Бессонница, и к чему она приводит

Комаэде очень хочется спать. Он устало закрывает глаза и пытается забыться, но не получается. В голову лезут мысли и гонят сон прочь. Он снова открывает глаза и смотрит в потолок, и поперёк горла встаёт обида. Почему, почему это происходит с ним? Он не просит счастливой жизни, ему и так хорошо. Он не просит семьи, не просит друзей. Просто хочет немного поспать. Хотя бы час. Хотя бы тридцать минут. И всё равно лежит в собственной холодной постели, переворачиваясь с одного бока на другой. Иногда ему кажется, что лучше быть мёртвым, чем страдать от бессонницы. Потому что мёртвым, кто бы что ни говорил, откровенно говоря плевать. Комаэда и сам толком не помнит, как выбрался из кровати. Знает только, что теперь стоит возле двери, положив руку на ручку и закутавшись в тонкое одеяло. Тело дрожит, и в ушах стучит кровь — почти до больного, и всё-таки он совершает над собой усилие, он выходит на улицу. Как в тумане бредёт по деревянным доскам, шлёпая по ним босыми ногами. Как в тумане стучится в дверь. И даже не знает, чего ждёт. Кто ему откроет? Кто на этом острове доверится ему достаточно, чтобы пустить себе на порог чёртова маньяка посреди ночи? Видимо, такой человек всё-таки находится. Он недоволен — откровенно недоволен — ночным вторжением и даже не пытается скрыть раздражение, потирая заспанные глаза. — Нагито? — Он широко зевает и тут же замирает, понимая, в каком именно состоянии к нему пришёл ночной гость. Делает шаг назад, протягивает руку и тут же отскакивает назад словно ошпаренный. Боится. По глазам видно. Комаэда виновато улыбается. Потому что это всё, что ему остаётся делать в этой ситуации. Он просто очередное неудобство. Очередная помеха. — Прости, Хината-кун. — Его голос звучит сипло, почти неслышно, и Хаджимэ осторожно подаётся вперёд, ловя его слова. — Сам не знаю, что на меня нашло. Прости, что разбудил. Я пойду. Он не хочет говорить этих слов. И сердце как-то неприятно сжимает, и дыхание спирает. Ну а что ему остаётся? Он просто очередное неудобство. Просто очередная помеха. — Погоди. Чужая тёплая рука перехватывает его собственную, аккуратно сжимает. Чужие глаза заглядывают в его собственные, и Комаэда забывает, как дышать, потому что видит в них… тревогу. Не животный ужас, не презрение, а искреннее переживание. За него. И ему уж очень хочется улыбнуться, но он только прикусывает тонкие губы и отворачивает голову. Нельзя, нельзя, нельзя. Нельзя. — Тебе стоит вернуться ко сну, — шепчет он и горько усмехается, высвобождая руку. Он не хочет, не может, но всё равно делает. — Мне искренне жаль, что тебе пришлось встать посреди ночи из-за меня. Он хочет развернуться и уйти, но не получается. В голове так мутно, так туманно, и Комаэда не понимает, что происходит. Только чувствует странное тепло, слышит чужие слова, которые, похоже, адресованы ему. Он силится что-то понять, но сознание отказывается понимать. Только спустя несколько мучительно долгих мгновений он слышит: — Ты хочешь остаться? Горло снова сдавливает. Очень хочет. Больше всего на свете. Но не может. Он открывает рот, чтобы возразить, но воспалённое сознание решает за него. В голове у него чётко звучит «Нет». Которое на выходе почему-то превращается в сдавленное: — Да. Хочу. Хаджимэ не задаёт лишних вопросов, и Комаэда ему очень за это благодарен. Потому что сам не знает ответов. Они молча заходят внутрь и так же молча садятся на кровать. Комаэда кутается в одеяло и ёжится, прикрывая глаза. Ему вдруг становится невыносимо тошно. — Не спится? — тихо спрашивает Хината, и Комаэда с трудом проглатывает смешок и слабо кивает. — Мне тоже. Нагито смотрит на него недоумённо, вскинув брови — никогда бы не подумал, что Хаджимэ решится что-то ему сказать. — Почему? — Я думаю… о них. — Он судорожно сглатывает и качает головой, положив руки на колени. Комаэда явственно видит, как дрожит его кадык, но решает промолчать. Да и не ему говорить о таком. — А ты? — Да так, — Нагито ведёт плечами, вздыхая, — тоже думаю. — Говорят, не особо полезно. Он и не хочет думать. И так только этим занимается. Думает и думает, и думает. Аж самому от себя противно. Голова сама опускается на плечо Хаджимэ. Оно у него крепкое, покатое, и Комаэде до дрожи в коленках нравится так сидеть. Так приятно, что хочется плакать. Хочется умереть прямо сейчас, потому что лучше не будет. — Комаэда… — И голос у Хинаты тихий, приятный. Хаджимэ не гонит его прочь, но и не делает попытки притронуться, поэтому Нагито расценивает это по-своему. Подсаживается ближе, медленно втягивая носом его запах, и шепчет, закрывая глаза: — Можно мне остаться на ночь? — Сам чуть не сходит с ума от смелости своих слов. Но думать не особо полезно — так сказал Хината. Вот он и не думает. По телу разливается приятная тяжесть, и сил с ней бороться нет. Комаэда прижимает колени к груди и устраивается поудобнее, чуть вздрагивая, когда чужая шершавая ладонь ложится ему на руку. Он знает, что нельзя. Знает, что уже давно переступил границы дозволенного. Однако соблазн силён, и его руки уже обвивают талию Хинаты, и он ластится к нему, каждой клеточкой тела впитывая его тепло. Комаэда готов урчать от удовольствия — ему хорошо и спокойно. Он даже не замечает, когда именно его тело принимает горизонтальное положение. Не помнит, когда Хаджимэ ложится рядом с ним, осторожно обнимая за плечи. Не помнит, как сам утыкается носом ему в грудь с мыслью, что не против делать так каждую ночь. Комаэда прекрасно знает, что горько поплатится за такую удачу. Но не сегодня. Не сейчас. Впервые за всю свою жизнь он готов послать собственный талант куда подальше. Потому что он очень хочет спать.