нежилым, — вваливается внутрь. Взбирается по лестнице на крышу, достает пистолет.       На что же это похоже?       Джумали смотрит на него с укоризной, брезгливо морщится, оглядывая изрядно помятый костюм с иголочки. И, ничего не говоря, разворачивается. Несмотря на ранение, ходит он все еще быстро: уже через пятнадцать секунд исчезает с крыши.       «Будь ты проклят, пес Дженгиза», — слышит не произнесенные им слова Ямач.       Чукурские, поняв, что лучше следовать за своим лидером, раз тот не посчитал нужным добить и Ямача, тоже сбегают.       Ямач бросает пистолет рядом с пистолетом Джумали.       Ямач подбегает к распластавшемуся посреди крыши телу.       Боясь лишний раз касаться Арыка, он осторожно придерживает того за голову и другой рукой хватает за плечо. Поворачивает на бок. Арык заходится в кашле, и только тогда Ямач замечает, насколько окровавлена его белая майка.       Он это уже видел.       Арык еще дышит, но это все больше похоже на предсмертные конвульсии. Его глаза, кажется, полузакрыты.       Такое чувство, что…       Ледяная вода. Последние удары чужого сердца.       Похоже, это было проклятьем Ямача — терять голову сразу, без единого шанса все обдумать и повернуть назад. Каким бы логистом ни называл его Салих, на этом поле битвы он был бессилен.       Пять дней.       Он женился спустя пять дней после знакомства.       Девушки Измира пахнут морем.       Он не успел ее спасти. Он так спешил, так мчался в злосчастный павильон, так крепко сжимал пистолет и стрелял, стрелял, стрелял… Стекло не поддавалось.       Он взбирался на лестницу, пытался откинуть металлическую крышку. Ему не позволили.       Она испустила свой последний вздох у него на глазах.       Почему он вспоминает это сейчас?       Пять дней.       Прошло пять дней с тех пор, как он стал работать на Дженгиза.       И теперь Ямач ненавидел себя за то, что посмел сравнивать. Посмел осознать, насколько похожи ростки того, что сжигало его грудь все эти дни, на то, что расцвело там же три года назад и обернулось мирным течением вод.       Его Сена утонула в ледяной воде. Арык должен был сгореть заживо, и Ямач вместе с ним. Тогда почему же Арык кашляет кровью, почему по его груди расползается бурое пятно?       Дженгиз Эрденет уничтожит район. Дженгиз Эрденет иссушит род Кочовалы.       Но есть кое-что еще.       Толку себя обманывать — оно было и раньше. Было, пока Ямач сломя голову несся по ночным улицам Чукура, было, пока он всматривался в мужские силуэты на крыше.       Это кажется ему таким знакомым.       И все же…       — Ямач-бей…       Отличается.       Он дергается от этого обращения, как от удара током. Арык смотрит куда-то вбок стеклянными глазами, но остается на его лице что-то извечно шаловливое.       — Может… соизволите поднять меня?       Ямач удивленно хлопает глазами.       — Что?..       Проходит несколько секунд, прежде чем до него доходит. Мотнув головой, он отгоняет ворох теперь неважных мыслей и подхватывает Арыка так, как будто тот прямо сейчас может рассыпаться. У уголка его рта виднеется новая струйка крови — Ямач борется с желанием вытереть ее.       — Телефон… — шепчет Арык.       Ямач послушно обшаривает чужие карманы. Телефон он находит во внутреннем кармане пиджака — весь измазанный в крови, но рабочий. Приложив к экрану палец Арыка, он снимает блокировку и заходит в телефонную книгу.       «Мама», «Серен», «Дженгиз Эрденет» — он пролистывает их всех, но Арык странным образом молчит. Либо у него не осталось сил сопротивляться, либо он понимает, что, сообщи Ямач о его ранении, — от Чукура не останется камня на камне.       Наконец Ямач находит контакт личного врача. Смотрит на Арыка и, дождавшись кивка, набирает.       Он знает, где можно спрятать Арыка.       Джумали тоже был там, но он не должен вспомнить. Не должен догадаться.       «Это самое верное решение, — соглашается сам с собой Ямач. — До машины не доберемся».       — Идем, — сглатывает он, кладя телефон себе в карман. Закидывает руку Арыка себе на плечо и подхватывает под лопатки. Впереди лестница, по которой он поднимался, и окно, через которое он ворвался в дом. Это может стать серьезным препятствием, но выхода нет. Придется идти.       Арык ничего не говорит, только морщится. Крови становится слишком много, и она капает на крышу. Ее запах режет, въедается в легкие.       Шаг, еще один.       Спуститься с лестницы.       Под ногами груды кирпичей и осыпавшаяся побелка. Они стоят напротив окна, и в дом льется причудливый ночной свет. Арык дышит рвано, яростно втягивает воздух. В темноте кажется, что его глаза лихорадочно блестят. Он смотрит прямо на Ямача, стоит так близко, что, не будь он ранен, Ямач непременно посчитал бы это вторжением в личное пространство.       Арык странно пахнет — это смесь одеколона, пота и крови, — но Ямач затягивается этим запахом, словно сигаретой.       Он уже представляет, как будет вытаскивать Арыка из окна, и пытается взять себя в руки перед очередным рубежом. Как вдруг — Арык обдает его своим дыханием.       Поцелуй выходит смазанным, глаза в глаза: Арык, судя по всему, наблюдает за реакцией Ямача, а Ямач не может оторваться от хищного блеска черных зрачков напротив. Он чувствует вкус крови у себя во рту, чувствует, как она отдает металлом, но отрывается лишь тогда, когда Арык кашляет кровью прямо ему в губы.       Они так и стоят вдвоем, измазанные кровью, пока Ямач не задается запоздалым:       — Что ты?..       Арык вяло пожимает плечами, тут же скорчившись от боли. Ямач подхватывает его за поясницу.       — Ничего, — протягивает Арык и усмехается.       Это так… похоже. И в то же время ново.       В тот раз почувствовать чужие губы помешал холод стекла.       Их поцелуй с Арыком был прерван кровавым кашлем последнего — и все же Ямач смог ощутить его тепло, смог прикоснуться. Более того, несмотря на свое неважное состояние, Арык все еще держался на ногах и, кажется, сдаваться не собирался. Даже черти в глазах не исчезли — они плясали так же, как в их первую встречу.       Это… не меняло ничего.       И в то же время меняло все.       Доктор уже в пути — Ямач подхватывает Арыка крепче, доводит до окна. Перелезает сам и помогает ему взобраться, а потом хватает за плечо и поддерживает, пока тот не окажется на земле.       Где-то у горизонта все еще мелькают огни: погоня продолжается. Кто знает, возможно, в этот раз Чукур снова спасется.       Но Ямачу не до этого.       Арык вот-вот потеряет сознание, и он обязан доставить его до печально известного подвала прежде, чем это случится. Знать наверняка невозможно, но он все равно облегченно выдыхает каждый раз, когда его хватают покрепче, чтобы не соскользнуть.       Значит, у Арыка остались силы.       Значит, он продержится.       Неразборчивые крики чукурских, доносящиеся со всех сторон, — Ямач не понимает, окружены они или его вводит в заблуждение неудачная планировка зданий. На всякий случай он придвигает Арыка ближе к стене и крепко сжимает ствол «глока».       Впереди знакомая черная дверь.       Пусть сгорит это ебаное «ради Чукура».