Живое

      Спорить с жестянками, значит, пойти на поводу у человеческого тупизма. Гэвин знал, что это добром не кончится, но билеты на выставку всё равно достал, чего и требовала сторона искусственного интеллекта, если коротко — Ричарда.       Железка, как сам Рид его неформально называл, приобщился к социуму, нагло проталкиваясь во всё «непостижимое». Его уже долгое время интересовало искусство и всё из него вытекающее. Обоснование этому было одно: стоит получше узнать сторону тех, с кем приходится сотрудничать. Потому, когда Гэвин проебался на глупом споре, Девятисотый разыграл все карты своей всезнающей нейросети и развёл человека на поход по залу искусств.       Оказывать сопротивление было бессмысленно. Детектив готовился к этому морально двое суток, пытаясь наперёд узнать, какие картины будут показаны на выставке. Увы, информационные источники нагло молчали, сохраняя «тайну, которую каждый из пришедших в галерею сможет постичь!». Это звучало приторно и не совсем правдоподобно.       За всю свою жизнь Рид так и не смог полюбить живопись. Его вообще не особо интересовало искусство, по сравнению с выставками и ярмарками, где красовались раритетные автомобили.       Каждый художник вкладывает в картину часть истории и часть своей души. Гэвин не сомневался в этом, помня, как мать водила его по выставкам и вдохновенно рассказывала про «живые» натюрморты Адриана Коорта и Карела Фабрициуса, в картинах которых среди «дышащего» красовалась гниль. Почти как история каждого человека: живое в неживом и наоборот.       Рид остановился возле полотна, тёмного и невзрачного на вид, рассматривая его как-то небрежно и со скукой. Он хотел выбраться на Пятую улицу, чтобы, наконец, зайти в «Вайт Хаус» и нормально поесть после долгой смены. В желудке все скрутило чёртовым узлом, и Гэвин уже представил как заказывает себе всё грёбаное меню, но Ричарда человеческий дискомфорт явно сейчас волновал чуть меньше, чем восприятие известных картин.       Бездушная, непроницаемая машина увлечённо рассматривала полотно с изображением сочной земляники в чёрном отсвете искаженной реальности. Оптический блок исследовал состав: краска, вид кисти, холст — идентификация, — оригинал, на который невозможно сделать подделку. Импрессивная реальность по ту сторону, где нельзя найти чего-то обычного.       — Всё? Ты закончил? — нетерпеливо интересуется Гэвин, попутно отписывая сообщение Тине. — Я пиздец как хочу жрать. Пошли уже, дитя искусства.       Шагнув в строну длинной линии перехода в зал искусства золотого века, Рид затормозил. Шаги Девятки звучно отдалялись в строну полотен Ван Гога.       — Господи блядь, — на выдохе выдал уставший Гэвин, нервно сунув телефон в карман джинсов.       Детектив подошёл к Девятке. Поравнявшись с ним, он дёрнул за край рукава, обращая на себя внимание, но не получил желанной реакции.       — Я тебе обещал час. Мы здесь уже хуеву тучу времени, — проворчал детектив, искоса поглядывая на молодую пару, перекидывающуюся восторженными вздохами. — Идём.       Ричард посмотрел на Гэвина ясными и полными восторга глазами, где отблеск непроницаемости казался уже чем-то недоступным, совсем далёким от той самой ненастоящей жизни. Его взгляд такой яркий, ровный, обдающий чем-то теплым.       — Я хотел бы написать твой портрет. Не в программе, нет. На холсте… — от уюта этой мысли Рид на мгновение размяк, но потом зашёлся смехом, прикрывая рот рукой, а парочка и охранник, лениво жующий жвачку, обратили на детектива своё недовольное внимание.       — Херовая идея, — произнёс детектив, отдышавшись от смеха.       Девятка ничего не ответил. Просто снова уставился на картину, задавая себе один вечный вопрос: и с чего бы такой навязчивый интерес? Неужели нормально так живо, до дрожи привязываться к не принимающим тебя людям? Вряд ли.       Ричард давно забыл, когда в последний раз диагностика системы давала точный ответ на череду сбоев, учащающихся с каждым разом, когда колотящийся тириумный регулятор чуть ли не замирал на месте от увиденной хищной улыбки на лице Рида: поцеловать каждый миллиметр губ, ещё и ещё, пока не впитается их вкус глубоко в ячейку «личное».       — Гэвин, что ты тут видишь? — невзначай задаёт вопрос андроид, троекратно увеличивая изображение перед собой.       Рид вперился в натюрморт взглядом, легко поводя плечом.       — Цветы. Подсолнухи. Ну, картина так и называется, вроде… А что? — в непонимании уточняет он, будто боится не узнать секрет.       Ричард коротко улыбается, изучая состав, линии, стиль известного художника.       — Жизнь. Тут изображена жизнь.       Взгляд Девятки, брошенный на детектива, напоминает укоризненное «ты слушаешь?», и это приводит в смятение, загоняет в неловкость. Безусловно, Рид знал известных художников, но сейчас никак не мог на этом сосредоточиться.       Здание выставки, на которую они пришли, выглядело не так уж величественно, как Нью-Йоркский «Метрополитен-музей», но оно уже много лет привлекало немалый поток туристов. Тяжёлая дверь каждому вошедшему поддавалась с гулким скрипом, свойственным только этому месту.       — Ага. Охуенно, — выдал Гэвин после секундной паузы. — Пойдём, пока одна прекрасная жизнь не прервалась из-за голода.       Они вышли из галереи. Шёл херов дождь прям как из ведра. Первая задача в приоритете: не дать им двоим замёрзнуть. Синтетическая ладонь со сползшим скином нежно ложится в чужую. Гэвин даже не сопротивляется, зная, что это нужно обоим.       — Я бы и впрямь постарался изобразить тебя на холсте. В тебе столько жизни.       В голове целая проекция: залитая солнечными лучами цвета шампанского комната, где уютно, но пустовато. И среди бликов и отсветов пара работ, которых касается заводской скин на некрупной ладони.       От мысли отвлёк слабенький и тусклый звонок телефона, перекрываемый шумом дождя. Это была короткая смс, которую Рид проигнорировал, затянув куртку плотно.       Они перебежали через улицу, остановившись возле пустой остановки. Волосы, небрежно прилипшие к высокому лбу, делали из Ричарда совсем беспечного, лёгкого человека.       — Переждем здесь.       Звучит как приказ, через который сквозит неумелая и чуждая забота. Гэвин кивает, смахивая пальцами с рукавов холодные капли. Девятка поправляет пропитавшийся влагой воротник, сжимает его пальцами, проверяя, насколько процентов он промок, и как это может грозить системе. Всё в пределах нормы. Глаза андроида были все так же спокойны, непроницаемы. И только какой-то особый проблеск выдавал его перед наблюдательным человеком.       Гэвин поёжился, обвёл взглядом опустевшую улицу, скрытую за одеялом сильного дождя.       — Прогноз опять обосрался, — злоба нарастает, подгоняемая голодом к пику нервозности. — Чего смотришь так?       Ричард не отвечает, лишь касается лба детектива, убирая мокрую прядь, падающую прямо на густую бровь. Так лучше. Почти идеал.       Прямо так можно нарисовать несовершенного человека на совершенном холсте.