*
Максвелла Элвин запомнил сразу: он единственный во всей Цитадели не носил мантии. Его можно было понять - одеяния магов не отличались ни новизной, ни разнообразием. Но до сей поры Элвин не встречал никого, кому удалось бы уклониться от этой почётной обязанности. - Он из Тревельянов, - равнодушно пожимает плечами капитан Эдвард в ответ на его вопрос. - Вряд ли есть в Марке церковь, в которой не торчит кто-нибудь из его семейки. Это, парень, ещё ерунда. Была тут графская дочка, что держала у себя пятерых фенеков. Весь корпус молился, чтобы вонючие твари наконец сдохли и перестали портить еду и обмундирование. - В Круге запрещено держать животных, - недоумённо возражает Элвин. Капитан хмыкает и смотрит на него почти сочувственно: - Сразу видно – тантервальский. Ничего, парень. Ты привыкнешь. В Тантервале действительно было совсем не так. Иногда Элвин в ужасе от того, как беспечны здешние обитатели: от последнего слуги до Рыцаря-Командора. Он никогда не считал, что относится к подопечным строго, но чтобы так? Чтобы маги ходили по коридорам без надзора? В тех коридорах, разумеется, расставлены постовые, но в тантервальском Круге группы учеников непременно имели сопровождающих. Чтобы родственники навещали их, когда вздумается? Под надзором, конечно, и по письменному разрешению Первой Чародейки и Рыцаря-Командора, но для Элвина и это в новинку. В Тантервале разрешалось только передавать посылки, не чаще трёх-четырёх раз в год, обычно – по праздникам. И Цитадель до сих пор стоит, а одержимых в ней не больше, чем везде. За месяц Элвин не встретил ни одного. Тревельянов же здесь, пожалуй, слишком много. Брендон служит вместе с Элвином: они с братом страшно похожи, и, как вскоре убеждается Элвин, не только внешне. Одна из младших чародеек привлекает внимание Элвина длинной косой характерного металлически-ржавого цвета; приглядевшись, он находит несомненное сходство и в улыбчивом чётком лице, и в долговязой фигуре. Последние сомнения отпадают, когда он узнаёт, что Сора мастерски поджигает как чучела на боевище, так и подолы мантий чересчур языкатых приятелей. И Максвелл. Максвелл, за чью простую куртку неизменно цепляется взгляд. Максвелл, который собирает вокруг себя компанию в любом помещении, в которое входит. Максвелл, который смеётся так заразительно и открыто, словно не заперт до конца жизни в четырёх стенах с перспективой попасть под меч в любой момент. Максвелл, который после очередного занятия с младшими учениками вздыхает преувеличенно вымотанно и доверительно ему сообщает: "Как я от них устал, приятель. Наверное, как вы от нас." В Тантервале такого не было и быть не могло. Элвин малодушно рад, что всё-таки вернулся на родину.*
Большой холл на четвёртом этаже застеклён витражами со сценами из Песни Преображения. Коленопреклонённая Андрасте простирает руки к солнцу; её мраморный двойник позади кафедры смиренно сложил руки на груди. За лето цветное стекло покрылось изрядным слоем грязи, и Максвелл Тревельян старательно отчищает тряпкой посеревший подол пророчицы. Демоны знают, за какую провинность его сюда отправили: он уже был здесь, когда Элвин заступил на пост. Храмовник, которого он сменил, буркнул без лишних пояснений: "Присматривай," - и был таков. Элвин присматривает. Не вмешиваясь, но старательно. Окна в Цитадели высокие: чтобы дотянуться до верха, даже рослому Максвеллу приходится залезть на подоконник и вытянуться во весь рост. Дело не выглядит сложным, но лоб у него вспотел, и рыжие завитки липнут к влажной коже. В каменных коридорах по осеннему времени совсем не жарко, но куртку он скинул на пол, и не похоже, чтобы ему было прохладно в одной тонкой рубашке. Она обтягивает спину, когда Максвелл задирает руки: широкую, красиво сужающуюся к талии спину человека, который проводит на плацу не меньше времени, чем некоторые рыцари. Когда он задирает руки ещё выше, край рубашки выскальзывает из-за ремня и обнажает гладкую полоску загорелой кожи. Элвин отворачивается с неуместной поспешностью: не за чем тут присматривать. Не вызовет же он демона с помощью ведра и тряпки, чтобы тот отработал за него наказание. И в окно не выпрыгнет: четвёртый этаж. И… И вообще, это же Тревельян. Безоглядно лояльный Церкви Тревельян. Последний чародей в Круге, от которого стоит ждать подвоха. От грохота, раздавшегося за плечом, он подскакивает и хватается за меч, на уровне рефлекса готовый выжечь всю магию на дюжину ярдов вокруг. Покаянная улыбка на лице Максвелла делает того на десяток лет моложе. Честное слово, такого выражения Элвин не видел даже у сопляков, только-только приведённых в Круг. - Всё в порядке! - Он дрыгает ногой в промокшем сапоге; упавшее с подоконника ведро, дребезжа, подкатывается к ногам Элвина. По полу растекается серая мыльная лужа, и Элвин поспешно отступает. - Всё в полном порядке. Я просто немножко оступился. - Шею не сверни, чар-родей, - бросает от души Элвин. Слово с языка рвалось совсем другое. Сердце колотится, как сумасшедшее: он уже успел вообразить, что Максвелла придётся соскребать с брусчатки внутреннего двора. - До земли двадцать ярдов! - Так точно, сер. Не сверну, сер. Не в вашу смену, сер. Глаза у Максвелла удивительным образом виноватые и нахальные одновременно. Похоже, что неподдельный испуг надзирателя изрядно его позабавил, и досада от этого накатывает с новой силой. Он спрыгивает с подоконника и принимается собирать воду; Элвин не отворачивается больше ни на миг. На всякий случай.*
- Вот что, дружище, - хлопает как-то Брендон Элвина по плечу. – Ты тут уже второй месяц, а я что-то не видел, чтобы ты заглядывал куда-то, кроме часовни да плаца. Любить Создателя – дело хорошее, но и о себе не стоит забывать. Брендон старше Элвина лет на десять. Порой ему кажется – младше на все пять. - Ребята собираются вечером в "Дикой вишне", - доверительно понижает голос Брендон. – Потом – в бани. Присоединяйся. Не дело, что ученики развлекаются лучше тебя. - Какие бани? – слегка теряется Элвин. - Тевинтерские, само собой. В чём северяне знают толк, так это в хорошем отдыхе. Он уверенно обозначает время и удаляется по своим делам. Элвин смотрит растерянно вслед и пытается вспомнить, когда это он успел согласиться. Кодекс не то чтобы запрещает мирские утехи, но предыдущий его капитан за такие развлечения мог и отстранить от службы. Священному Ордену не пристало уподобляться разгулявшемуся мужичью. Впрочем, не то чтобы нынешние соратники Элвина безудержно ударились в разгул. Они пьют вино – выговор и штрафное дежурство, – взахлёб делятся историями, смешными и страшными. Костерят традиционно старших по званию, перемывают кости подопечным. Последние Истязания прошли не слишком удачно, и присутствовавший там рыцарь налегает на вино особенно крепко; его сложно в этом винить. Брендон сокрушается, что новая младшая чародейка воротит от него нос, а приятели гогочут насмешливо, что нечего было вламываться к ней в купальню под предлогом проверки на запретную магию. Жара размягчает мышцы, влажный пар оседает в лёгких; Элвин сползает в воду почти до подбородка и расслабленно откидывает голову. Он не налегал на вино, но с непривычки и такая малость бьёт в голову. - Можно подумать, - фыркает тем временем Брендон. – Братец мой только рад был, когда наша Шарлотта предложила вместе принять ванну. - Такой любой бы обрадовался, - смеются сослуживцы, - но ты-то не грудастая девица! Завязывается жаркий спор, смех отражается от узорчатого кафеля и гуляет по бане; Элвин опускается в воду до самых ушей. Это вино, точно вино. Вино рисует перед его глазами Максвелла и белокурую – точно как я – сера Шарлотту под струями воды. Вино рисует, как скользят меж фигурных лопаток капли воды, как вьются и темнеют от влаги волосы. Вино рисует, как ложится на поясницу - на ту самую загорелую полоску – крепкая, отнюдь не женская ладонь. Они возвращаются в Цитадель за полночь, и наутро голова у Элвина что гулкий колокол. Сосредоточиться неимоверно трудно. Как назло, на раннее утро назначен практикум у старшей группы. Шлем надёжно закрывает лицо, но Элвину всё равно кажется, что напарник обличающе усмехается под забралом, а серые глаза Максвелла Тревельяна, что ведёт занятие, возмутительно насмешливы. Практикум проводят во внутреннем дворе, там же, где в ясные дни тренируются храмовники. В Тантервале такая же площадка была огорожена деревянной изгородью, но здесь никаких ограждений нет, и Элвин давно знает, почему. - Принято считать, - неспешно излагает Максвелл, расслабленно отведя в сторону посох, - что огненная стихия требует контроля бо́льшего, нежели любая другая. Опасное заблуждение. Вы убедитесь в этом, когда обратите в лёд собственную руку или попадёте под свою же молнию – если, конечно, выживете. Да-да, Кристина, я о тебе сейчас говорю. Среди учеников, подростков лет шестнадцати-семнадцати, прокатываются нестройные смешки. Упомянутая Кристина, по-ансбургски круглолицая блондинка, краснеет и неловко перехватывает посох обеими руками. - Поэтому так важно уметь защититься в первую очередь от себя. Некоторые из вас со временем станут частью стихии и будут чувствовать её, как неотъемлемую часть себя, – он поднимает свободную руку, и по пальцам с треском пробегают электрические искры, - но этот славный момент настанет нескоро, а до тех пор придётся полагаться на барьер. Я знаю, что весь прошедший месяц вы отрабатывали с чародейкой Сорой заклинание "огненной стены". Время показать свои успехи. Нечего так переглядываться, мои хорошие! Вы делали это много раз. Я вас подстрахую, и наши смелые серы – тоже. Элвин не может упрекнуть себя в трусости. Но прямо сейчас ему кажется, что трое контролирующих на десяток недоученных энтузиастов – явно маловато. Только кажется. Максвелл не позволяет превратить площадку в царство огня – хотя юные маги, азарт в глазах которых блестит куда ярче опасения, были бы только рады. Их разбивают на пары: один выстраивает барьер под чутким руководством Максвелла, второй по его сигналу выпускает шипящий поток огня. Не у всех он похож на стену: контролировать форму не так-то просто. Пламенные языки порой принимают самые причудливые очертания, норовят полыхнуть в непредсказуемую сторону в непредсказуемый момент; учеников это только подзадоривает. Их наставника, похоже, тоже. - Вот поэтому я попросил остальных отойти подальше, - резюмирует он, стряхивая с локтя шальной язык. Очередная "стена" полыхнула во все стороны, не дойдя до барьера какого-то ярда; взрыв вышел знатный, почти как от "огненного шара". – Стефан, ты в порядке? Защищающийся ученик, который от неожиданности отскочил назад и чуть не шлёпнулся оземь, ошалело моргает: - Вроде… - Настоящее сражение подбросит вам и не такие сюрпризы. Кристина обеспечила нам максимально приближенные к реальным условия, за что ей моя искренняя благодарность, - он иронично улыбается не удержавшей "стену" девушке. И без того смущённая промахом, та алеет пуще самого огненного из заклинаний. Совершенно зря: оплошности случались не только с ней, за время занятия храмовникам раза три пришлось спешно гасить вырвавшиеся из-под контроля заклинания. – Но я всё же попросил бы повременить с… усложнениями до тех пор, пока вы не будете готовы к самостоятельной практике. Элвин беззвучно фыркает: узнику ли Круга, не кажущему нос за пределы крепостной стены, рассуждать о "настоящем сражении"? На фоне неопытных подростков он мастер, спору нет. Хорошо, даже на фоне взрослых коллег: далеко не все из них обращаются со стихией так же играючи, с завораживающей небрежностью полноправного её хозяина. И под взорвавшейся "стеной" даже не вздрогнул. Элвин сам чуть не подпрыгнул – а он только прикрыл локтем лицо, пережидая, пока не закончит яриться пламя. Ничего удивительного, ведь собственный барьер он обновлял перед каждой сменой пары. Может позволить себе такую невозмутимость. ..Максвелл вообще многое может себе позволить. Слишком многое. - Меняйтесь, - деловито командует Максвелл, и пылающая Кристина с экспрессивно ворчащим в её сторону Стефаном уступают место следующей паре. Остаток занятия проходит без происшествий. Взбудораженные и вымотанные, ученики без возражений сбиваются в стайку, и напарник Элвина ведёт их в Цитадель. Максвелл задерживается; накрывает обеими ладонями навершие посоха, опускает устало на них подбородок. Смотрит пристально в удаляющиеся спины. С уходом учеников невозмутимость скатывается с него бесследно; скатывается с губ неизменная ироничная улыбка, оседая каким-то глубинным теплом на самом дне глаз. - Они молодцы, да? – негромко обращается он к Элвину. – В прошлом году Ганс "стрелу" простейшую скастовать не мог, а сегодня ни разу не упустил "стену". Кристина держит барьер почти две минуты… Молодцы. - Да, - кратко отзывается Элвин. Серые глаза поднимаются на него, окатывают тёплой улыбкой: - Спасибо, что приглядываешь за ними. Один бы я не справился. - Надеюсь, эти навыки не пригодятся им никогда, - неожиданно для самого себя говорит Элвин. Максвелл вздыхает, выпрямляясь, и цепляет посох за спину. Лицо его светло и печально; от этого выражения что-то царапает в груди, слабо, но страшно назойливо. - Я тоже, мой друг. Я тоже.*
Магам не возбраняется доступ в тренировочный зал, только мало кто из них готов этим пользоваться. Они и на общую-то подготовку без энтузиазма ходят. Максвелл, приятное исключение из этого правила, бывает там регулярно. Несколько раз Элвин видел его на пробежке во внутреннем дворе; выходить в одиночестве магам запрещено, и компанию ему обычно составляет Брендон. Совместная пробежка мало похожа на традиционную охрану, но Тревельянам, похоже, и тут даются послабления. В зале они тоже часто занимаются вместе, но сегодня Брендон на дежурстве. Максвелл, однако, не один – и судя, по пробивающимся в коридор гневным возгласам, занят чем угодно, но не тренировкой. Элвин замирает, опустив ладонь на ручку двери. Сквозь плотное дерево не разобрать, о чём так ожесточенно спорят внутри. Доносятся лишь отдельные слова: хватит… попросила… капитан… носки. Кажется, Создателя, но с такого расстояния ни в чём нельзя быть уверенным. Ручка выскальзывает из пальцев, как живая, и Элвин нос к носу сталкивается с разъярённой Сорой. - Добрый день, - только и говорит он. - Добрый, - цедит Сора. Под её взглядом расплавились бы и латы, если бы они сейчас на нём были. Своё лицо Элвину дороже любых лат, и он отступает в сторону, не дожидаясь, пока разгневанная чародейка отпихнёт его плечом. Зайдя внутрь, он старательно принимает самый бесстрастный вид. Получается вроде бы неплохо - сказывается частая практика, но понуро прислонившийся плечом к стойке с щитами Максвелл всё равно опускает взгляд и с досадой потирает пальцами висок. Лучше прогневить Создателя, чем женщину, говорил когда-то отец. Элвин не без оснований подозревает, что Максвеллу эта нехитрая истина должна быть известна получше многих. Но знание не всегда освобождает от ошибок. - Много слышал? - невесело усмехается он. - Что-то про носки и барьеры, - отчитывается Элвин. - Я немало ваших лекций выслушал, но, честно, так и не понял, где тут связь. - Женщины, - с непередаваемой тяжестью вздыхает Максвелл. - Женщины, - глубокомысленно соглашается Элвин. Максвелл замолкает ненадолго. Элвин, в общем-то, не ожидает продолжения беседы. Они знакомы достаточно неплохо - для храмовника и его подопечного, волею случая вынужденных немало времени проводить вместе. Среди подростков, которых им вместе приходится беречь от собственных сил, Максвелл и вовсе ощущается товарищем по несчастью и в каком-то смысле партнёром. Кодекс предостерегает от подобных привязанностей обе стороны. Максвелл медлит ещё немного и признаётся: - Она права, в общем-то. - Насчёт носков? - Насчёт Кристины. Ей почти восемнадцать, Истязания не за горами. Моя невнимательность может дорого ей обойтись. - Я окончательно перестал что-либо понимать. Максвелл оглядывается на дверь и понижает голос: - Сора со мной поделилась по секрету, что Кристина питает ко мне… не совсем те чувства, которые ученику должно испытывать к наставнику. - Не только она, - пожимает плечами Элвин. "Правда?" - безмолвно вопрошают серые глаза. Элвин поспешно поясняет: - Твои ученики поголовно тебя обожают. Поверь, мне есть с чем сравнить. - Приятно знать, но всё же не хотелось бы, чтобы девочка тратила душевные силы. А ведь у неё только-только начало получаться… - Он вздыхает тяжело. - Взгляни на это с другой стороны, - предлагает Элвин. - Разве не умение противостоять искушению проверяют на Истязаниях? Ваши занятия послужат ей хорошей практикой. - Искушение искушению рознь, - ворчит Максвелл. - Создателя носки, только со мной могла произойти такая нелепость. - А причём тут рыцарь-капитан? – вспоминает – не иначе, из-за носков – Элвин. Случается невероятное: Максвелл краснеет. Розовеет скулами - едва заметно, но и это немыслимо. До этой минуты Элвин был уверен, что он в принципе на такое не способен. - Скажем так, - неловко отзывается он. - Кристина далеко не первая, кто поддался неуместным чувствам. О чём мне и напомнили весьма нелюбезно. Элвин теряется, пытаясь представить такое: капитан Эдвард и Максвелл Тревельян. Образцовый рыцарь и… Определения для Максвелла он подобрать не может. Как назвать человека, который безоговорочно поддерживает политику Круга - но при этом нарушает все мыслимые его приличия? Который несомненно талантлив и в магии, и в наставничестве - но в легкомыслии едва ли уступает своим же ученикам? Который чуть не сломал челюсть прежнему своему надзирателю - но с Элвином неизменно приветлив, а к рыцарю-капитану, оказывается, и вовсе… - Не подумай плохо о своём командире, - по-своему толкует его растерянность Максвелл. - Он ни на секунду не позволил себе воспользоваться тем, что у шестнадцатилетнего мальчишки ветер в голове гуляет. И я намерен последовать этому, без сомнения, достойному примеру. – Он вздыхает тяжело и кивает на оружейную стойку: - Составишь мне компанию? После этого всего мне как никогда нужно проветрить голову. - Не знал, что ты фехтуешь, - немного удивляется Элвин. Он ни разу не заставал Максвелла с оружием, кроме посоха; тот, впрочем, пожимает плечами как само собой разумеющееся: - Лет с четырёх. Обучать нас начали рано, а уж в рыцарей играл столько, сколько себя помню. - И как? - любопытствует Элвин. В Тантервале даже представить невозможно было, чтобы магу дозволили взять в руки оружие, и такое новшество всерьёз его интригует. - Хорошо владеешь мечом? - Ещё никто не жаловался, - невозмутимо отзывается Максвелл. Лицо у него серьёзное, но Элвин готов поклясться, что в серых глазах нахально пляшут смешинки. Он снимает со стойки тренировочный меч и кидает Максвеллу; тот ловит его без каких-либо усилий и перехватывает удобнее. Рукоять ложится в ладонь легко и естественно, как продолжение руки. Может, он и впрямь на что-то годится. - Придётся доказать, - предупреждает Элвин. - Проверь меня, - ещё более серьёзно кивает Максвелл. Элвин предпочитает думать, что они всё-таки говорят об оружии. Предательски потеплевшие уши считают иначе. ...Не доверяй избранникам Тени, ибо потакают они своим страстям и не ведают добродетели. Если это не добродетель, думает Элвин, пропуская сквозь пальцы гладкие рыжие кольца, если эти тёплые, чуткие, отзывчивые губы - не добродетель; если не добродетель суматошные руки, цепляющие скулы загрубевшими подушечками пальцев, и разделённое на двоих сбившееся дыхание; если Максвелл Тревельян, весь как он есть - не добродетель, то что хорошего вообще есть в этом мире?*
Галерею Гортензии Максвелл выбрал неспроста: там нет жилых комнат, нет классов для занятий, а значит, нет и усиленных постов. Храмовники дежурят по оба выхода, и широкий длинный холл охраняют лишь статуи, безмолвные и безучастные. Сер Бернар смотрит на них без удивления или настороженности, только усмехается неприятно в густую щётку усов. Взгляд, которым он смеряет Элвина, почти презрительный. - Что, Тревельян, - снисходительно обращается он к Максвеллу, - ничему тебя жизнь не учит? Максвелл усмехается в ответ: сбить его с толку не так-то просто. - Ты бы удивился, узнав, как много её уроков я усвоил. - Оставлю эту честь олухам помоложе, - пренебрежительно фыркает храмовник. - Принёс что? Или отправить вас восвояси? Кулон, который вынимает из кармана Максвелл, бликует в приглушённом свете факелов. Изумрудная капля в изящной оправе, золотая цепочка тонкого плетения - его легко представить в ложбинке на груди благородной юной леди. Мозолистые пальцы Бернара приподнимают его за цепочку, поближе к свету; Элвин мало что смыслит в драгоценностях, но Бернар хмыкает одобрительно и прячет кулон за пазуху. - Проходите, - кивает он в сторону галереи. - И чтобы были здесь до того, как меня сменят, иначе плакали твои самоволки. Максвелл не удостаивает его ответом и стремительно проходит под арку. Элвину как раз есть что сказать, но устраивать свару посреди ночи - не лучшее решение. Деньги решают всё в этом мире - в этом он убеждался неоднократно. Но каждый раз, когда это неизменное правило получает очередное подтверждение, в груди у него бунтует ярость и несогласие. - Скольких он выпустил отсюда в обмен на побрякушки? – спрашивает он, когда они отходят достаточно далеко, чтобы эхо не донесло голос до коридора. - Малефикаров он не покрывает, не переживай. Элвин вздыхает зло, сжимает и разжимает несколько раз кулаки. - Старый ублюдок. - Ублюдок, - соглашается Максвелл. - Полезный старый ублюдок. По́лно, мой милый сер. Ты разве не рад провести со мной немного времени вне запретов и устава? К щекам мгновенно приливает краска: в самом деле, хорош ревнитель закона. Осуждает чужую продажность, а сам-то что сейчас собирается сделать? - Ты слишком щедро ему заплатил, - неловко замечает он. – Надеюсь, это не был подарок Соре. Или бывшей подружке, едва не срывается с языка. Но выглядеть перед Максвеллом ревнивым юнцом совсем не хочется. - Что ты. Конечно же нет. - Откуда тогда? - Мама собирала драгоценности. Почти не носила, но обожала покупать. Серьги, браслеты, броши... - Губы Максвелла трогает невесёлая улыбка. - На её неваррский набор шпилек можно было построить небольшое поместье. А ведь у неё волосы были короче, чем у тебя. - И ты так запросто раздаёшь память о матери всяким... - Элвин запинается. Максвелл не казался ему избалованным сынком, которому от родителей нужны только деньги. Он видел, как сильно он привязан к Соре - родство с которой у него настолько дальнее, что и сестрой не назовёшь. Слышал, с каким уважением он говорит об отце, с каким теплом вспоминает детство. Он любил свою семью, и вряд ли мать, пусть и давно покойная, была исключением. Максвелл понимает его замешательство и улыбается ещё более печально: - Это всего лишь деньги. Она и сама тратила их на поддержку то Церкви, то искусства... Слышал когда-нибудь о Ларриане Златоруком, что расписывал часовню императрицы? Она оплатила его обучение в Вал Руайо одним из своих гарнитуров. Иначе бы он до сих пор красил заборы в эльфинаже. А память... Она не в вещах, мой сер. Совсем не в вещах. Головой Элвин, наверное, понимает. Но сам он до сих пор считает каждую монету и не привык относиться к тратам так легко. А если бы осталось на память о родителях что-то, хоть отцовские инструменты, хоть старая мамина шаль, - нипочём бы не отдал. - Почему бы тогда не дождаться смены Брендона? - Эхо разносит предательски слова, и Элвин торопливо понижает голос. - Не пришлось бы... - Чтобы его отстранили за предвзятость, если всё вскроется? - Максвелл скептически качает головой. - Лучше я останусь без денег, чем Брендон - без лириума. Так… Кажется, здесь. Он останавливается у одной из статуй, обходит её по кругу. В неверном свете далёких факелов сложно что-то разглядеть, но Максвеллу удаётся: он нажимает что-то у постамента, и приглушённый скрежет, раздавшийся из-под плиты, заставляет волоски на загривке Элвина встать дыбом. Звук тихий, действительно тихий, и совсем короткий – но в ночной тишине кажется оглушительным. Максвелл поддевает выступивший край плиты, оказавшейся крышкой на петлях, и первым спускается вниз. Не доверяй избранникам Тени, ибо путь их ведёт во тьму, и в эту тьму увлечёт за собой неосторожных, опрометчивых и глупцов. Элвин спотыкается о выбоину в полу и хватается за стену, чудом удержавшись на ногах. Тьма вокруг действительно почти непроглядная. - Почти пришли, - доносится спереди бодрый голос Максвелла. У него под ногами крутится блеклый светлячок; второй, что должен был освещать путь Элвину, упорхнул своевольно туда же. Строго кышнув, Максвелл прогоняет его обратно. Плоха та крепость, что не имеет тайных ходов. В Саиранд их множество: схемы передаются из рук в руки поколениями учеников, как страшнейшая тайна, и не имеют никакой практической ценности, поскольку управителям Круга известно о них не меньше. Этот ход, из галереи Гортензии за городскую черту, заброшен ещё с прошлого века. Обвал сделал его непроходимым, и выбраться этим путем решительно невозможно. О нём нынче почти позабыли; Элвин и сам недоумевает, зачем Максвелл потащил его в эту дыру, с её полурассыпавшимися стенами и поросшими паутиной тупиками. Максвелл останавливается внезапно, жестом заставляет светлячка взлететь и... исчезнуть в стене. Элвин не сразу понимает, что это проход. Узкий лаз на уровне пояса, явно не предусмотренный схемой. - Сюда, - довольно командует Максвелл. Карабкаться приходится на четвереньках. Грубо обломанные камни остро режут ладони, не спасают даже жёсткие мозоли. Максвелл не жалуется; Элвин не жалуется тоже, только надеется, что штаны после этой прогулки не придётся чинить. Стены Цитадели толстые: лаз тянется несколько ярдов и упирается в скалу, надежно отгораживающую проём от случайных глаз. Места едва хватает, чтобы мог выбраться взрослый человек. - Во имя Андрасте, Максвелл, - с восхищением оглядывается Элвин. - Какой кошмар! Скалы нависают над головой сплошным тёмным массивом. Узкая галечная полоса между ними ведёт к воде - чёрной, скорее слышимой, чем видимой в безлунной ночи. Волны бьются о камень с оглушающим плеском, рокочуще перекатывая в пасти мелкую гальку; Элвин помнит, что если слушать их слишком долго, будет гудеть голова. Максвелл смеётся, подвешивая в воздухе светлячок на манер отсутствующей луны, и небрежным движением заставляет его сиять ярче: - Вообще-то я надеялся, что тебе понравится. - Мне нравится. Очень нравится. Это здесь вы проводите кровавые ритуалы и протаскиваете контрабандой антиванское вино? Максвелл с усмешкой качает головой: - Сюда не подобраться на корабле. Слишком мелко, и под водой камни - даже на ялике лучше обходить стороной. Увы, мой любезный сер: секрет, что я вам открыл, совершенно бесполезен. Он преспокойно начинает расстегивать куртку. Очнуться удаётся, только когда на камни падает рубашка, а Максвелл под прикосновениями ночного ветра зябко поводит голыми плечами и берётся за ремень. От его вида должно бы стать холодно - но становится жарко. - Ты идёшь? Элвин стягивает нерешительно сапог. Он помнит, с каким трудом корабли сегодня заходили в порт. И хотя море с того момента заметно успокоилось, тихим его не назовёшь. И, Создатель. Умбралис на дворе. - Если тебя смоет волной, - предупреждает он, - отвечать за это я не стану, так и знай. - Если нас смоет волной, - безмятежно откликается Максвелл, - отвечать тебе и не придётся. Самое сложное - удержаться на ногах в первые мгновения. Волны суровы и безжалостны: бьют по коленям, вытягивают почву из-под ног, в любой момент готовы уронить и швырнуть о камни. На глубине они лишь качают небрежно, но Максвелл всего один раз проплывает вдоль каменного языка и возвращается в прибой. Барахтается со смехом в кромке волн, то подныривая под них, то позволяя вышвырнуть себя на берег, то вставая на ноги и меряясь с ними силой. Порой его закручивает так, что Элвину тревожно: вынырнет ли. Он и сам пару раз сбивает его с ног - в хулиганских совершенно целях, но едва ли успевает коснуться смеющихся губ: волны вжимают в гальку их обоих, волокут безжалостно сначала к берегу, потом обратно. Завтра будет немало синяков и царапин. В конце концов они выбираются на сушу и кое-как обтираются рубашками. Элвин благодарит небо, что скалы защищают от ветра: в ином случае они не продержались бы здесь долго. - Восхитительно, - вздыхает Максвелл. От него так ощутимо веет счастьем, что невозможно не улыбнуться в ответ. - Ради такого стоит жить. - Я только раз купался ночью, - признаётся Элвин. - В полный штиль. Но было почему-то страшно. А сейчас... - Улыбка становится мечтательной - нет нужды говорить вслух, что сейчас всё совсем, совсем по-другому. - Мне нравится, когда на море неспокойно. Но я всё же предпочел бы любить тебя в тёплой воде, а не на холодном камне. Лицо у Элвина согревается мгновенно: он до сих пор не привык, с какой лёгкостью Максвелл говорит вслух о подобных вещах. Тот замечает это вмиг, невзирая на темноту - воистину колдовская наблюдательность - и тут же шагает к нему, почти уничтожив расстояние. - Как давно тебя перевели в Оствик? - Губы Максвелла разъезжаются в неуловимо насмешливой улыбке, глаза блестят лукаво в неверном свете. Элвин сглатывает невольно: их близость холодит сильнее осенней ночи. – Полгода назад? Год? - Два, - признаётся он. - И ты ни разу не занимался любовью в ночном море? Создатель всемогущий, не могу в такое поверить. - Максвелл качает головой с нарочитым изумлением; ладонь скользит по влажному плечу, дарит тепло похолодевшей коже. Добирается до загривка, и от нажима тёплых пальцев мурашки разбегаются с новой силой. - Что это - обеты? Строгое воспитание? Или... - Он придвигается ближе; губы почти скользят по губам Элвина, а голос понижается до хриплого шёпота: - ...просто некому было рассказать и показать? - Совершенно, - выдыхает Элвин. В голове белый шум, ни одного слова, лишь рокот волн и чародейская улыбка Максвелла - это должно быть запрещено Церковью, так улыбаться. - В следующий раз мы это исправим, - проникновенно шепчет Максвелл - и закидывает руки за его шею. Он смеётся, когда Элвин обхватывает его за пояс, чтобы прижать к себе крепко. Охотно подставляет шею; кожа у него солёная, мокрая и удивительно тёплая. Губы солёные тоже, даже горькие немного от морской воды. Максвелл полностью прав: времени было потеряно непростительно много. Ожидание стоило того, чтобы оказаться здесь именно с ним.*
Элвину предстоит заступить на пост только к полудню, но это не значит, что после затянувшейся ночи удастся понежиться в постели. Подъём в казармах ранний; утренней тренировки тоже никто не отменял. Ночные бдения ему не в новинку, но зевается поначалу страшно, и инструктор скупо выговаривает ему за небрежность. Сон вмиг слетает, когда он приходит к залу, где Максвелл ведёт занятия у старших учеников. Урок уже закончился, подростки, оживлённо шушукаясь, расползаются из аудитории, а у кафедры собирает свитки усталая эльфийка в мантии старшего чародея. Элвин помнит её смутно: мастер стихий, переведена недавно из киркволльского Круга. Серая и какая-то поблекшая, на храмовников она смотрела с застарелой затравленностью, словно готовая в любой момент обороняться. Со временем страх прошёл, осталась лишь въевшаяся под кожу усталость, которая ещё нескоро сгладится. Максвелл рассказывал, что в Киркволле у неё не ладилось; он даже представил их друг другу, но Элвин не запомнил. Слишком занят был мыслями о том, что на фоне бесчисленных форменных мантий и строгих лат небрежно развязанный ворот рубашки Тревельяна выглядит почти непристойно. В аудитории Максвелла нет. Желудок делает кувырок. Это я виноват, с холодом понимает Элвин. Я согласился, я нарушил правила, я... я.. не должен был, не имел права... Нет, не может быть, чтобы за такую расхожую оплошность так сурово карали. Здесь не Тантерваль. Не Киркволл. Они никому не причинили вреда, не пытались сбежать, не... Создатель милосердный, они даже не покидали пределов Цитадели! Секундный ужас проходит, и начинает работать рассудок. Если бы об их проступке узнали, Элвин не провёл бы сегодня обычное своё утро. Он бы держал ответ перед Рыцарем-Командором вместе с Максвеллом и отбывал бы сейчас наказание. Максвелл мог просто проспать, заболеть после купания в промозглом море, отлучиться куда-то, в конце концов. Рано паниковать. Шаги его, когда он проходит к кафедре, звонче и торопливее обычного. Чародейка, имени которой он не помнит, поднимает на него равнодушные глаза. - Сер Элвин, - слегка озадачивается она. Приятно, что на её лице нет прежнего опасения. - Что-то случилось? - Занятия должен был вести другой чародей, - Элвин изо всех сил старается, чтобы волнение не проскользнуло в голосе, но всё равно получается напряжённо. - Где он? - Тревельяна ещё утром вызвала к себе Первая Чародейка. Меня попросили заменить. Вспомнив в последний момент её имя - Гретхен - он скомканно её благодарит. Гретхен предпочитает не заметить его разочарованного тона. - Позвольте... - Она протискивается мимо него; сложенные небрежной охапкой свитки порываются сбежать. Элвин запоздало отодвигается с прохода. Первая Чародейка могла вызвать Максвелла по каким-то своим, внутрикруговым делам: он преподаёт и, к тому же, вот-вот должен получить звание старшего чародея. Могла и по семейным: глупо отрицать, какое сильное у него подспорье в церковных и аристократических кругах. Могла и не по ним. Выбора нет. К монне Элизабет не вломишься с расспросами, да и к своим... Только привлекать нежелательное внимание. Элвин бредёт в сторону трапезной. До обеда ещё больше часа, но для храмовников, смены которых расписаны непрерывно на полные сутки, всегда разожжён дежурный очаг. Берёт миску похлёбки; склизлая варёная фасоль не лезет в горло, словно не было только что двух часов изнурительных занятий. Он понимает, что за полдня Максвелла не усмирят - да и вообще не усмирят, всё это пустые страхи - но от неизвестности на сердце так тревожно, что тошно от одного вида еды. Когда он через силу запихивает в рот последнюю ложку, кухонная дверь приоткрывается и оттуда высовывается знакомая рыжая макушка. Бульон встаёт поперёк горла. С трудом проглотив, Элвин поспешно вскакивает из-за стола. Лицо Максвелла озаряется радостью пополам с виной, когда он замечает его. Он быстро оглядывает трапезную: никого по предобеденному часу, и коротким кивком зовёт Элвина зайти. Руки тянутся встряхнуть его за плечи, взъерошить убранные под косынку - с чего бы, кстати? - волосы, затормошить, зацеловать за то, что он в порядке. Элвин глубоко, беззвучно вздыхает и в обратном порядке повторяет строки Песни Света. Шёпот в ночи, поступь обмана со снах. И тьма подступает всё ближе, и жарко дышит она. Наш Создатель взирает на это с тяжёлым сердцем. Помогает плохо. - Что ты тут делаешь? - шёпотом почему-то спрашивает он. Максвелл, словно разделив его мысли, тянет было руку - но мгновенно себя одёргивает и закусывает с досадой губу. Они в самом дальнем углу кухни, у жаровен и котлов снуют кухарки - не настолько далеко, как хотелось бы. - Я, как бы это сказать... наказан, - со смешком признаётся он. Сердце снова холодеет. - За... - За дело. - Но как... - Создатель свидетель, не имею понятия. Но она всегда узнаёт. Бернар совершенно точно не говорил ей ни слова, а кроме него... - Он пожимает растерянно плечами и со смешком заканчивает: - Разве что у монны в покоях спрятана подзорная труба. Её окна выходят как раз на мыс. - Создатель, нет, - бормочет Элвин. От мысли, что Первая Чародейка могла наблюдать его в такой момент, его бросает в холодный пот. Затем он представляет на её месте Рыцаря-Командора и в ужасе трясёт головой: - Нет. Нет. Это невозможно. - Всё возможно, мой друг. Кроме разве что присуждения мне нового звания в этом году. Мне с прискорбием сообщили, что старший чародей должен отличаться большей ответственностью и осмотрительностью, нежели ваш покорный слуга. Максвелл всё-таки берёт его за руку и тащит к одному из разделочных столов. Кухонные слуги глядят без энтузиазма, но возмущаться остерегаются: узнают в нём храмовника даже без доспеха. На столе стоят несколько мисок и объёмная кастрюля с нечищеными овощами. Максвелл опустошил её едва ли на треть, и работы предстоит непочатый край. Судя по тому, что чищеная морковь вполне узнаваема, а кожура срезана филигранно тонким слоем, на этой кухне он не впервые. Максвелл вздыхает тяжело, беря в руки нож, и просит: - Останься ненадолго. Здесь с тоски можно сдохнуть. - Почему наказали только тебя? - Элвин оглядывается в поисках второго ножа и тоже берётся за чистку; судя по тому, как блеснули глаза Максвелла, жест он оценил. - Тебя накажет Создатель, - усмехается он. - За нарушение заветов Церкви и неспособность противиться искушению. - Уже наказал, - ворчит Элвин. Мнётся пару секунд, но всё-таки говорит приглушённо: - Демоны, Макс, мне... Мне жаль, что я так тебя подставил. - О, да. Злодейство твоё ужасно. Затащил несчастного мага в подземелье, принудил ко всякому... - Слова ироничны, но губы изгибаются удивительно мягко; Элвин поспешно утыкается взглядом в работу. - Создатель покарает тебя и за это, не сомневайся. - Если только ты не успеешь раньше. От собственной смелости Элвин обмирает. Их руки сталкиваются в миске; Максвелл на мгновение сжимает благодарно его пальцы, и в груди становится тепло-тепло, а опасения укладываются наконец на самое дно сознания. Максвелл шутит, но он прав. Пусть в этот раз ему повезло, но такая дерзость непростительна, и рано или поздно он будет за неё наказан. Он только надеется, что скорее поздно, чем рано.