на твоём теле

      плотно закрыты задвинутые сливовыми шторами окна. душно и жарко; тепло разливается глубоко внутри тела и с дымом выходит наружу, заполняет тёмную комнату, воздух становится тягучим, липким, горячим.       они в комнате одни. наконец, без шумной тусовки, полуголых кукол и снующих туда-сюда укурков, вечно что-то просящих, мешающих, надоедливых. как в старые-добрые можно побыть наедине друг с другом, вдвоём на огромной кровати слушать нисколько не напряжную тишину, курить и обмениваться взглядами, от которых сразу становится все понятно, без лишних слов.       футажами перед глазами всплывают воспоминания о временах формирования саббата, первых тусовках, вписках с алкашкой и дешёвой шмалью, как берешь его за руку и тащишь с собою в комнату, позади оставляя толпы незнакомых «друзей». и целуетесь вы впервые, глупо и смазанно, в такой же пустой тихой каморке, и забыть хочется, но даже спустя столько лет этот день помнится так хорошо, так чётко.       сколько же воды утекло с того времени. на столе теперь стоят не бутылки пива и водки из ближайшего круглосуточного, где продавщица «по старой дружбе» пробьёт покупки, несмотря на поздний час, и даже паспорт не попросит. теперь на столе — красивые чистые стаканы с таким же чистым виски, дорогим, пряным, который пьют «правильно»: небольшими глотками, чтобы нюансами вкуса насладиться. и в косяках не дешёвая подзаборка, что непонятно откуда достал и принёс на квартиру приятель серёги; сатива приятная и торкает как надо.       а он все такой же.       скинув с себя футболку, лежит на бархатом покрывале, что застилало двухместную кровать, между пальцев зажат косяк. пшеничные волосы иногда мягко переливаются золотом в сумерках комнаты, как шёлк, тончайший, гладкий, индийский. выдыхает дым в потолок и смотрит, как плавно он развевается причудливыми формами, узорами, исчезает под потолком и пополняет туманную атмосферу помещения.       — хочу крутить на твоём теле.       саша сидит рядом и плавно касается кожи младшего. эти невесомые прикосновения невероятны, они творят чудеса, буквально сносят голову круче лучших трипов, говорят больше, чем смогли бы сказать слова.       дима прикрывает глаза, доверяя себя полностью. бузе легко крошит каннабис на чужую грудь. едва заметно улыбается, выкладывая траву по форме на димину татуировку сердца. парень открывает лежащую неподалёку круглую железную коробочку, потёртую, в которой некогда лежали леденцы монпансье. сейчас же достаёт тонкую бумагу для самокруток. движения уже заучены и крутить получается на автомате.       листья и кончики сашиных пальцев щекочут нежную кожу на груди, ганджа улыбается и открывает глаза. подносит свой косяк к губам старшего, чтобы тот затянулся. он же приоткрывает рот, вдыхает и наклоняется ближе к лицу димы, почти вплотную. выдыхает дым и становится зависимым. не от дури, не от этого быстрого кайфа скуренных шишек.       от него.       от этих прикосновений, игр взглядов, его невыраженной, буквально неуловимой мимики, что научился различать за эти годы, проведённые вместе, от всего, что видит перед собой.       — прошу…       саня целует парня настолько чувственно, насколько сейчас можно, насколько позволяет седативный эффект. нет слова «нельзя», ведь димка один не чужд смирнову, он один по-настоящему знает, кто саша на самом деле, без скуренных граммов, не на людях. а губы младшего чертовски мягкие, притягательные, возвышающие и с головой окутывающие в свое неповторимое опьянение, ни с чем не сравнимое.       он — больше, чем дурь.       он — больше, чем секс.       кажется, он — большее, чем все, что бузе чувствовал прежде.