шаровая молния

I. Инженер опускает замерзшие пальцы под кипяток. Боль адская, будто суставы дробят молотком, но ему всё равно. Слёзы не дают ему видеть, стекают ртутными каплями по подбородку на шею. Очки с треском слетают в раковину. Они запотели и теперь бесполезны. Инженер трёт руки щёткой до мяса: он пытается стереть с них кровь, хотя его ладони условно чисты. А в его голове крутится лишь одна мысль, опоясывает мозг, как болезненно пульсирующий, стягивающий полушария поперек рёбер экватор: «Я убил человека. Я убил человека. Я убил невинного человека. Я убил...» II. Он проводит руками цвета варёных креветок по белому лицу. Пахнущие ромашковым мылом пальцы оставляют на коже неровные, красные полосы. III. Праздничная канонада неотличима от автоматной очереди. IV. Инженер воровато крадётся по улице, возвращаясь из НИИ, его не отличить от призрака. Вокруг холодно, холодно и темным-темно. Новогодние праздники утекли в слив с мыльной пеной и слезами, а тревога осталась. Он вздрагивает от визга тормозов, от воя собак и от каждого шороха, а в каждой тени ему мерещатся жёлтые, следящие за ним, кошачьи глаза. Инженер кутается в своё худое пальтишко в мелкую клетку и всё время останавливается, потому что ему кажется, что кто-то идет за ним по пятам, хрустя сапогами по снегу. Но стоит Инженеру обернуться, как перед ним простирается заснеженная улица, впавшая в анабиоз и выпавшая из реальности. И цепочка лишь его собственных, заячьих следов. V. Они придут за ним, они всегда приходят. «Железные рукава» ничего не забывают и всегда забирают своё. Инженер дрожит в своей комнате, укутавшись в стёганое одеяло, смотрит, не мигая, сквозь будильник, показывающий без десяти четыре утра. И ждёт. VI. А они не приходят. VII. Между домами, как плакальщица над могилой, гудит ветер. Во дворе Инженера безветрие, словно штиль в Саргассовом море. Инженер затравленно запрокидывает голову, отчаянно впивается в бездну небес, панически пробегаясь глазами вверх по этажам. Он обнимает себя за узкие плечи, прислонив портфель к фонарному столбу. Желтушный электрический свет отделяет его от морозной, непроглядной мглы. Но это все еще не меловой круг Хомы Брута и гарантий безопасности он не дает. Инженер вглядывается в вечность над ним. Снежинки оседают на его непослушных волосах и застревают в ресницах. Инженер хочет громко кричать, не жалея связок и разбивая стекла окруживших домов, но вместо этого он задает вечности один единственный вопрос, беззвучно шевеля губами: «Ну и что вы ждете?» VIII. А они всё равно за ним не приходят. IX. ― Я не знаю просто сможешь ли ты меня... Ну, не знаю, как бы... Простить после этого. Потому что я себя до сих пор не могу. Если ты п-после этого захочешь м-меня, ну... Расстаться со мной после этого, то я это пойму и прощу. Я бы сам с собой расстался после такого-то. Но я не могу, к сожалению. Его голова лежит у нее на коленях. Единственный источник света в гостиной – висящая поверх настенного ковра гирлянда, настолько старая, что у нее загораются только жёлтые огоньки, но зато так ритмично. Инженер так ее и не снял, хотя стрелка календаря упрямо стоит на двадцатых числах апреля. Золотые звездочки вспыхивают на щеках Особы, в её волосах, на её аккуратном носу. ― А я не собираюсь тебя бросать, – говорит она, убирая челку с его лба, – больше того, я скажу тебе, что ты – герой. ― Но... Почему? ― Потому что! Ты в одиночку расправился с целой бандой преступников, хотя такими вещами должна заниматься милиция. Ты не ждёшь ни от кого помощи и берёшь ситуацию в свои руки. Ты смелый и решительный... Все прямо как в кино! ― Тогда м-мне так не казалось... Э-э-э, понимаешь, это ведь только звучит красиво так, г-героично, а на самом деле-то оно... ― Не скромничай. ― А я... Я и не скромничаю! – его голос звучит громче чем нужно, а еще очень отчаянно, – Но к-как ты можешь такое говорить, милая? Как у тебя язык поворачивается? Я ведь... Я убийца! Из-за меня умер невинны... Невиновный ни в чем человек! ― Невиновный, говоришь? – Особа берёт его лицо в свои ладони. Она смотрит в глаза и пытается понять, что – Они пытали и убивали людей. Босс преступной группировки вот никак не может быть невиновным. И он получил именно то, что заслужил. ― Это как-то неправильно! ― Времена сейчас такие, – пожимает она плечами, убирая надоедливую прядь за ухо, – неправильные. Но Инженеру это не помогает. X. Особа намного беспощаднее, чем он о ней думал. Она не изменилась, она всегда была такой, просто Инженеру было не удобно это замечать. Медовая богиня с жидким золотом в глазах просит крови. С другой бы он всё равно не поладил. По независящим от него причинам. XI. И всё же. XII. ― Подумай-ка вот о чем, – Особа прислоняется спиной дивану, смотрит на него, внимательно прищурив один глаз, – ты спас того парня в холодильнике. Репортёра, помнишь же? ― Да, было такое... Было дело. ― Если бы ты не успел, то они бы убили его. Ты спас ему жизнь. Это намного важнее. Жизнь человека, который что-то создаёт, будь он журналист или инженер как, например, ты, важнее, чем жизнь какого-то блатного ублюдка. В её словах есть что-то неправильное, в корне нехорошее. Как красное спелое яблочко с червоточиной. Но у Инженера нет сил, чтобы с ней спорить. Он вздыхает и закрывает глаза. Она снимает с него очки и кладёт их на спинку дивана, ласково, невесомо целует в его покусанные губы. ― В любом случае, оно закончилось. Ты можешь спать спокойно. Я люблю тебя, просто знай это. ― А уж как я-то тебя люблю. XIII. Инженер всерьёз думает о свадьбе. И достаёт два билета на поезд к Аральскому морю. XIV. А они даже после этого за ним не приходят. XV. В поезде Инженер засыпает под стук колес и его не покидает вроде как дежавю, при том, странного свойства: как будто бы он был человеком, для которого поезда очень много значат, потому что его посвящение в пионеры прошло лёжа на рельсах. Особа громко читает газету вслух с верхней полки, что-то там про летнюю олимпиаду. Инженер с головой погружается в сонный бред и его, хотя бы на время, покидает чувство, что за ним идут. XVI. Черная, железная громадина в жухлой траве вырезана в кислотно-голубой синеве. Брошенные корабли здесь не редкость. Огромный, забытый и насквозь проржавевший. Поеденный временем якорь на частично развенчавшейся цепи воткнут в сухую землю. Особа трогает кружевной от разложения остов змеи железных обручей и на ее пальцах остаётся рыжая пыль. На мачте корабля птицы когда-то свили гнездо, но сейчас оно просто ком сухих веток. А кругом ни души, только солнце, бескрайний океан небес, сливающийся со степью, и тишина. Инженеру это что-то напоминает. И ему не по себе. В этом есть что-то неправильное. Особа считает, что в мире в принципе много чего неправильного. Он хочет взять её за руку и выйти поскорее из исполинской тени корабля, а тень, почему-то, все не заканчивается. XVII. Но, в целом, все проходит хорошо. Настолько, что он перестает ждать даже тогда, когда возвращается домой и ещё какое-то время. До свадьбы остаётся совсем немного, нужно только кое-что завершить. XVIII. Телевизор слегка рябит. Инженер судорожно щëлкает каналы, но пульт ему больше не подчиняется. На экране расплывается знакомое лицо, настолько знакомое, что Инженера чуть не рвёт себе на колени: плоское, трупно-бумажное, длинноносое и усатое, с тонким, похожим на разрез бритвой, ртом. Тот же белый пиджак, чëрный свитер, увесистые золотые часы на левой руке. Но есть кое-что, что Инженер опускает, что-то поменялось и к третьему переключению он понимает что именно: Железный сменил очки. С темных, солнценепроницаемых на изящные, в тонкой, золотой оправе. Инженер впервые видит его глаза и в его голове на секунду проносится мысль, что Железный умственно-отсталый – настолько бессмысленный и пустой у него взгляд. За спиной у Железного реет флаг неизвестной страны. Инженер трёт глаза. Наваждение не исчезает. XIX. Железный говорит и голос у него такой же неприятный: низкий, скрипучий и пустой, потрескивающий. Когда Инженер впервые его услышал, то подумал о шаровой молнии. О безмозглом и злобном комке электричества. «Любите ли вы гражданские свободы так, как люблю их я?» Двадцать пятым кадром показывают приближающийся поезд. Чëрная, железная громадина на рельсах в кислотно-голубой синеве. «Если драка неизбежна, то следует бить первым.» Перебивка: Железный сидит, положив ноги на подлокотник коляски и указывает пальцем куда-то вверх. Позади него верная свита и, почему-то, Журналист. Катамаранов отдает честь чумазой рукой и исчезает в люке танка. Артилерейские залпы и плач ангелов заглушает утробный, монотонный, механический гул. Мэрия разлетается во все стороны кирпичной крошкой. Инженер хватается за голову и оседает на пол. История не закончена. Он не выиграл битву. Он разворошил осиное гнездо. Или, точнее, попытался прогнать палкой шаровую молнию вместо того, чтобы застыть и ждать, пока она не вылетит в окно. ХХ. «Железные рукава» – не люди. Ульевой разум избравший себе в качестве сосуда четырех человек и очень плохо имитирующий компанию – это скорее. XXI. Тëмные очки скрывают Железного от неумолимого взгляда смерти и если разбить их, он сгорит в вихре зелёного пламени. Члены ОПГ «Железные рукава» носят эти очки потому что под ними ничего нет. Безмолвные, послушные големы рассыплются на строительный мусор и пыль, если отойдут от Железного дальше, чем на тринадцать шагов. По-крайней мере, так было раньше. XXII. Оно распространяется, как эпидемия. И пока Инженер пытался жить своей жизнью – оно росло. И постоянно мутировало. «Застой может побороть только чудо. Но вам повезло, ведь я – чудотворец. Развяжите мне руки». Железный без приглашения тянет к(о всем в целом и лично к) Инженеру черные, длиннопалые руки с латексными пальцами-бритвами в железных рукавах через тающий и искрящийся экран телевизора, а Инженер пятится в коридор. Электричество бесжалостно заползает ему за воротник. XXIII. Ничего не подозревающая Особа в своей теплой квартирке тянет руки железным клешням навстречу. Их пальцы соприкасаются. Капли крови бусами рассыпаются по паркету с тихим стуком. XXIV. Железный встаëт со своего президентского кресла-инвалидной коляски. Его колени дрожат – под брюками у него голые, молочные кости. Если раньше, несмотря на природный невысокий рост, беспросветно-чëрная тень Железного накрывала только Катмарановск, то теперь она накрывает собой необъятную страну. Белый квадрат на ходулях возвышается и его злая улыбка, выходящая за грани неприкреплëнного к телу лица – арабский полумесяц, а третий глаз во лбу – солнце. XXV. Наступает ночь. Просыпается мафия. Инженер слышит стук в дверь и его руки коченеют. В глазке знакомые, раздутые геометрические фигуры, сменившие пиджаки и золотые цепи на милицейскую форму. Телевизор живëт своей жизнью: сквозь шум и помехи показывает Журналиста, одетого с головы до ног в красную тугую кожу. Он страстно расписывает своим гнусавым, дребезжащим голоском в красках, как хорошо жить при Дадаеве-Стрельникове, положив ноги на усатую даму. И ведь ему-то как раз правда хорошо. Он опять тебя сдал. «Дарова, отец!» – издевательски гундят из-за двери фигуры в унисон. Инженер ничего не отвечает. Он закрывает лицо руками и сползает вниз по холодной стене с обоями в зеленый орнамент.