Фригийские поля

Слабые люди, неужто вы позорите своих отцов, которые под началом Филиппа и Александра завоевали весь мир? — Антиген

Фригия, недалеко от города Ипс — 301 год до н.э. Два грозных войска с первыми лучами тёплого летнего солнца начали собираться; сначала пехотные полки фаланги, снаряжённые до последней мелочи, с огромными сариссами на плечах: в первых рядах молодые воины с рыжей звездой Аргеадов на щите, во втором ряду — более опытные, с бронзовыми звёздами, и после всех — ветераны, чьи щиты охватывали своими лучами серебряные звёзды. Все были в шлемах в форме фригийского колпака, с коротким забралом и в хитонах и красных плащах. Море древ колыхались с грозным шумом, словно бурный ветер пробегал по ветвям бронзового леса. Вот командиры с обеих армий приказали опустить пики для демонстрации и устрашения — бесконечная фаланга приняла ужасающий вид, словно ощетинивался стальной дикобраз. Конница гетайров-товарищей, состоявшая из знати, строилась плечом к плечу в тяжёлых, опускавшихся до живота панцирях и в беотийских шлемах с широкими загибами. Все гарцевали на великолепных мидийских боевых скакунах, выкормленных на тучных равнинных пастбищах и на берегах больших рек. Помимо греков и македонян по флангам также выстраивались союзные контингенты, набранные из всех народов обитаемой ойкумены: парфяне и скифы в чешуйчатых доспехах, фракийцы в кожаных панцирях, персы и мидийцы в роскошных кафтанах. Грозные горцы Бактрии и Армении в предвкушении сражения уже постукивали топорами и копьями об щиты, иллирийцы с побережья Адриатики им вторили, как и погонщики из далёкой Индии на закованных в металл слонах. Два человека в пурпурных хламидах, оглядывая с небольшого пригорка всю эту разнообразную массу народностей, тихо переговаривались. — Циклоп думал, что солнце будет светить нам в глаза, — проговорил задумчиво Селевк, кивнув на тонкий светлый серп, восходящий на востоке за холмами Фригии. — Всё ещё считает нас глупыми молокососами. Ничего не меняется… Самопровозглашённый царь Фракии, внимательно приглядываясь к строившимся впереди рядам противника, улыбнулся словам правителя Вавилонии. — Хорошо, что мы сменили диспозицию. Это было верным решением. Селевк Никатор хмыкнул. — У брата Кассандра есть голова на плечах. Лисимах скривил губы в усмешке. — Ага, в отличие от самого Кассандра, — подметил царь Фракии. Оба басилевса рассмеялись. Старший сын Антипатра любил мнить себя великим полководцем, но, как считали оба диадоха, выше командования хилиархией пехоты ему было лучше не давать. Пускай он и был отныне самим царём Македонии. — Антигон будет наступать по косой, — произнёс Селевк, начиная понимать замысел противника. — Неужели решил повторить Гавгамелы? Лисимах улыбнулся. — Ему же хуже. Мы там были, а он нет. Его слоны упрутся ровно в строй нашей фаланги. Сариссофоры выдержат, можно не переживать. Никатор нервно прикусил губу. — Зато если он сейчас выведет собственных гетайров на левый край, будет плохо уже нам, — рассудительно заметил Селевк. Правитель Фракии и Истра кинул многозначительный взгляд на собеседника. — Но он ведь ещё не вывел? Будем бояться того, чего может и не быть? Правитель Вавилонии метнул недовольный взгляд. — Не считай Антигона дураком, — со всей серьёзностью в голосе ответил Селевк Никатор. — Может, он и стар, но ум его не притупился. К тому же у него есть ещё Деметрий. Вспомни только Саламин, Птолемей тогда знатно получил от него по зубам, потеряв не только войско, но и флот. Полиоркет не хуже своего отца, в чём-то даже лучше. — Ты прав… — всё же согласился с приятелем Лисимах. — Однако твой сын может с лёгкостью заблокировать их своими кавалеристами. Селевк вздохнул. — Будем на это надеяться, — коротко ответил сын Антиоха, поглядывая на персидских и македонских конников. Несколько раз протрубили трубы, войска всё ещё продолжали выстраиваться на равнине, каждое подразделение со своим знаменем и своим значком. Мимо Лисимаха и Селевка, поднимая пыль, проходили три тысячи царских гипаспистов-щитоносцев. На них были тяжелые анатомические и льняные доспехи, традиционные для строевой эллинской пехоты. Большие бронзовые щиты в руках сверкали, служа надёжной защитой в бою, как и шлемы с личиной в форме густой бороды, оставляющие открытыми лишь прорези для глаз и рта. Вот и они прошли, но это был ещё не конец. За ними последовали вспомогательные части, укомплектованные варварами с севера: четыре тысячи фракийцев и трибаллов, которые примкнули к войску по приглашению Лисимаха, привлечённые платой и перспективой грабежей. Это были доблестные солдаты, способные на самые рискованные предприятия, неутомимые и умеющие преодолевать холод, голод и лишения. На них было страшно смотреть: рыжие спутанные волосы, длинные бороды, светлая веснушчатая кожа и татуировки по всему телу. На землях Фригии в данный момент собралось, по меньшей мере, по восемьдесят тысяч воинов из обеих армий. Воздух стал неосязаемо тяжёлым. Преддверие самой большой битвы эпохи наполняло двух полководцев напряжением и предвкушением. Здесь должна была решиться судьба целой Империи. — Сегодня земля знатно окропится кровью… — невесело поглядывая на два войска, произнёс Селевк. — На той стороне тоже македоняне, — он мотнул головой. — Хоть бы самому здесь не пасть… — Помнишь, как он говорил в таких случаях? — неожиданно задал вопрос Лисимах. Никатор непонимающе глянул на друга детства. — Кто? Правитель Фракии на мгновение плотно сжал губы, но после сказал: — Наш царь, — тихо ответил он. — Ты знаешь, о ком я. Лисимах глянул товарищу по пурпуру и лавру прямо в глаза. Селевк под его взглядом, прикрыв на секунду веки, спокойно заговорил: — «Мужество рождает победителей, страх — побеждённых.». Если не ошибаюсь, он сказал нам это, когда мы сражались близь горы Эмон против фракийцев. — Да, именно там, — кивнул Лисимах. — Тогда, после смерти Филиппа, помимо фракийцев против его власти восстала ещё вся Эллада и иллирийцы в придачу. Нас было меньше, но мы всё равно победили. Он проезжал на лошади перед каждым и каждому произносил это, убеждая в победе. Сколько лет уже минуло? Правитель Вавилонии нахмурил брови от мыслей. Ему было одновременно приятно и тяжело вспоминать те времена. — Тридцать пять или тридцать четыре, — припоминая, ответил Селевк. — С возрастом память начинает меня подводить. Как-никак, пятый десяток подходит к концу. — Антигону, как видишь, это не мешает. Старому пердуну уже восемьдесят лет, но он никак не уймётся, — улыбнувшись, произнёс Лисимах. — С памятью у него явно получше, чем у тебя, — заметил он. — Что правда, то правда, — с досадой согласился Никатор. — Но я всё ещё хорошо помню, как мы тогда славно погуляли во Фракии! — Это да… — с ностальгией протянул Лисимах. — Но всё же, это не идёт ни в какое сравнение с тем, что было после в Индии. Помнишь, как он, однажды напившись, устроил гонки на слонах? — О! — воскликнул Никатор. — Он тогда ещё вдрызг пьяный полез погонщиком в башенку, мы все его отговаривали, но он упёрся и всё-таки устроил их. Как сейчас помню… — уже усмехаясь, проговорил Селевк. — Он был горазд на выдумки и забавы. — Впоследствии едва ли не свалился с башни и проиграл тому хитрому инду, — добавил Лисимах. — Помню, помню, — медленно закивал Селевк. — Вкусный слон, кстати, был, он так и не простил ему своего поражения. Разговор двух диадохов прервал слоновий рёв — это были индийские слоны, пригнанные из самого края мира. Тяжёлые вертикальные колонки горизонтальных чешуек, соединяемые кольчугой и кожей, колыхались с характерным лязгом об бока животных. Почти пять сотен боевых чудовищ выстраивались недалеко от двух полководцев. Смуглые люди, уступающие в черноте разве что эфиопам, громогласно отдавали команды слонам, пытаясь выстроить их в подобие строя. Они должны были пойти плотной шеренгой на неприятеля, повергнув его в ужас и страх. — Ирония, мой друг… — вздыхая, проговорил Лисимах. — Сейчас, стоя здесь, мы противостоим Антигону, который хочет восстановить царство нашего царя, а мы, не желая этого, обнажили в который раз клинки. — Ты прав… в этом что-то есть. — Ты всё ещё помнишь его? Селевк поднял глаза к небу и спокойно проговорил: — Как можно забыть Александра, Лисимах? Мы росли с ним вместе, жили, воевали, радовались, такое не забывается: никогда… Лисимах также поднял взор к светлевшему небу. — Некоторые считают его героем, некоторые тираном. Смешно, правда? Никатор демонстративно хмыкнул. — Он был ни тем и ни другим. Никто никогда не сможет сказать, будто знал Александра. У всех на глазах были его поступки, но не его замыслы и мысли. Их невозможно понять. Он верил и не верил одновременно, он… — на последнем слове Селевк замялся. — Что? — задал с интересом вопрос Лисимах. — Он был разным, — произнёс, подбирая правильные слова, Никатор. — Для каждого из нас. Мы впервые встретились с ним, когда ему было семь лет, но до сих пор не можем сказать, что по-настоящему знали его. Лишь крупицы, то, что он позволял видеть. Бывший телохранитель Александра, наполнив лёгкие свежим воздухом и выдохнув, заговорил: — Я думаю, — начал Лисимах. — Он просто знал, что его никто не поймёт. У него была мечта, он только один раз рассказывал мне о ней. — Прославиться как Ахилл? — ухмыльнувшись, спросил Селевк. — Мы все знали про это. Царь Фракии и Истра отрицательно покачал головой. — Нет, не она. Честно, я не знаю, когда у него она появилась. Возможно, когда мы все вместе сидели в Миезе под пинией и лавром, слушая Аристотеля, а возможно, когда он вступил в Вавилон и увидел цивилизованность Востока, но она у него была, и о ней знали лишь пара человек, включая меня и Гефестиона. — И чего он хотел? — спросил царь Вавилонии и Персиды. Глаза обоих диадохов Александра снова встретились. — Он хотел объединить все народы в одно царство с одним царём. Говорил, что хочет совершить деяние, которое затмит Ахилла и Геракла и сравняется по значимости с деянием самого Прометея. Титан подарил людям огонь, а Александр хотел подарить людям свет преобразований. — Ты знаешь, я подозревал его в подобном, — с пониманием отозвался Селевк, покачивая головой. — Мы все подозревали. Очень на него похоже. В этом и была его суть — суть чрезмерной жажды завоевания и её оправдание. Лисимах продолжил говорить: — Объединение Запада и Востока… гармония, так он говорил. Не знаю, тогда мне также казалось, что он просто шёл на поводу собственного честолюбия завоёвывать всё новые народы и земли. Я не поверил в его мечту, но знаешь, кто верил? — Гефестион… — шёпотом произнёс имя Никатор. — Да, — подтвердил Лисимах. — Он один понимал его всегда и разделял все мечты. Правитель Вавилонии цокнул языком. — Потому он и был его лучшим другом. Мы никогда не приближались к Александру, как он. Два мечтателя. Все эти мечтатели губят миллионы людей ради собственных желаний. Таков был Александр. Я тоже не понимал его и до сих пор не понимаю. Лисимах нахмурился от слов соратника. — Не считаешь, что говорить такое слишком лицемерно, Селевк? Мы не лучше его. Даже хуже, — он развёл руками. — Оглянись вокруг, что мы сейчас делаем? Бывшему командиру гипаспистов Александра не понравилось, на что намекал ему его старый друг, и потому он сказал: — Но мы всё ещё живы, а его постигла неудача. На удивление Селевка, его соратник с улыбкой довольно громко ответил: — Но какова это была неудача! Что бы мы ни делали, затмить его в глазах следующих поколений у нас не выйдет. Знаешь, в чём суть? — В чём? — насторожено спросил Никатор. Он боялся этой правды… они все боялись её… Сын Агафокла уверенно заговорил: — Память людей всегда будет принадлежать тем, кто стремится и осуществляет собственные мечтания. Попомни мои слова. Правда в том, что нас запомнят как людей, уничтоживших его начинания и созданное им царство, людей, убивших его наследников ради власти, людей, которые, будучи его друзьями, никогда не верили в то же, что и он, людей, притворившихся его друзьями. Мы уже более двадцати лет властвуем над осколками, более двадцати лет сражаемся лишь только за право называться его наследниками, борясь за давно испустившее дух тело. Больше двадцати лет рядимся в пурпурные хламиды и горделиво поднимаем головы кверху в подражании ему. Мы, вспоминая о нём, считаем его губителем людей и мечтателем, но отчего-то всё равно пытаемся походить на него от манеры разговора до привычек. Вот, что смешно, мой друг. В этом я прав. Что бы мы ни делали, как ни подражали, — Лисимах обвёл рукой два воинства. — Все они всё равно будут продолжать говорить о Мегасе Александросе. Своими словами Лисимах прошёлся прямо по сердцу. Они все знали данную истину, но неуклонно прогоняли её из самих мыслей: они лишь его тень. Селевк отвернулся от друга. Его голос прозвучал бесцветно и подавленно. — Людям всегда нужен лидер, служащий маяком для подражания и восхищения. В их тени они чувствуют себя увереннее. В этом Александр был и правда несравним. Будь он здесь. Он бы нас всех заткнул лишь взглядом. Лисимах тяжело вздохнул. — Пройдёт время, сменятся поколения, и его фигура обрастёт ещё большими домыслами, она уже обросла, — со значением ответил ему Лисимах. — Такова человеческая природа, Селевк. Людским сердцам нужны герои, сокрушающие все препятствия на пути и идущие к заветному. Люди тщедушны, нерешительны и бояться воплотить в жизнь то, чего желают в разуме. Что бы мы ни говорили, но именно он нас вдохновил на наши нынешние постыдные действия. Мы, глядя на него, решили, что и мы способны на подобное. Мы все возжелали стать как он. — И всё же, он был заложник собственных грёз, — как-то грустно произнёс Селевк, напоминая. — Да, — покивал Лисимах. — И даже с ними он был самым свободным человеком, что я видел. Для него не существовало ограничений, границ или человеческих предубеждений. Он воплощал в жизнь то, чего желало его сердце и душа. Знаешь, я ему по-настоящему завидую. Нам с ним не посоперничать в трудах историков и легендах. В лучшем случае мы останемся в его тени, в худшем — следующие поколения припомнят нам все наши грехи после его смерти. Стая бешеных псов, рвущих друг друга в клочья, вот какими мы будем казаться для них. Селевк с окаменевшим лицом пребывал в раздумьях, нынешняя битва отошла для него в сторону. — Мне кажется, Александр как будто знал, что умрёт молодым, и потому старался успеть как можно больше. Вечно куда-то торопился… — задумчиво сказал Селевк. — Боги отмерили ему время. Немного, но ему хватило. Никатор горестно улыбнулся, что-то вспоминая. — С лихвой. Таков был его путь. Жизнь, подобная вспышке молнии на небесах в ночи. Короткая, но невероятно яркая, чтобы озарить весь мир. А дальше, после затихания, лишь забвение и темнота. Лисимах, смотря в землю, проговорил: — И море разговоров, чтоб понять: что это было? Кто это был?.. — Да… — протянул Селевк. — Блеск славы, он таков. Отголосков больше, чем сам миг светила. — Кому-то суждено жить и умирать в тени родных олив, а кому-то менять мир, даже, по сути, потерпев крах в собственных устремлениях. Он уже изменил мир, я считаю, это и есть его главное наследие. Мир при нём, стал только больше… Эллада оказалась не центром ойкумены, и он нам это показал. — Чтобы остановить его, понадобилась лишь смерть. Лисимах медленно покивал. — Я уверен, он проклинает нас, будучи на том свете… я бы на его месте проклинал… — Я тоже, — тихо произнёс Никатор. — Его Царство пало из-за нас… — шёпотом подвёл итог Лисимах. Ничего не отвечая, Селевк, стиснув с силой зубы, решил отмолчаться. Слов больше было не нужно. Они все знали свои грехи, знали, но всё равно продолжали идти по этому пути. Друзья, соратники, братья, жившие и умиравшие друг за друга, отныне злейшие враги. Власть и страсти странно сплетали человеческие жизни, выпячивая наружу настоящее уродство душ… Войска закончили строиться — наступила на несколько мгновений тишина, но долго она не продлилась. Сын Селевка и брат Кассандра, проезжая, подбадривали войска. Разразилась новая волна рёва и зазываний. С противоположной стороны также слышался всплеск криков. Фигура человека с поднятой рукой в хламиде, под стать как у обоих диадохов, проезжала мимо выстроенных рядов людей. Антигон по прозвищу Циклоп, невзирая на возраст, энергично распаляясь, что-то вещал. Лисимах и Селевк не слышали, о чём он говорил, но были уверены, что речь шла о притязаниях и наследстве. Полководец старого царя Филиппа, сатрап царя Александра, он будто возвышался над всеми остальными, превосходя умом и талантом любого из младших диадохов. Чтобы противостоять ему, всем остальным диадохам понадобилось объединиться на этих полях. Время приготовлений и речей закончилось. Лисимах и Селевк так и остались на месте, наблюдая за ситуацией. На левом фланге войск Антигона поднялась пелена пыли и силуэтов лошадей. — Вот! — воскликнул, оживившись, Селевк, уверенно указывая пальцем направление. — Антигон наконец-то вывел на левом фланге собственных гетайров, — обеспокоенно проговорил Никатор. — Как я и говорил, в самый последний момент, когда мы уже закончили строиться. — У нас есть твои слоны, мой друг, а ещё кавалерия, — уверенно заметил Лисимах. Селевк громко хмыкнул. — Которую он непременно оттянет манёвром в сторону, — Никатор, что-то припомнив, затем спросил. — Я слышал, его конницей командует племянник Александра. Это правда? Лисимах почесал подбородок от размышлений. — Есть такое, Пирром его зовут. Поговаривают, что сам Александр возродился в нём. Натиск кавалерии под его командованием будет сильным. Презрительно скривив губы, Селевк ответил: — Сейчас посмотрим, каков из себя Пирр Эпирский в бою, — старый полководец ухмыльнулся. — И сравним, похож ли он на нашего Александра, или нет. Пора! Надев красиво отделанный золоченый шлем с пурпурным плюмажем, бывший командир пеших гвардейцев Александра пустил лошадь к войску. Царская агема телохранителей последовала за ним. Махнув на скаку рукой, он подал сигнал к наступлению. Прозвучала одинокая труба, за ней ещё три коротких от разных диадохов. После коротких сигналов, трубы войск Кассандра, Птолемея, Лисимаха и Селевка, поддерживая друг друга, слились в настоящий гром. — Начинаем, — поджав губы от волнения, прошептал Лисимах, прежде чем так же пуститься в вскачь. Селевк, надрывая глотку, со всей силы крикнул: — Трубы! Ревите! Давление звука только возросло. Раздались звуки сотен эллинских авлосов, разносясь на многие стадии. И тотчас зазвенели македонские трубы: резкая, пронзительная нота, как стрела, вонзилась в сам утренний воздух, смешавшись с мрачной песнью варварских рогов. Холмы эхом повторили ее. В то же мгновение с другой стороны донесся крик, за ним множество других, все громче и громче, и, наконец, зазвучал протяжный жалобный звук рога, на который издалека откликнулись другие. Парфянские и скифские конные лучники первые пошли на сближение для обстрела. Ровный строй фаланги, зашевелившись подобно накату волны, пришёл в движение, двигаясь вперёд. Македоняне шли на македонян. Кавалерия на левом фланге Антигона, набирая скорость, принялась уходить куда-то влево. Предугадавший данный манёвр Селевк, размахивая руками, указал своему сыну Антиоху её перехватить. Звук бронзовых труб сделался ещё резче и пронзительней, и ему вторило ржание коней, возбуждённых сутолокой и криками всадников, которые понукали их и хлестали, пытаясь догнать вражескую кавалерию. Разделивший командование центром с Селевком правитель Фракии кинул взгляд на их правый фланг. Слоны совместно со щитоносцами Птолемея и фессалийской конницей Кассандра, издавая рёв и кличи, разгоняясь, спешили столкнуться с агрианами и армянской конницей Деметрия. — Алалала-лай! Марга! Ахарай! Барит! — пророкотали боевые кличи разных народов над фригийскими полями из обоих воинств. Битва при Ипсе началась…