Sayounara

Кровью пылают, в шрамах, все — пальцы, А в груди хлада гнет, пустота, В грязи липкой бродят скитальцы, Ни за жизнь, ни за смерть — не гроша. Под усталым, заброшенным небом, Где домов острых крыши пронзят — Не накормят предателя хлебом, Или любят, или — молчат. Ненавидеть до злобы скитанья Отвратительной пищи отца, Да ему уж по горло страданье, И за смертью бы выслать гонца. Среди стен, закованный пленник, От ожогов своих только — жар, Может, скажет какой-то бездельник, Что любовь это истины дар. А взамен ничего он не спросит, Крови жертвенной выпьет — до дна, Он на кон и жизнь свою бросит, Чтоб была его — чистой — душа. Засверкают огни снова жутко, Пелена, в мученьях, небес, Но остро его ухо и чутко, А внутри бушуют ангел и бес. И под белой, матовой кожей, Бьется сердце его до конца, Он простить этот мир уж не сможет, Где узнал только фальш подлеца. Увлекает безумие улиц, И глаза окон хищно горят, Пробежит роковою вдоль пулей, Отворяя врата в черный ад. Пусть за трупом труп опадает, «Я привык, и так я — живу, Кто для жизни смерти не знает, Я того едва ли пойму». Полюбить и вывернуть — вены, За него, лишь бы жизнь сохранить, Эти грязные, душные стены, Лишь ему среди них бы не быть… Запоет на просторе кровавом Грустный жаворонок — на заре, Опаляя грудь цветом алым, Ты забудешься, может, во сне. В темноте ни страданий, ни хлада, Только тишь, только тишь, — пустота, Там нет тени ни рая, ни ада, Вот такая ляжет мечта. И сжимая рукою усталой, Окровавлены строки письма, Поквитался с печалью ты старой, Загубила путь твой она. Сквозь же шум и бурю скитаний, Никогда его не — забывай, Хоть чрез плен горящих желаний, Лишь раздалось слово: «прощай»…