Зеркало

Банально. Банально и избито. Читать — убито тысячами повторений. Но смотрю на тебя и снова, и снова вертится в голове: «Глаза — зеркало души». Так бывает со многими мудрыми изречениями. Один глупец произнёс — десятки глупцов повторили. Сотни поверили, тысячи погибли. Погибли от какого-то зеркала. Прекрасного, крепкого, как выдержанный бренди, зеркала, которым ты сейчас сканируешь меня с другого конца комнаты. Неважно, что между нами лишь кофейный столик и немного ковра. Бредни. Всё это бредни. Науками давно доказано про мимику и прочие особенности лица, раскрывающие мысли. Определённый нос для нобелевского лауреата, определённый разрез глаз для лжеца, определённые губы для убийцы. Твои губы определённо особенно подошли бы для убийцы. Убийцы всего невинного во мне. Да, конечно, проведи языком по ним ещё раз. Контрольным. Глаза — зеркало души, а твои — омуты. Они ничего о тебе мне не вещают, но оторваться невозможно. Ещё до этой зацепки, часа два назад, когда ты только вошёл, у меня была возможность подметить что-то ещё о твоей внешности, кроме цвета глаз и немного — губ. Два часа назад я сделал для себя замечание о крепких бёдрах в обтягивающих штанинах и нескольких кольцах на пальцах. Сейчас же я даже не уверен, какого цвета на тебе джинсы, но я хотя бы уверен в их наличии. Глаза — зеркало души. Возможно. В твоих сейчас что-то плещется, наверняка тёплое. Вероятнее — обжигающие, не зря же сохнут твои губы и у меня в горле. Осторожнее, на твоей губе могут остаться ранки — твои зубки определённо острые. Или мне этого хочется? Глаза — зеркало души, а твои врата в Ад. И мигают там огни от пламени, вокруг которого танцуют черти. И у каждого из них определённо твои глаза. Нет, стой, сядь! Не уходи, у меня ещё столько мысленных эпитетов о твоих зеркалах. И губы, боже, я столько могу подумать о твоих губах и том, что и где они могут… — Чонгук, алё, — рядом со мной приземлилось нетрезвое тело. Чимин вышел из комнаты в коридор. Интересно на кухню или в ванную. Если на кухню, я могу встать… — Гука! — чужая рука с хлопком приземлилась на моё бедро. — Хён! — вышло плаксиво, но громко, мат затерялся на кончике языка. — Ты вообще здесь? Весь вечер втыкаешь в одну точку… Кхм, молчишь… У моего тон-ик… тонсена всё хорошо? — Хосок потрепал потревоженное колено и постарался словить взгляд. Расфокусированные зеркала его души намекали «на сегодня хватит», но когда это его останавливало вовремя. — Всё хорошо. Просто устал за неделю, учёба, зачёты, сам понимаешь, — не то чтобы не правда. Неделя вышла не сложнее обычного: ни слишком выматывающе, ни слишком впечатляюще. Не впечатляюще до сегодняшнего вечера так точно. — Ээээй, Гуууук, всё будет… йок. Ок, — волосы на голове были безвозвратно взлохмачены. Поддержка хёна — она такая. Интересно, а если бы Он провёл по волосам, каково было бы ощутить кольца на его пальцах? — Угу. Я попить, — максимально резво вскочив с дивана, я двинулся на выход из комнаты. За спиной послышался приглушённый хлопок — кажется, тело приняло горизонтальное положение. Оно и к лучшему, может быстрее заснёт. В коридоре было темно и тише. Конечно, в гостиной же работал телевизор, по которому крутились музыкальные клипы — никому не нужные, потому что из стереосистемы гремели свои треки, и горели гирлянды на стенах в каком-то страшном количестве. Хосок-хён отказывался снимать их круглый год. По рассказам Намджун-хёна всё началось с одной небольшой гирлянды, но к новогодним праздникам их стабильно становилось больше, и в основном белых куда больше, чем цветных, а снимать что-либо из них в целом было опасно. Почему опасно не уточнялось. Просто опасно для всех и всего. В целом обычные посиделки, частота которых нестабильно варьируется от «только по праздникам» до «среда — это маленькая пятница». Обычная квартира, которую уже несколько лет снимали хёны. Алкоголь, закуски в основном из доставки, если кому-нибудь из хёнов, причём необязательно хозяев квартиры, не выпало в какое-нибудь наказание готовить, музыка громкая, но позволяющая поговорить с рядом сидящими, немного танцев для желающих, музыкальные клипы на фоне для отвлечения. Иногда настолки или другие игры, если было настроение. Компания человек на 10-15, где все если не постоянно дружат, то хотя бы представлены между собой. Иногда переменными были девушки хёнов. Чаще — девушки, парни и просто знакомые Тэхён-хёна. Он, наверное, единственный кто реально хорошо знает всех, кто обычно находится в помещении. Общительность — она такая. — Гукааа, кроляяя, — помяни чёрта, он и явится. Из кухни, прикрыв за собой дверь, на меня вывалился Тэхён. И хотя, изображал он полную пьянь, трезвее него здесь были только я и фикус в коридоре, если в него кто-нибудь не вылил тёплое пиво. Удивительное растение алкоголь любило не меньше своих хозяев и после особенно праздничных посиделок всегда выпускало пару новых листков. — Земля вызывает Чонгука! — руки хёна приземлились на мои плечи, а сам он уставился на меня во все глаза и медленно приблизился к моему лицу. — Чонгук здесь, — хён приподнял бровь и крайне серьёзно, но тихо выдохнул: — Точно? Его глаза были близко. Довольно знакомые глаза — с хёном, практически единственным почти трезвенником в компании, мы часто играли в гляделки на то, кто будет разгребать последствия посиделок или пойдет в магазин за желейными мишками. Поэтому действительно знакомые глаза. И они близко, очень, это даже не так заметно, как ощущается по выдохам, касающимся моего подбородка. Красивые глаза. Это не так сейчас видно — в коридоре не включён свет, лишь блики от гостиной и из-за стеклянных дверей кухни, скорее по памяти. Глаза. Тоже зеркало. Вроде бы даже вполне понятное: показушно весёлое, но в глубине серьёзное. Тёплое море под корочкой льда. Забота и беспокойство сейчас плескались где-то выше, чем обычно. А ещё, казалось так чётко видно моё отражение… Чужие ладони несильно сжали мои щёки: — Не знаю, о чём ты думаешь сейчас, да и вообще видимо весь вечер, но хватит. Чтобы оно ни было — перестань философствовать. Живи моментом. Вкусом, цветом, запахом. А не тем, что об этом думает твоя головушка, — указательный палец упёрся в мой лоб. Тэ-хён улыбнулся, пригладил волосы на голове — я и забыл, что минуту назад их взлохматил Хосок, и отстранился. — На кухне ещё осталась пицца. Дерзай, кроль, — щелчок по носу и он входит в гостиную, откуда сразу доносится немного больше гомона и смеха. В этом весь Тэхён-хён. Если подумать… Нет. Действительно хватит. Не думать. Пицца. Пицца. Не думать. Слегка толкнув дверь, я сделал шаг в кухню и постарался проморгаться после темного коридора — на кухне всё же горел свет. Шаг, два. Толкнуть дверь, чтобы закрылась. Глаза — зеркало души… И наши встретились. Снова. Чимин застыл, наклонившись над коробкой с недонесённым до открытого рта кусочком пиццы. С пепперони. И двойным сыром. Определённо двойным сыром. — Хочешь? — бровь изогнулась в вопросе, а кусочек пиццы в руке был приподнят чуть выше. — Что? — хватит, не смотри в глаза. Руки, точно. Пицца. Кольца. Мизинец перепачкан в соусе. — Пиццу хочешь? — Чимин выровнялся, продолжая держать руку с куском пиццы над коробкой. Кивок головы в сторону, — там ещё гавайская есть, но честно терпеть не могу… — Не люблю ананасы в пицце. –...ананасы в пицце. О. Классно. Теперь я понимаю, кого именно Хосок называл вторым ничего не понимающим извращенцем, — смешок был прикрыт небольшим покашливанием. — Ну, а я теперь знаю кто первый. Извращенец. Тишина. Только тиканье часов в виде жирафа. Глаза в глаза. И мы одновременно рассмеялись. Я прикрыл немного рот и постарался отсмеяться в сторону. Только потом повернувшись к Чимину. Он улыбался невероятно широкой улыбкой и… Глаз не было видно. Они скрылись в небольшие щёлочки. Чертовски очаровательные. Зеркал нет, нет омутов, но дыхание спёрло как при погружении — на вдохе. — Предлагаю эту прекрасную пеперони с двойным сыром в последний раз. Будешь? — попытка прекратить улыбки провалилась. — Буду. — Садись. Пицца закончилась быстро. Коробка выброшена. Гавайская пицца припрятана в холодильник для Хосока на завтрак. Ибо, двум извращенцам никогда не понять, что холодная пицца с ананасами — это вдвойне идеально. Но двум «извращенцам» удалось поговорить, наедине — впервые со дня знакомства, даже найти чуть больше общих тем, в идеале б ещё найти общий язык, чтоб один на два рта, как сказал бы хён… — Тэхён говорил ты отличник в учёбе, — Чимин откинулся головой на дверцу шкафчика. Сидеть на полу было спонтанным решением, но именно так можно было не мешать заходящим в кухню что-либо взять. Не то чтобы кто-то заходил в последние минут двадцать. — Есть такое. Мне не особо нравится учиться, но нравится думать, размышлять, сопоставлять. В универе этого как-то достаточно, — узоры на скатерти были прямо передо мной. Клубнички большие и маленькие на белом фоне. Подарок Тэхёна на новоселье, по рассказам Намджун-хёна. — Многим и это не дано. Как и мозги в принципе, — смешок, моя полуулыбка. — Чонгук. — М. — О чём ты думал сегодня? — вдох. Сегодня понятие растяжимое, вот утром… — Когда смотрел на меня? Поворот головы в сторону был слишком резким — гарнитур явно не оценил встречи с дурной головой. Но было не до этого. Чимин смотрел прямо. Без утайки. Без улыбки. Без насмешливости. Без злости. Кажется. В глазах плескалось немного алкоголя, и то с ранее озвученных о нём слов скорее. И немного любопытство. Не пылкое, горящие, какое бывает у детей перед коробками под новогодней ёлкой. А спокойное, будто говорящие «я знаю, просто скажи это вслух…» — Глаза — зеркало души, — вышло шёпотом. Необдуманно, глупо, Боже! Это же всё испортит. — И что же отражается в моих? — он прошептал тоже, придвинулся чуть ближе, не отводя взгляд. Омуты. Врата в Ад. Бренди. Чай. Тепло. Искры. Чимин наклонился ещё ближе. Не отводя взгляд. Не переводя его на мои губы, но язык всё равно машинально их смочил. — Я… — Пииицааа! — дверь на кухню резко распахнулась, всё моё внимание переключилось на неё. Ещё более пьяное, чем раньше, тело Хосок-хёна почти ввалилось внутрь. — О, Чимм… Мини, а чё на полу… — Хосок как-то резко исчез в дверном проёме, быстро вытянутый обратно в коридор. В кухню заглянул Тэхён. — Джун-хён почти всех выпроводил. Я Хосока уложу и домой. Диван там как-нибудь поделите, если, — его голова развернулась в коридор, откуда послышался небольшой грохот, но он закончил, — если со мной не поедете. Дверь на кухню лаконично закрылась. Немного возни и стало тихо. Выдох почти на самое ухо вернул меня к реальности. Я снова повернул голову к Чимину — не быстро, оберегая гарнитур. Он смотрел на меня. И был, кажется ещё ближе. Шёпот сам сорвался с губ — выпитое сегодня когда-нибудь должно было достигнуть цели. — Глаза — зеркало души, а твои — омуты. Они затягивают, топят, но сопротивляться не хочется. Они пьянят, как крепкий алкоголь, и согревают, как горячий чай. В них так много всего. И всё это хочется понять, — выдох. Который точно коснулся чужой кожи. — Тогда твои глаза ведь тоже зеркало? — приподнятая бровь, небольшой наклон головы. Полукивок в ответ. В горле снова пустынно. — Знаешь, что в них отражается? — небольшие смешинки в шёпоте, и явно приподнятые уголки губ, на которые посмотреть нет возможности — глаза взяли в плен. — Что… — нырнуть на вдохе, на вдохе, на вдохе. — Я. Движение вперёд, касание. Губы к губам. И зеркала скрываются под веками. — Пааацаааныыы! — дверь открывается ещё резче, чем раньше. Хосок опирается на дверной косяк всеми конечностями. Лицо моментально спрятано в локтях и коленях. Боже, боже, боже. На колено ложится чужая ладонь. — Сок, протрезвеешь и… — Пизда тебе, хён, пизда, — Тэ вытаскивает Хосока обратно в коридор, под вопли о свободе и попугаях, уже не пытаясь закрыть дверь. Рука на коленке тёплая. И кольца ощущаются. — Мы видимся уже не первый раз, но сегодня всё как-то иначе, да? — Чимин будто немного отодвинулся. — Мне наконец-то удалось тебя разговорить, — рука соскользнула. Тепло ушло. И вроде даже от щёк немного отхлынуло, поэтому голова немного приподнялась. Но не больше, чем нужно для того, чтобы скосить в сторону глаза. — Если решим разделить сегодня диван, то можем ещё поговорить о глазах. Музыка выключена. Алкоголь из крови почти потерян. Пусто. Как же легко, но пусто. И глупо. Если глаза зеркало души, разве не должны все мысли быть о душе. Почему они о глазах? Ведь глаза просто своеобразная дверь… — Чонгук? — в тихом голосе проскользнуло беспокойство. Забота? Да, и кажется забота. Это так приятно отозвалось в животе. Или это была пицца? В любом случае я же могу жить моментом? Как советовал Тэ-хён? Могу. — Не хочу говорить о глазах, — получилось почти уверенно, и я поднял голову, чтобы лучше видеть Чимина и его реакцию. — Оу, ладно. Да, — он отвернулся и быстрым движением взлохматил собственные волосы. — Ладно. — Хочу целоваться, — вышло на одном выдохе. Гарнитур поприветствовал резко повернувшуюся чужую голову. На лице был прописан откровенный шок. По собственной шее поползло смущение. — Отличная идея, — удалось сглотнуть ему. — Тем более что диван явно будет захвачен вражескими силами алкоголя и Хосока. И значит в нашем распоряжении его комната… — голос к концу предложения затих, а чужие щёки залились румянцем и явным осознанием сказанного. Чимин замолчал, явно обдумывая, что ещё нужно сказать. Только думать надоело. — Но я же могу получить поцелуй и сейчас? Взгляды снова встретились. И как хорошо, что больше ни пришлось говорить. Почти. Нужно было попрощаться с Тэхёном, когда он заглянул на кухню перед своим такси. Нужно было пожелать спокойной ночи, когда Намджун-хён пришёл выпроводить нас спать. Лишь в спальне Хосока, когда мы завалились на его кровать, продолжая обмениваться ленивыми и нежными поцелуями, слова наконец-то иссякли. Иссякли мысли. И только глубокой ночью, когда дыхание выровнялось, а лежать, сплетя конечности, и смотреть друг на друга оказалось самым необходимым. Только тогда, в темноте, разбавленной лишь мелькающим светом от фар проезжающих по улице машин. Только тогда одна мысль вернулась. Глаза — зеркало души. И я не хочу отражаться в других зеркалах.