По имени

— Женился бы ты, Диксон, что ли, — ворчит Синтия, пробивая ему покупки. — Смуту только сеешь. Шороху наводишь. А девки потом рыдают тут. — Так все жду, как ты разведешься, ангелочек, — привычно ухмыляется он и достает наличные. — Давай уже, бросай своего лешего, махнем с тобой за горизонт. — Балбес, — вздыхает Синтия и засовывает чек в один из его пакетов. — Он у нас матерый, — смеется ее муж, протягивая Мэрлу пиво, — за версту охоту чует, сразу когти рвет. Мэрл зубасто скалится, ненадолго задерживается, перебрасываясь новостями. Предупреждает, зная, что информацию передадут по цепочке, что волки уже спустились в долину. Прощается, выходит. На улице все также метет, эмблему службы охраны рыбных ресурсов и диких животных на двери его машины почти закрыло мокрым снегом. «Матерый, — хмыкает он про себя, заводя двигатель, — матерый. Да, как-то так». Его мощное тело все еще полно силы. Сейчас даже больше, чем раньше. Клыки остры. Разум холоден. Шерсть жестка. Может только загривок немного поседел. Он выезжает на дорогу. Снег слепит. Дворники не справляются. Но ему недалеко. Он загоняет машину в гараж. Разгружает багажник — снегоход, оружие, вещи. Дома тепло. Сухо. Тревожным красным огоньком мигает автоответчик — встречает его. Он бросает ключи на стол. Ставит рядом пакеты. Стягивает куртку. Наливает себе на два пальца крепкого и только потом нажимает кнопку. — Привет, Мэрл, — голос Андреа разливается по его небольшой гостиной, — не смогла дозвониться тебе на мобильный. Наверно, ты опять в горах, — пауза. Совсем небольшая. Она подбирает слова. — Я знаю, ты собирался к нам только в следующем месяце, да и Дэрил против того, чтобы я тебе звонила, говорит, что все это ерунда, что тебе далеко, что вообще… но… Мэрл, будет хорошо, если ты приедешь пораньше. Хотя бы немного. Ты позвони, как сможешь. И приезжай. Пожалуйста. Он хочет выпить, но стакан почему-то пуст. Он наливает еще, перематывает запись. Слушает. Он уехал как можно дальше и приезжает как можно реже. Лучше — раз в год. На Рождество. Или никогда. Но приходится чаще — на дни рождения Дэрила, близнецов. На ее день рождения. А когда они хотят приехать к нему, он всегда отговаривается. Он опять перематывает запись. Слушает. Почему-то ни у кого другого, даже на противоположном конце страны, не нашлось такого мягкого голоса. Он смотрит на календарь. Прикидывает накопившиеся у него выходные. Он едет к ним через неделю. Не торопясь. Настраиваясь. Пара тысяч миль между Вайомингом и Джорджией за пару дней. Добирается под вечер. Паркуется на подъездной дорожке, полностью перегораживая ее своим Фордом. Сгребает с заднего сиденья пакеты с подарками. Идет к дому. Свет из окон ровными квадратами ложится на лужайку. Он останавливается. Смотрит, скрытый поднимающимися сумерками. Близнецы воинственно лупасят друг друга подушками. На экране телевизора мелькают новости. Его ждут — на кухне накрытый стол, рядом Андреа с большой миской салата. Он звонит в дверь. Слышит детские крики, топот. Но открывает она. Всегда она. — Здравствуй, Мэрл. — Здравствуй, тыковка. Он никогда не называет ее по имени. Ему это кажется слишком личным. Слишком интимным. Слишком домашним. Только один раз было. Когда они познакомились. Но потом он увидел, как брат не может оторваться от нее, как она сияет ему навстречу… и отступил. Прежде чем его сметает восторженной мальчишеской волной, он успевает заметить отчаянное напряжение на ее лице. — Что случилось, тыковка? — спрашивает он, пока близнецы потрошат свертки и коробки. — И где Дэрил? — Наверху, — ее губы дрожат. — Хорошо, что ты приехал, Мэрл. Может хотя бы ты сможешь уговорить его… — она обрывает себя и отворачивается. Он тяжело поднимается по лестнице. В спальне нехорошо, муторно. — Все-таки вытащила она тебя, да? Говорил я ей, не надо. Нормально все. Простудился только крепко. Кондиционер в машине, что ли. Но я рад. Так рад тебе. Дэрил с трудом садится. Худой, серый. А хватка что надо — Мэрл крепко жмет протянутую ему руку. — Да я сам хотел, — медленно говорит он, — соскучился по вам что-то. Похоже, старею. Пойдем, — он будто случайно удерживает ладонь брата, помогая ему подняться, — я тебе арбалет новый на пробу привез. И тыковка там расстаралась. Стол такой внизу накрыла. — Пойдем, — соглашается Дэрил и послушно опирается на его руку. Одежда на брате болтается, самого его шатает из стороны в сторону. Но он смеется, балагурит, подкладывает Мэрлу мясо, достает из холодильника еще пива. И только когда Андреа уводит близнецов наверх — купаться и укладываться, его плечи опускаются и он закрывает лицо руками. Не в силах больше сдерживаться. — Сколько? — спрашивает Мэрл. — Два. Может, три. Если повезет. — Года? — Месяца, — Дэрил растягивает губы в знакомом оскале. — Тыковка знает? — Не, — брат мотает головой. — Не. Не говори ей. Я сам. Потом. Пока не могу. Ночью, когда дом затихает, дверь его комнаты открывается, и она тихо проскальзывает внутрь. Вцепляется в него, как в последнюю надежду. Он молча обнимает ее за плечи, гладит по голове. Его футболка мокра от ее слез. Конечно, она знает. Знает. Дэрил сгорает быстро. Не проходит и недели, как Мэрл последний раз сжимает его ладонь, кивает на короткую просьбу о жене и сыновьях, а потом оказывается перед ворохом проспектов похоронной службы, рассыпанных на том же столе, где они совсем недавно вместе ужинали. Он остается еще на неделю. Больше не может. Теперь с ними нет Дэрила. Только его тень. Это еще тяжелее. Но он улаживает дела, помогает по дому. А потом малодушно уезжает. Скрывается в своей норе. Оставляя ее один на один с детьми и тенью мужа. И увозя с собой такую же тень своего брата. Месяц, не больше, как раздается звонок: — Дядя Мэрл, — это старший. Всего на десять минут, но он не устает напоминать об этом. — Там мама, — вырывает трубку младший. — Приезжай, — это уже они оба. В первый раз он летит туда на самолете. Чтобы быстрее. В первый раз ему открывает дверь не она, а близнецы. Тащат его вверх по лестнице, замирают возле спальни. Он находит ее в распахнутом настежь гардеробе. — Что ты, тыковка? — Я не могу разобрать его вещи, — она сидит на полу. Плачет, сжимая в руках старые рубашки, майки. — Я никак не могу разобрать его вещи. Я не могу разобрать его чертовы вещи! Она срывается на крик. Близнецы испуганно переминаются в дверях. Она закрывает рот ладонью, пытаясь сдержаться, но не может. Уже не плачет, воет. Он отправляет мальчишек вниз, чтобы сделали ему что-нибудь перекусить. Достает ее из шкафа. Что-то успокоительно бормочет, вырывая из ее пальцев скомканный свитер. Свитер отчетливо и больно пахнет братом. Она отчетливо и больно пахнет собой. Поперек груди наотмашь режет… нежностью? Он управляется за пару недель — передвигает мебель, перестраивает для близнецов комнату над гаражом. И вот уже он везет их в Вайоминг — ее, бледную, молчащую, не отрывающуюся от мелькающих за окном деревьев, мальчишек — полдороги мутузящих друг друга на заднем сиденье, а потом возящихся с подобранным на заправке щенком, и полный багажник вещей. Щенок радостно лает, развесив лохматые уши. Он смотрит в зеркало заднего вида. Ухмыляется. Собака — это хорошо. Собака — это пусть. Они устраиваются неожиданно быстро и просто. Близнецам Вайоминг нравится больше Джорджии. Он возит их в школу, берет с собой в лес. Она почти не выходит из дома. Когда наконец решается, они едут за продуктами. — Опять сам пришел, Диксон? — спрашивает Синтия, стоит ему зайти внутрь. — А говорили вроде женщина у тебя… Муж толкает ее в бок, а Мэрл вместо ответа открывает пошире дверь: — Заходи, тыковка. Знакомься. Это Синтия. Это Джек. А это жена моего брата. Дэрила. — Андреа, — слабо улыбается она. — И я вдова. Вдова Дэрила. Дверь распахивается уже сама собой, мальчишеский вихрь мчится в сторону сладостей. — Племянники, — кивает он. — Старший и младший. Поначалу-то их сложно различить, но потом втягиваешься. Мальчишки вышуршивают упаковками что-то приветственное. Синтия и Джек переглядываются. Календарь отлистывает дни, недели, месяцы. Год. Находиться дома ему все сложнее. Она везде. Ее голос льется по всем комнатам, запах ее легких духов встречает его, стоит ему открыть дверь. Она мягко улыбается, иногда даже смеется. Готовит ему ужин. Завтрак. Собирает что-то с собой. Он чувствует ее дыхание. Заходит после нее в наполненную душистым паром ванную комнату. Сначала он перестает спать. Потом пакует вещи и едет в дальний заповедник. Теперь можно. Она совсем освоилась, она сама ходит за покупками, даже нашла работу в городской мэрии. На полдня. Чтобы забирать мальчишек из школы. И она больше не плачет. Он опять старается приезжать пореже, ночуя то в домиках при заповедниках, то в резервации, то просто в лесу. Работы у него много. Есть, чем себя занять. Он шарахается на снегоходе в горах, он спускается на лодке по рекам, он считает перелетную живность, он гоняет браконьеров и выслеживает вышедших из-под контроля хищников. Он наматывает мили пешком и на машине. И вместе с милями он наматывает на одометр самого себя. Все, что угодно, только чтобы не думать, как она спускается вечером вниз в теплой пижаме и халатике, чтобы налить близнецам молока и выдать им печенье. Как она садится на диван, как пес запрыгивает рядом с ней, кладет голову ей на бедро, а она задумчиво чешет его за ухом. Как она включает телевизор или читает книгу, чуть наклонив голову влево. Как… Иногда он возвращается. И она всегда ему рада. Она открывает дверь и ее мягкие губы нежно произносят его имя. Произносят так ласково, что ему хотелось бы верить… он сам не знает, во что. Но за эти мысли он ненавидит себя. Он хотел бы ненавидеть ее. Просто за то, что его ежесекундно рвет ею в клочья. Он хотел бы ненавидеть брата. За то, что тот посмел оставить ее с ним, вместе со своей навсегда стоящей рядом тенью. Но их — не получается. Только себя. Себя. Календарь листается. Близнецы переходят в следующий класс. Совсем скоро нужно будет возить их в среднюю школу в соседний город. Но они уже планируют, как начнут ездить сами на школьном автобусе. Приближается день благодарения. Она готовит индейку. А еще пюре, мясные шарики, подливку, клюквенный соус, кукурузу, салат, запеканку из фасоли и ореховый пирог. Они садятся за стол. Он наливает всем яблочного сидра. Даже мальчишкам, потому что они наперебой кричат, что они уже взрослые. Пес получает ножку индейки. Они, как обычно, по очереди говорят, кто за что благодарен в этом году. — Каждому дню я благодарна за тебя, Мэрл, — неожиданно произносит она и смотрит на него. Просто смотрит. Он не находит, что сказать. В голове остается только гулкая пустота. Он наваливает себе побольше пюре, чтобы закрыться от взметнувшейся щемящей надежды. Неизвестно, на что. Потому что за столом между ними он совершенно точно видит тень брата. Веселую. Ухмыляющуюся. Даже подмигивающую. Сидр сваливает близнецов с ног. Они, вместе с собакой, засыпают прямо на ковре. Он отправляет пса на лежанку. Мальчишек относит наверх. Поправляет им подушки. Подтыкает одеяла. Спускается. Она моет посуду. — Ты не поможешь мне? — она протягивает ему полотенце. — Конечно, тыковка. Он вытирает тарелки медленно, тщательно. Складывает в стопку. Неосознанно наклоняется к ней. Вдыхает запах ее волос. Он хочет сказать хоть что-нибудь, но в голове также пусто. Тарелок все меньше, а мыслей — ни одной. Только все то же, невнятное. Томительное. — Мэрл, я… Она разворачивается слишком стремительно. Он не успевает отодвинуться от нее. И они оказываются очень близко. Совсем вплотную. Тихо. Тихо-тихо. Только часы на стене. Цок-цок. Только пес сопит в своей корзинке. Фф-фф. Она не отстраняется, а наоборот, будто тянется к нему. Он поднимает руку и проводит пальцами по ее лицу. Медленно, очень медленно, чтобы не сделать что-нибудь непоправимое. Она вжимается щекой в его ладонь. Губы. Ее мягкие губы раскрываются для него. Нежные. С ароматом яблочного сидра и орехового пирога. Руки. Ее тонкие руки обвиваются вокруг его плеч. Скользят вверх, обхватывают шею. Тело. Ее ласковое тело льнет к нему. Он обнимает ее. Проводит ладонями по спине. Зарывается пальцами в волосы. Целует. Снова и снова. Не в силах остановиться. Он не знает, как они оказываются в кресле. Она на его коленях. Прижимается к нему. Он гладит ее кожу, осторожно касается губами шеи. Она наклоняется к нему, что-то шепчет, пробегает пальцами по его груди. Он целует ее. Опять и опять. Как если бы она была его. Но она не его. И никогда не будет. Рядом с ними всегда есть тень. Тень. Так что же он делает? Он встает. Мягко опускает ее на клетчатый плед. И уходит в ночь. Он идет по сугробам. Не разбирая дороги. Наполненный ненавистью к себе. Больше, чем когда-либо. Он ныряет мордой в снег. Ему нужен холод. Холод. Чтобы мозги встали на место. Быстро шагает дальше. Каждая капля его крови стремится к ней, но тень… тень Дэрила… он чувствует ее как никогда сильно. — Ну и дурак же ты, братец, — явственно слышит он из черной пустоты. Он спотыкается от неожиданности. Останавливается. Трет лицо руками. Силясь осознать. А потом поверить. Резко разворачивается. Также твердо шагает домой. Распахивает дверь. Она там же, где он ее оставил. В кресле. Только завернулась в плед. — Здравствуй, Мэрл, — она улыбается, будто давно знает то, что сам он понял только сейчас. — Здравствуй, Андреа.