***
Вечер сменяется ночью. Становится прохладнее, и Хисана, тихо вздохнув, аккуратно закрывает окна, обрамляя подоконник парой ароматных свечей. Кажется, это очередная ночь, которую она проведёт в беспокойном сне. Или… Сёдзи тихо скрипнут, пропуская свет из коридоров поместья и долговязую тень вслед за собой в спальню. Огонёк в её груди вновь встрепенётся, когда взгляды соприкоснутся. Бьякуя. Он всё же смог найти время в ворохе своих обязанностей, и теперь был крайне серьёзен, желая обеспокоенно вопросить прямо с порога, почему она ещё не спит. Хисана опередила. Женский взор подмечает пару ссадин на лице мужчины и проглядывающие бинты из-под отворотов косоде быстрее, чем тот проявит свою взволнованность. – Бьякуя-сама, вы ранены… – девушка ахнула, прикрыв губы ладонью. В её голосе струится лёгкий испуг за супруга. В самом деле, он не особо хотел, чтоб она это заметила, и по этой же причине задержался в этот день допоздна. Ей не стоит беспокоиться лишний раз – он прекрасно понимал, на мгновение чувствуя непонятный, но очень отчётливый укол где-то, где спрятана душа; сокрытый маской юнец, повзрослевший и возмужавший под гнётом непомерной ответственности перед кланом. Только сейчас эта маска хладнокровной самоуверенности ни к чему, и как только дверь была закрыта обратно, возвратив более тусклую атмосферу, его взгляд смягчился. Лишь для неё. Для этой хрупкой души, перед которой наращённые веками традиции и воинская честь с хрустом фарфора разлетаются на части. Здесь, наедине с женой, он мог быть собой, позволяя чувствам дать волю; устлать единственному древу вишни кровавые лужи своими лепестками, наполняя душу непривычным теплом и мягкостью. – Ничего серьёзного, – тихо, вкрадчиво. Так, как это присуще аристократу. Кучики снимает со своих плеч изорванный у отметки отряда хаори, оставляя его на небольшом комоде. Следом проходит в комнату, останавливаясь почти вплотную к жене и касаясь её щёк пальцами, оглаживая и склоняя свою голову, чтоб не утерять зрительный контакт; теперь Хисана ему кажется ещё более крохотной и хрупкой. – Со мной всё в порядке, – не менее тихо, в этот раз почти нежно, добавляет. Так, как это присуще любящему мужу. И это действительно помогает. Девушка замирает на долю мгновения, прежде чем коснуться руками его груди, прильнув. Оба промолчат о том, как скучали – это понятно без всяких слов. Пальцы у Бьякуи слегка сухие, немного прохладные, с отчётливыми следами мозолей – плоды постоянной работы и тренировок; у Хисаны же наоборот – нежны, словно дорогой шёлк, и тёплые, будто готовые отогреть даже в самую стуженую зиму. А ещё, несомненно, она всё же подмечает, как помята на нём форма, и то, что бинты, в самом деле, наложены на скорую руку и уже успели испачкаться. Беспокойство девушки никуда не делось. – Позвольте мне о вас позаботиться. Наверное, это странная просьба для жены. Однако отказывать ей шинигами не стал, молча снимая испорченные, как и хаори, косоде, после чего садясь на пол в манере сэйдза. Хисана же возится с приготовлениями, аккуратно наливая чистую воду с кувшина в небольшую деревянную ёмкость, следом смачивая там ткань и откладывая, чтоб лишняя влага стекла. Пока, робко смутившись на наготу мужчины, развяжет старые бинты, невольно почти прижавшись к нему и охнув, когда взгляд упал на рану. Не от меча, а будто от когтя зверя или пустого. Рваная, но, к счастью, не глубокая, проходящая от верней части лопатки до другой наискось. Местами даже начала заживать, только грязь и запёкшаяся кровь явно свидетельствовали о том, что её не обрабатывали. Теперь Хисана займётся этим сама. Она чувствует, как его мышцы напряжены, и ей кажется, что это из-за боли. Потому старается аккуратнее и нежнее промыть рану, касаясь влажным полотенцем воспалённой кожи, даже не замечая, как собственная вторая рука осторожно оглаживала его плечо, будто успокаивая. А когда замечает – поджимает губы, краснеет ещё больше, неловко замирая раскрытой ладонью всё там же. И совершенно не думает о том, что, в самом деле, Бьякуя напряжён отнюдь не от боли, а от ласки. От заботы, с которой она там, за спиной, возилась с мелочной раной. От ощущения тёплых пальцев на плече, несравнимо крохотной ладони, согревающей и действительно дарующей покой и трепетное волнение. И дрогнул он лишь от щекотливого дыхания, едва коснувшегося шеи. Но молчит, держа себя в стальных рамках, даже не смотря на то, что они – пара. Как муж, конечно, он мог бы… Нет, не мог бы. Он не воспользуется этим положением. Воспитание и честь выше чего-то столь плотского и приземлённого. А потому терпеливо ждёт, пока она закончит, намажет какой-то заживляющей мазью, шепнув на ухо что-то вроде «будь осторожнее», а затем аккуратно повяжет новые бинты. Он наблюдал за ней, скосив взгляд за свою спину и чуть повернув голову. И ведь действительно – нежнее вишнёвых лепестков. Она так прекрасна, особенно когда свечи подчёркивали румянец на мягких чертах лица. Абсолютно невинная, искренняя, его. Хисана. Это имя хочется произносить чаще, смакуя, словно сладкий мёд. И он бы, несомненно, это сделал, пропуская вдруг понадобившийся выдох. Повернулся бы, зарываясь пальцами в складки плотной тяжёлой ткани кимоно, просто прижал к себе, уткнувшись лицом в хрупкое плечо, и пустому под маску все осуждения за то, что он женился на слабой простолюдинке. Ведь только она даёт душе война цвести...***
– Нии-сама? – Рукия тихо окликает брата, совершенно не ожидая встретить его среди ночи на веранде, пристально смотрящего на цветущую сакуру. Что-то беспокойно кольнуло, и младшая Кучики едва нахмурилась, когда на неё так и не обратили внимания. А ещё… это что, тоска? Редко такое можно встретить в глазах главы клана. – Нии-сама… – она вновь окликает, уже подойдя ближе и касаясь рукой его локтя. – ...с вами всё в порядке? Бьякуя едва вздрогнул, внезапно смаргивая своё непрошенное наваждение и возвращаясь в реальность. Там, где родное имя более не вызывало сладкого медового привкуса – лишь скорбь и горечь утраты. Хисана и вправду была совсем слаба, вскоре после той ночи покинув его. Мягкий покров из вишнёвых лепестков обернулся сотнями лезвий, раня и заставляя сердце наливаться кровью от болезненной, бессильной истомы. Кучики так и не успел сказать, что эта сказка была для них двоих. – Да, Рукия, всё в порядке, – его тон ровный, холодный, почти безразличный. Даже мускула на лице ни одна не дрогнула. Отточенный десятилетиями навык вовремя надевать привычную маску, не имея никаких прав на явную эмоциональность. Даже тогда, когда всё внутри дрожит от агонии. Бьякуя поворачивает голову, опуская поддельно равнодушный взгляд на сестру, и понимает, что даже глаза у них одинаковые. Прямо как у Хисаны. А ведь если бы не этот придурок Ичиго... Как же хочется выругаться, но вместо этого он спрячет руки в широких рукавах одежд и, развернувшись, направится в свои покои, напоследок обронив: – Отправляйся спать, уже поздно. Он и впрямь уйдёт, игнорируя прикованный к своей спине взор. Закроет сёдзи, коротко оглядывая заметно опустевшую спальню. В ней более нет того уюта, к которому прилагали усилия женские руки, и нет приятного запаха ароматных свеч. Просто потому что у него нет времени на такие мелочи. Бьякуя уставше почти что рухнет на холодный футон, пристально смотря на место рядом. Невольно потянется рукой, тронув древесину пола широкой ладонью, и в очередной раз поймёт, что теперь здесь будет так пусто всегда. Он больше не обнимет жену, и не согреет, чуть ли не провалив данную ей клятву спасти девчушку, некогда утерянную в Руконгае.– Надеюсь, ты простишь моё ничтожное поведение, Рукия