Кто?
Существо, антропоним которого «Жизнь».Что?
Проделки коварной сестры-судьбы, рука об руку идущей с ним всегда, и воспоминаний, что своими пушистыми паучьими лапками небрежно бредёт по захламлённому мозгу.Где?
В пространстве, где грань между телом и разумом стёрлась, как стирал бы ластик загогулинку на белоснежном листке.Как?
Шаг, робко сделанный в жерло вулкана под ребристой тюрьмой, со стороны врага, скалящегося с призрачной картины.Когда?
Вчера, сегодня, завтра — всегда. Казалось, вечность втянула в свою колесницу хронологического беспорядка. Он окончательно потерял связь с самим собой, словно гладкошерстная кобыла на бегу копытцами притоптала реальность и разбилась об стены пустоты. — Правда думал что станет легче? — глумливый вопрос прорезал тишь, упиваясь сузившимися зрачками. Тёмно-серые глаза забегали по внезапно вырисовавшемуся из темноты зеркалу, как рисовалась бы на холсте картина небрежной кистью. На него смотрел он же сам, его копия, только не такой, как он, а другой, чужой. Джин смотрел на своего двойника, что был в заключении острых углов. Его собственное отражение казалось чем-то порочным, нечестивым, наполненным скверной. Слова, сорвавшиеся с уст, по-детски обидели, словно пуля, попавшая ровно в точку. — Я смотрю в зеркало, но не вижу там себя. — заговорило вновь отражение, разливая горячую тревогу по венам мужчины. Сомнение вновь охватило сознание и дрожащие руки потянулись к лицу. Глаза не закрывались — словно кто-то отрезал веки, приказывая вечно смотреть на своего двойника. Дрожащие пальцы попытались спрятать лицо, но безуспешно. С приходом новой тьмы снова и снова вырисовывалось это чёртово зеркало с нахальной копией его самого. — Цепи сломаны, но свободен ли ты? — задало новый вопрос отражение, разнося эхом собственный голос, что разбивался об углы зеркала, заставляя краску слезать с тыльной стороны, делая из зеркала — стекло. Чистое, неосквернённое, непорочное. Краска, лоскутным одеялом осевшая на бездонном полу сознания, вихрем поднялась над головой, кружась в танце порочности. Веки наконец сомкнулись, а тело согнулось в три погибели, содрогаясь всхлипами. Вой боли вырвался из оков тесно стиснутых зубов, а веки налились свинцом, заставляя зажмуриться до тех пор, пока во тьме век он не стал разглядывать бельмо. Пальцы вцепились в светлые пряди, оттягивая, пытаясь привести в чувство, вернуть в реальность. — Я боюсь того, кем я стал. — голос прозвучал с отчуждением. Но он знал точно, то были его слова, а не отражении — надеялся на это, желал этого. Кружащиеся над головой чёрные хлопья замерли, словно замерло само время. Сзади послышался хруст битого стекла — кто-то ступил тяжелой подошвой обуви по осколкам, заставляя нарисовать на собственном теле трещины. Бубаигавара поднял заплаканные красные глаза, когда почувствовал прикосновение к спине. Хлопья быстрым потоком полетели вниз, оседая на нагом теле призрачным пеплом. Некто тёплой ладонью размазал чёрной смолью пепел, будто пытаясь осквернить его ещё сильнее. Пальцы снизу-вверх пробежали по позвоночнику, останавливаясь на горбу. Тихой поступью подкрались к горлу, сжимая его до побеления костяшек. Он не сопротивляться, покорно позволяя терзать самого себя. Подсознание душит его — от этого не убежать, не спрятаться. Это как играть в прятки со старушкой-Смертью — гиблое дело. Ведь даже если обхитрить костлявую руку, сжимающую косу, карму хоть и оттянешь, но боль — нет. Она будет только дольше, мучительнее. — Снова голоса, да? — ввёл мужчину в ступор дивный девичий голосок, не вписывающийся в весь здешний срам. Молниеносно выпрямившись, он разомкнул веки — хотел проверить, не показалось ли? Но всё, что он увидел — та самая, страшная, зыбучая тьма. Руки вновь потянулись к лицу, и тревожно затрепетавшая крыльями канарейка в груди подуспокоилась. Томно выдохнув, он ловко поправил нелепо натянутую на его голову маску, и уже в который раз повернулся к спасительнице. Отвыкшие от света глаза заслезились, но мужчина не придал этому значения, рассматривая ставшее родным молодое лицо девчушки, обрамлённое светлыми нелепыми пучками, небрежно лежащими на макушке. —Да! То есть, нет! Всё отлично, как дела на личном фронте, Тога? — размахивая руками, он пробовал на вкус собственный голос, словно это был новый вкус рамёна, что недавно появился на прилавке. Голоса один за другим вновь заполнили голову, создавая толкучку, как на базаре ранним утром. Уют куполом укрыл его, и улыбка воссияло под маской. «Наверное, мне всегда было комфортнее в хаосе.» — подумалось мужчине, который не без труда протиснул собственную мысль через гортанные голоса. — Я вновь повстречала свою любовь! — провозгласила девушка, вырезая на лице улыбку, пока щёки под кожей застилались тёплой кровью. Живот приятно скрутило, и Джин сбился со счёту — в который раз сердце отбивает мастерскую чечётку? Полностью позабыв о случившемся минутой ранее кошмаре подсознания, он пальцем легонько ткнул в щёку Химико, приглушая сладкую истому и как-то отрешённо говоря: — Я рад! Выходи за меня! — быть может, всё не так уж и плохо? Быть может, пройденный тернистый путь был не зря? Или всё же и это фарс? Забвение заблудившегося ничтожества во мраке таинственного театра? К чёрту! Пусть этот тернистый путь будет Театром, а он — хоть и не главным, но Героем.Героем погорелого театра, что под тлеющей аркой ждёт своего счастливого финала.