Чёрное сердце

Его сердце чёрное. Он вообще чувствует себя с головы и до ног абсолютно чёрным — разумеется, внутри, где по венам льётся густая, концентрированная злостью и желчью кровь, где пульсируют в неравной схватке за жизнь чёрные внутренности и во всеобщем вареве окружающей действительности плавятся такие же чёрные мозги. Баженов поддерживает эту почти хардкорную иллюзию, надевая точно такие же чёрные футболки и изредка, по «большим праздникам», рубашки, в которых он ощущает себя органичным. В полноправном балансе и в гармонии с самим собой. Тусклое, чёрное содержание Женя намеренно облачает в такую же тусклую, чёрную форму — Руслан говорит, что это неэстетично и неправильно, но сам часто поступает точь-в-точь таким же образом: яркого себя наряжает в не менее яркие шмотки, отчего у самого Баженова нередко до горькой приторности сводит зубы и скулы. Руслан вообще много чего говорит: и что Женя — его самая лучшая находка среди всех городов и стран, и что ценит его безмерно, и что он для него идеал, и даже признаётся в любви. Баженов тоже делает это — но, в отличие от Усачева, который и убивал бы, если бы пришлось, со своей фирменной непозволительно солнечной улыбкой на лице, говоря какие-нибудь «комплименты», в такие секунды серьёзен, как никогда. По-честному, он даже не знает, имеет ли моральное право травить лучащегося Руслана своей чёрной любовью, но другой у Жени всё равно нет, а не любить его, как оказалось, не представляется возможным. Таких лёгких людей, как Усачев, Баженов с детства подсознательно сторонился. По иронии судьбы, именно такой пробрался под его рёбра и поселился внутри, своей сладостью, будто бы кислотой, разъедая черноту в груди. Поначалу Женя этого даже пугался: он не понимал, с чего бы в нём происходят подобные перемены и селятся горячо запретные мысли и желания, но всё тот же лёгкий Руслан в один прекрасный момент сделал всё сам. Просто поцеловал, просто сказал как-то на одной из блогерских сходок, которую, к слову, сам и организовал, что Баженов ему нравится и что он догадывается, что это взаимно, а затем шесть лет напролёт просто был. А теперь вот он не «есть». Жене кажется, что этот отвратительный две тысячи двадцатый не закончится никогда, и его окончательно, подчистую вымотают эти слишком длинные, пустые, наполненные только пачками выкуренных сигарет дни и ночи — конечно, по большому счёту, для Баженова не существует разницы: шторы в своей комнате он всё равно редко открывает, предпочитая холодный свет настольной лампы над компьютерным столом, а во времени суток ориентируется исключительно по экрану мобильного, на который бросает короткие взгляды лишь потому, что в любой момент позвонить или написать ему может Усачев. Вообще, положа руку на сердце, Женя переписки не любит, да и говорить долго по телефону тоже устаёт. Но, во-первых, Руслану на это как-то наплевать («Если ты думаешь, что это помешает мне закидать твою личку сообщениями, то глубоко ошибаешься, Баженов»), а во-вторых, это единственная возможность быть с ним. Хотя бы так, через гигабайты трафика и сотни километров, но рядом. Чего не сделаешь ради любви, или как там, в тех далёких от жизни сериалах… Женя как-то задумывался о том, как сделал бы обзор на жизнь самого себя: сколько пришлось бы применить для этого иронично-гротескного скетча садо-мазо-атрибутики, сарказма, яда и всамделишной издёвки над собой, а вот сценарий, напротив, был бы предельно прост: состоял бы из девяноста процентов мата и из десяти — рубрики «Вопрос-ответ на тему «Почему я такой долбоёб». Почему он постоянно улыбается? Ну и пусть улыбается, он же такой охуенный. Почему он не выходит из моей головы? Да потому что он, сука, такой классный и красивый! Почему я тогда согласился на эту грёбаную совместку, хотя знал же, жопой чуял, что не стоит этого делать, потому что он, блять, охуенный? А так-то ты долбоёб, конечно. Почему с ним так чертовски хорошо, а без него как-то совсем уж хуёво?.. Этот вопрос Баженов задаёт себе в миллионный раз и сейчас — себе, а заодно и сидящему напротив у него на кухне, совмещённой с гостиной, Кшиштовскому, пьяному ничуть не меньше, чем и сам Женя, — с той лишь разницей, что, в отличие от хозяина дома, которому алкоголь давно уже развязал язык и выпустил черноту наружу промаринованными в боли словами, Миша больше молчит и лишь изредка вставляет свои не всегда лицеприятные, но тактичные и, что важно, честные комментарии. — …Я просто не понимаю: что ему мешает, блять, взять и переехать в Москву? — Баженов закусывает чуть не вырвавшееся было «ко мне», но произнести это вслух даже Кшиштовскому кажется ему постыдным и зашкварным. — У него всё равно же огромный пласт работы сосредоточен здесь. Он всё равно же дома бывает пиздец как редко. Я бы помог ему с жильём, если нужно, и… Мы могли бы видеться чаще, в конце концов. — Руслан всегда ценил свободу, — пожимает плечами Миша. — Ты ему её и так не давал. А с этими условиями — тем более не дашь. Капли пива стекают по его бороде, и Баженов невольно опускает взгляд ниже, сцепляя пальцы на своём пол-литровом бокале, а свободную руку сжимая в крепкий кулак. Да он что, монстр какой-то, в самом деле?! Неужели Руслану с ним так уж хуёво? Кшиштовский же постоянно с ним, наверняка знает то, о чём сам Усачев предпочитает Жене не говорить, но… От этой мысли Баженову явно становится не по себе, но все свои сомнения и страхи он, как обычно, перенаправляет в плохо контролируемую злость и агрессию. — Чего ему не хватает? Путешествий? Я же его в подвале не запру и наручниками, блять, к батарее не прикую! Пусть валит на свой Северный полюс, раз ему так шило в одном месте мешает, а потом опять возвращается ко мне, и всё. Нужны тусовки? Опять же, никто его на привязи не держит, пусть пиздует, красит ногти, переодевается в пирата и бухает, если в глотке пересохло! Только наутро чтоб приходил… — Он будет чувствовать себя привязанным к тебе, — Миша смотрит на Женю в упор, поглаживая кончиками пальцев усы, — явно думает, как сформулировать так, чтобы донести до изрядно выпившего Баженова основную мысль, но при этом и не подставить Руслана. Несмотря ни на что. Кшиштовский по-прежнему в первую очередь думал о нём. — Типа если он живёт с тобой, то и посвящать себя должен тебе. Бред, да, но в его голове примерно так всё, по ходу, и выглядит, а этого он не хочет. Наверное, даже боится. — Но приезжать хотя бы тогда чаще можно? Неужели ему самому, блять, по приколу не видеться минимум по месяцу? Женя вытаскивает из пачки сигарету зубами и тут же чиркает колёсиком зажигалки, не убирая пиво из второй руки. Во рту становится ещё более горько — но всё равно не так, как горько ему внутри, и причём уже давно. Его сердце не только чёрное — оно и ещё на вкус такое же, как горький чёрный шоколад. — Он просто мудак. Вот и всё. От такого же горького, снедающе-грустного тона Миши Баженов, кажется, даже трезвеет: сигарета в секунду вынимается изо рта и съёживается от грубого вжатия в пепельницу, а пиво чуть расплёскивается на добротный кухонный стол в стиле «лофт», сливаясь в каплевидную лужу, стекающую на пол. Наверное, у Кшиштовского есть более веские основания так говорить — это один из тех немногих случаев, когда Женя не вмешивался, хоть и видел, что Руслан переживает куда больше, чем пытается изобразить, — но сейчас его сердце разрывается пополам. Одна его половина, чёрная, жадно выпячивает невидимые языки и охотно соглашается с этим нелестным утверждением, а вторая, отравленная солнечным Руслановым светом, согретая его улыбками и касаниями, отчаянно сопротивляется и ищет те самые позволительные «Ну и пусть…» и гневные и отчасти даже грубые «Какого хуя ты так о нём говоришь?». Миша тоже отставляет пиво и в успокаивающем жесте хлопает Баженова по плечу: не то извиняется за обронённые в горячке слова, не то просто тупо сочувствует — Евгену недосуг, да и откровенно не хочется разбираться в причинах. Просто так вышло, что они оба стали жертвами эгоизма одного и того же человека; просто так вышло, что Женя впустил этого самого человека в своё сердце настолько сильно, что оно почему-то стало терять свою врождённую черноту, но зато этот мрак вылился в его отношение к другим людям, а в первую очередь — к самому себе. — Заебало всё по самое не могу, веришь? — впервые за долгое время Баженов откровенничает в такой мере, наплевав на то, что со стороны это, возможно, выглядит как нытьё. Он просто банально устал: от этого неправильно долбанутого года, от постоянной разлуки, то и дело накрывающей апатии и даже от самого себя. — Ничего вообще делать не хочу, работа из рук валится, сажусь монтировать — и только психую и бросаю всё нахрен. Кшиштовский кивает, смотря чересчур понимающим взглядом (Женя отвешивает себе мысленного леща: ещё бы, у того у самого полная задница по всем фронтам, а тут ещё и он со своим пиздостраданием!), а затем вдруг с виноватым видом отстраняется, доставая из кармана вибрирующий мобильник. Судя по дохера радостному и орущему голосу, звонил Данила. — Кшиштан, мы тут с Усачевым в Москоу-сити случайно застряли, го бухать втроём, как в старые добрые? И хуй вам обоим, а не отмазки, короче, давай подруливай! Чувствуя очередной укол где-то в области груди, Женя встаёт и, пока Миша, видимо чувствуя неловкость от вынужденной встречи с Русланом, отнекивается и объясняет причину отказа, занимает руки чем угодно — разливает остатки пива из уже третьей по счёту двухлитровки по бокалам, вытирает стол и чуть ли не валится от потери равновесия (прежде всего, по ходу, психологического), когда вновь слышит бешеный ор Поперечного сквозь вату, которой забились воспалённые алкоголем мозги. — О, так ты у Бэда? Ва-а-ще идеалити, мы садимся в тачку и уже скоро будем долбиться в ворота! Ждите и без нас квасить не продолжайте! Устроим зарубу, как давно собирались! Кшиштовский чуть виновато улыбается, разводя руками в стороны, а Баженов невольно засматривается на его ставшие уже более глубокими мимические морщины — сейчас Женя готов пялиться на что угодно, лишь бы не видеть прямо перед собой уже словно выжженную на сетчатке глаза улыбку совершенно другого человека. В Москве он, блять. Случайно застрял, ага. На самом деле, конечно, никто ему ничего не должен — с этой нехитрой истиной Баженов привык сосуществовать с самого детства: так и жить проще, и расстройств по жизни меньше. Но Руслан стал исключением изо всех правил — и, как бы хуёво это ни звучало, Женя чувствует себя обманутым, хоть Усачев всегда был предельно с ним честен и не обманывал его никогда. — Пожрать что-нибудь сварганишь быстро? — кивает Баженов уже обеспокоенно смотрящему на него Кшиштовскому, и тот тоже кивает в ответ. Миша понимает всё без лишних просьб и объяснений.

***

Женя несколько минут стоит под тугими струями воды, приводя себя в порядок, — хмелеет он вообще обычно быстро, но так же быстро и отходит, а потому бухать в хорошей компании он в состоянии хоть до утра. С одной лишь поправочкой: сейчас пить Баженову не хочется больше вообще, а сохранить голову ясной кажется ему едва ли не спасением. Бритва в подрагивающей руке чуть уходит накось, оставляя за собой мелкий, едва заметный порез, но Женя даже не чувствует боли — он чувствует только зияющую пустоту внутри, забить которую сейчас ему нечем. И даже алкоголь в убийственных дозах не поможет. Правда, за несправедливые ярлыки, которые он мысленно почти уже навесил на Усачева, Жене теперь в самом деле стыдно: телефон, поставленный им на беззвучный ещё днём при очередной безуспешной попытке взяться за работу, обиженно мигает на подоконнике, сообщая своему горе-хозяину: «Руслан звонил! А ещё десяток сообщений настрочил! Ты где ходишь, скотина?!». Долбоёб. Усачев отвечает сразу, как будто до этого и держал смартфон в руке, что, впрочем, вполне вероятно, — он всегда отличался мобильностью и в мелочах не заставлял себя ждать. — Ну, привет, — обиженно фыркает Руслан. Баженов будто воочию видит его укоризненный взгляд и на самом деле по-напускному надутые губы, и от этого в очередной раз чувствует себя последним придурком. Лоханулся, да. Теперь стыдно, да. Но вслух он говорит совершенно другое. — Мог бы и как-нибудь приехать без предупреждения и сделать сюрприз. Ты же всё равно знаешь: где я ещё могу быть, как не дома? — ухмыляется Женя, но затем продолжает уже куда более спокойно: — Извини, забыл снять телефон с беззвучного. Я долбоёб, да. — Самый настоящий. Вдруг я и звонил тебе, потому что, как идиот, торчу под твоими воротами, — выражает своё недовольство Усачев, но почти сразу же оттаивает и меняет тему. — Учти, Спун уже пол-Москвы собирает, чтобы порезаться в какую-то настолку, и мы скоро будем на месте, так что у тебя осталось совсем немного времени, чтобы сбежать. — Сбежать от тебя? Совсем ебанулся уже в своём Питере? Впрочем, ответная фраза Жени вызывает и у него самого внезапную улыбку: он представляет, как сейчас выглядит лицо чуть уставшего с дороги, но по-прежнему такого же солнечного Руслана, и ему становится теплее. «Ну и пусть улыбается…» В его мыслях — и откуда только в нём с его чёрной душонкой есть место этой грёбаной романтике?! — Усачев предложил бы ему сбежать вместе, но Руслан, голос которого в подмосковной глуши прерывается помехами и расслаивается, говорит совершенно другое: — Ну, у тебя был шанс. Теперь жди гостей, Баженов. Усачев не знает либо мастерски притворяется: шансов у Жени не было с самого начала.

***

Последние минуты ожидания всегда самые тяжёлые: Баженов суетится, протирает кухонный стол, кажется, уже в пятый раз, ещё и ещё проветривает комнату, где прёт куревом до слезоточивого жжения под веками, пока Миша, напевая какую-то мелодию себе под нос, на скорую руку колдует над пиццей — блюдом, которое готовится из всего, что есть в холодильнике. Женя едва сдерживается, чтобы не заглушить непонятно откуда взявшийся мандраж очередной сигаретой, и когда он уже натурально готов к этому, а заодно и к тому, чтобы в одиночку выжрать ещё пол-литра просто так, домофон разражается противной трелью, а в ворота — он не слышит, но готов поклясться — начинают реально долбиться. Поперечный залетает на участок первый, выкрикивая: «Ну я же вам говорил, пацаны, тут пиздец хоромы!», Ильич, по чистой случайности тоже оказавшийся в Москве, его догоняет и ставит подножку — просто так, смеха ради, всё это с флегматичной улыбкой снимает на телефон Агашков, направляя камеру на идущих сзади других парней, а Руслан заходит последним, чересчур аккуратно и медленно закрывая массивные ворота и пряча лицо от всевидящего ока Кира, поправляет на голове шапку и отходит в сторону, подальше от орущей толпы. Для Баженова стоп-кадры сменяются слишком быстро: бег наперегонки до крыльца дома, удивлённые присвистывания от его внушительности и размеров, чужой смех и улыбки, среди которых, впрочем, он всё равно видит одну, что, подобно высоковольтной лампочке, затмевает всё вокруг. Усачев всё так же идёт позади, то и дело встряхивая плечом лямку явно тяжёлого рюкзака, и молчит, входя внутрь только после того, как вечно мёрзнущий Кшиштовский, тепло поздоровавшись со всеми, просит его закрыть уже поскорее дверь и не впускать холодный октябрьский воздух. Навстречу Руслану, виляя хвостами и сменяя предупредительно-встревоженный лай на радостный, несутся собаки: Женя невольно отворачивается, понимая, что четвероногие палят их обоих и, в частности, нередкое присутствие Усачева здесь с потрохами, — хоть в глубине души Баженов, конечно, догадывается, что все и так в курсе. Сам Руслан, кажется, улыбается ещё шире, садится на корточки, пытаясь погладить сразу всех и уделить всем внимание, сюсюкает и твердит что-то про вкусняшки, которые обязательно привезёт в следующий раз, и теперь Женя уже точно мысленно пробивает очередное дно — порой его парень (хоть и до сих пор даже мысленно было странно его так называть) слишком болтливый. Но Миша, как всегда, вклинивается в неловкие ситуации первый — зовёт всех к столу, рассказывает, где можно повесить верхнюю одежду, пока сам хозяин дома откровенно тупит и залипает на небритые щёки, пиздецки красиво очерченные губы, смотрящие в упор серо-голубые глаза и вставку из «Лего» на мягкой толстовке, которую тот, очевидно, в последнее время сделал своей очередной маленькой «фишкой». — Привет. Давно не виделись. Усачев встаёт с колен и вдруг стирает с лица улыбку словно ластиком — именно так это выглядит для Баженова, которому, особенно после столь долгой разлуки, кажется, что его Руслан улыбается всегда. Женя ничего не отвечает и смотрит молча, словно в очередной раз запоминая черты любимого лица, которые описал бы до малейших подробностей — хоть среди ночи разбуди, но Усачев не сдерживается, прерывает эту немую сцену и тянет его на себя, впиваясь в губы требовательным поцелуем. Где-то на фоне слышится всё тот же ор неугомонного Поперечного, мягкий голос Кшиштовского и ещё несколько разномастных голосов, но для Баженова ничего другого и никого другого сейчас не существует вовсе, хоть он минуту назад и продемонстрировал всем своим видом худший из образцов гостеприимства. — У тебя что-то случилось? От голоса Руслана, растворённого в заботливо-участливом тоне, и от его глаз, в которых на пару секунд промелькнуло искреннее беспокойство, Женю бросает в ментальную дрожь. Он разжимает руки, выпуская Усачева из объятий, и невольно принюхивается: среди терпко-сладкого парфюма Руслана явно выбивается тяжёлый запах его сигарет, который для самого Усачева дополнительно ещё очевидно несёт пивным перегаром; добавить плюсом внезапный приезд Миши и наспех побритые щёки — и гением не надо быть, чтобы сложить всё по своим местам. А Руслан на самом деле, в довесок, ещё и гений: наверняка с того самого момента, как переступил порог, всё просчитал. А возможно, ещё и раньше — когда не дозвонился ни с первого, ни с пятого раза. — Случилось. Рожу твою смазливую опять вижу. Внезапно. Реплика Баженова, вопреки содержанию, вырывается изо рта вместе с несанкционированной кривой полуулыбкой — Усачев улыбается в ответ ещё шире и, как назло, слишком нежно касается пальцами царапины на щеке Жени, проходясь в невесомой незатейливой ласке. — Мы действительно в Москве случайно: планировали сразу вернуться в Питер, но Поперечному вдруг приспичило повидаться со старыми друзьями. Ну, и… — Руслан переходит касаниями на губы и целует их поверх собственных пальцев — явно издевается и дразнит, испытывает и без того расшатанные нервы Баженова, проверяя того на выдержку и прочность. Результат известен заранее. — Ну, и мне приспичило повидаться с тобой, а ты не брал трубку, и я уже даже начал волноваться… Данила оказывается лёгок на помине: из приоткрытой двери высовывается его рыжая макушка и раздаётся, как всегда, его громкий нетерпеливый голос: — Харэ сосаться, народ ждёт. Бэд, ты Кэп второй команды — на правах хозяина типа тебе такая поблажка, а ты, Усачев, настолки не любишь, а нас нечётное число, поэтому повтыкай в свои игрульки, как обычно. Руслан еле слышно прицокивает языком и закатывает глаза — Женя, конечно, знает, что всё это только для вида. Знает об этом и сам Поперечный — он в принципе знает всё, поэтому вечер проходит относительно спокойно. Спокойно, если не учитывать игровые споры и мат, громкие, «психованные» броски игральных кубиков и литры выпитого — а иногда и проливающегося мимо — алкоголя. К бутылке, наплевав на недавнее нежелание бухать, улетучившееся вместе с непрошеной инъекцией адреналина от присутствия Усачева рядом, — который даже не подумал почему-то отсесть куда-то подальше — Баженов прикладывается конкретно: в какой-то момент сидящий в полуметре от него Руслан, так и не получивший ответа на волнующий его вопрос, не выдерживает, подсаживается ещё ближе, незаметно обнимая со спины, и снова начинает выпытывать едва слышным сквозь мутную хмельную пелену шёпотом на ухо: — Ты вообще чего так напился? Я виноват? Я опять что-то делаю не так? Жене кажется, что из него кулаком выбивают весь воздух метким ударом в солнечное сплетение, — Усачев умеет, правда, сильно бить и без кулака. Да ещё и выходит это куда больнее. Раздумывая над честным, но максимально адекватным в данной ситуации ответом, Баженов даже пропускает тот момент, когда настаёт очередь его хода. — Ну, мы, короче, понимаем, что у вас двоих там сейчас есть дела поважнее типа, но хорош уже! А то мы засчитаем Бэдконине техническое поражение! Поперечный снова ржёт, а Руслан, с непомерным трудом сохраняя лицо невозмутимым, отсаживается вместе со своим стулом назад и делает вид, что ему нужно срочно ответить на очередное входящее сообщение. Кшиштовский бросает короткий контрольный взгляд на них обоих, в конце мягко осаживая зарвавшегося Данилу, команда которого пока была в проигрышной позиции, одной сказанной на ухо фразой. Что именно тот ему говорит, Женя не слышит, но, по-честному, он не уверен, что в принципе когда-либо хочет это услышать. — Бонус плюс триста. У нас финиш. Баженов совершенно спокойным тоном озвучивает выданную кубиками комбинацию и переставляет карточки, закрывая очередной туннель. Шансов у команды Поперечного уже нет — а даже если и есть, то иначе, чем чудом, это всё равно не назовёшь, — как, впрочем, чудо и то, что сам Женя останется наутро во всех смыслах живым. Его сердце чёрное — но даже оно сжимается при виде человека, сидящего так близко, но находящегося словно непомерно далеко. Кажется, легче пережить расстояние осязаемое, многокилометровое и не по-детски выматывающее, чем на остатках силы воли сдерживать себя и не мочь сказать простые, но чертовски важные слова. Показав громко вещающему о вселенской несправедливости Даниле средний палец с коронным «обзорным» выражением на лице, Баженов цепляет пачку сигарет со стола и быстрым шагом направляется на улицу. Промозглый ночной ветер забирается под наброшенную на ходу поверх домашней майки толстовку, вынуждая съёживаться от холода, но зато здорово остужает мозги. А он что-то позорно расклеился. И ведь было бы из-за чего — Руслан же здесь, с ним. А ты, Бэд, непоследователен: ещё пару часов назад ныл, что его нет рядом, а теперь готов лбом о стены пиздиться оттого, что он тут. Правда, меньше чем через минуту зябкость отступает — сзади Женю окутывает теплом и до боли в груди знакомым парфюмом, а губы и нос Руслана путаются в волосах, и даже так, чёрт возьми, Баженов чувствует, как Усачев улыбается. В его объятиях Женя отогревается вмиг — как, собственно, и всегда. А ведь не раз думал о том, что пора уже это блядство прекращать, что оба ведут себя по-идиотски, и фильм с таким сюжетом он бы первый обосрал — а в первую очередь, сценариста и режиссёра! — но стоит Руслану вот так обнять и растянуть свои грёбаные красивые губы в улыбке, и он в ту же секунду забывает обо всём. — Ты виноват в том, что я всё ещё живой во всех смыслах, Усачев, — запоздало отвечает на его вопрос Баженов. — В том, что ты такой пиздец красивый, виноват. В том, что я в тебя въебался, как блондинка задним ходом в автобан… — Твои сравнения необыкновенно поэтичны, но сейчас я предпочёл бы услышать банальное «Я тебя люблю», — смеётся Руслан. Сам он уже забирается пальцами в домашние джинсы, проводя играючи кончиками поверх боксеров, и скользит лёгким, но откровенно дразнящим поцелуем за ухом, наплевав даже на сигаретный дым, которым просто не может не дышать сейчас на пару с Женей, и на то, что сам Баженов реагирует пока лишь неконтролируемой дрожью и едва слышными матерными словами, вырываемыми изо рта глухим, злым полушёпотом. Да за что ему это всё, блять?! — Я тебя тоже люблю, — несмотря ни на что, продолжает Усачев, чувствуя реакцию Евгена и увереннее двигая ладонью, и переходит мелкими, вызывающими явную дрожь поцелуями на шею. — Думаю, надо дать Поперечному шанс отыграться, пока он не разгромил там всё, а мне — отвлечь тебя чем-то более увлекательным. — А я думаю, кто-то слишком много болтает. Втаптывая окурок во влажную траву, Женя разворачивается в обнимающих его руках и с силой сжимает шею Руслана, резко припечатывая его спиной в стену веранды в отместку за все его провокации, невинные, но всё же издевательства и эти блядские улыбки. Не дав Усачеву опомниться, Баженов притягивает обеими руками к себе его лицо и обжигает губы остатками сигаретного дыма, с полусадистским удовольствием наблюдая его расширившиеся глаза и неожиданный выдох. Они поднимаются по лестнице лишь для видимости неспешно — компания, конечно, уже вовсю разыгрывает новую партию, и им явно не до них, но осторожность в любом случае не помешает. Как только они сворачивают после первого лестничного пролёта, Женя тут же хватает идущего впереди Руслана в объятия, словно тот может куда-то убежать, и жадно целует, будто наркоман, после долгой мучительной ломки добравшийся до дозы. Для самого Усачева же это наверняка выглядит как надёжная защита, и, более того, кажется, его подобный расклад даже устраивает. Комната на чердаке была оборудована Женей как раз для подобных случаев — когда так хотелось уединиться, а ещё больше хотелось превратить почти было испорченный вечер в нечто более располагающее. Они с Русланом нечасто бывали здесь — но Баженов готов был поклясться, что никогда ещё звёзды в окне на крыше не сияли так ярко, да и глаза Усачева не светились таким почти детским восторгом тоже давно. Второе, впрочем, — явное преувеличение: Руслан любит и, главное, умеет искренне восхищаться и очаровываться. Во время всех их встреч он открыто восторгается и самим Женей — говорит комплименты и приятные слова, пытается что-то доказать, а главным и наверняка излюбленным аргументом выбирает этот: «Думаешь, я бы выбрал что-то несовершенное? Или, хочешь сказать, у меня плохой вкус?». — Ты офигенный, Баженов. Знал это? — словно прочитывая его мысли, говорит вдруг Усачев. И Женя, не выдерживая, впивается в его губы, словно пытаясь срастись в этом жадном поцелуе, и валится с ним на небольшой диван, расположенный аккурат под окном. Баженов всегда отличался тщательной продуманностью до мелочей — это касалось и работы, и строительства этого дома, и всего, что хоть как-то относилось к Руслану. Сейчас, вопреки всему, хотелось просто валяться и, крепко обнимаясь, целоваться, но Усачев, выгибаясь и явно торопясь, уже расправлялся с пуговицей его джинсов и ширинкой, наплевав ровным счётом на всё. — Добиваешься того, чтобы завтра встать не смог? — отрываясь от губ, шипит ему на ухо Женя и сам плюёт на свои недавние планы. На самом деле, от Руслана он не откажется никогда, что ни пиздел бы самому себе в порывах агонии от очередной продолжительной разлуки. Когда Усачев, проводя пальцами по позвоночнику резко снизу вверх, безмолвно просит отпустить его — но не для того, чтобы куда-то деться, а лишь чтобы перехватить инициативу на себя, когда смотрит вот так из-под ресниц, провокационно, жарко, когда улыбается каким-то своим хитрым мыслям и, приспустив джинсы вниз, дразняще проводит языком — Баженов может думать только о том, какой он, натурально, долбоёб. Такое из своей жизни не отпускают. В такое вцепляются крепко, будто намертво, и держат, не отдают никому, и даже мысли не допускают, чтобы такое хоть когда-нибудь даже в теории принадлежало кому-то ещё. Будь у Жени чуть больше выдержки и мозгов, он бы нашёл способ, как вырулить из их патовой ситуации, а не сваливал бы всю вину на Руслана. Но эмоции часто берут над ним верх, а его рассудок Усачев научился (и всегда умел) победно отключать собой, своим телом, а ещё, как ни крути, любовью — такой же яркой, разноцветной, как и он сам. Но всё, что он может, — лишь глухо стонать, когда Руслан, подчиняясь давлению тонкой, но сильной ладони на затылке, берёт глубже, и окончательно расслабиться, на краю сознания обещая себе подумать обо всём этом позже. Это «позже», впрочем, никогда не настаёт, зато чёрное сердце вновь и вновь наполняется этим сладким сиропом, что буквально насильно вливает ему Усачев — действие, что называется, «на конце иглы», и собрать все его клеточки и составляющие Женя уже не в силах. Сегодня Руслан хочет, чтоб Баженов сделал всё сам: послушно отстраняясь, когда тот, не желая, чтобы всё закончилось так быстро, тянет его вверх на себя, Усачев укладывается на живот, утыкаясь лбом в кожаную обивку, по которой скребёт ногтями, когда Женя растягивает его нетерпеливо, но аккуратно — он всё ещё пьян, чтобы излишне медлить, а ещё больше пьян от самого Руслана, из всех просьб и звуков издающего только хриплые стоны. Уже входя в него до упора, Баженов, искривляя лицо гротескной усмешкой, напоминает Усачеву собственные слова, ставшие отнюдь не пустой угрозой, — «Завтра встать точно не сможешь», но Руслан дико улыбается в ответ, согласный в итоге на всё. Сильно и резко двигаясь, Женя вдруг замирает и, чуть больно сжимая шею, поворачивает лицо Усачева, заставляя смотреть на себя. — Тебе хорошо? Баженов знает, что Руслан ни за что не даст отрицательный ответ, но Усачев и тут его удивляет: — Да… Ещё чуть лучше — и будет плохо. Чёрная темнота, перечёркиваемая яркими салютами-брызгами, настигает обоих почти одновременно.

***

— До инфаркта миокарда меня когда-нибудь доведёшь, — смеётся Баженов, куря прямо здесь, на старом диване, второй рукой обнимая пристроившегося у него под боком Руслана. Ведь невозможно на всё это не реагировать: на горящие всё тем же явным восторгом глаза Усачева, на его улыбку, адресованную именно Жене, на его ответы на привычные полусознательные признания Баженова, сорванные с губ на выдохе. «Ты тоже охуенный, пиздец». Особенно если потом Руслан прижимался так доверительно и открыто, что чёрное сердце не было способно перекрыть свои клапаны и впускало в себя разноцветную жижу всё сильней и безвозвратней. Но сегодня всё получается ещё более особенно: выдыхая кажущийся в темноте помещения почти чёрным дым в потолок, Женя проматывает в голове, как на карандаш плёнку, их недавний разговор с Кшиштовским, раздумывая над его словами, и задаёт волнующий его вопрос прямо в лоб: — Зачем тебе вся эта свобода, путешествия, если есть ты, я и это небо только над нами? Если бы Баженов делал обзор на этот, по ходу, кульминационный момент в фильме о себе и об их отношениях, на этом месте он расхерачил бы телевизор ко всем хуям из охотничьего ружья, висевшего в гараже. Это была бы худшая комедия изо всех, им когда-либо обозреваемых. Да почему он постоянно улыбается?! Даже сейчас, когда, блять, ну вот вообще не до улыбок?! Руслан, и вправду, улыбается так, будто все звёзды этого небольшого кусочка галактики вмиг отдали ему весь свой свет, борясь за заветное право отражаться солнцем на его губах. Женя пытается унять невообразимое нечто внутри, заставляющее его закрыть глаза, бросает прогоревшую наполовину сигарету прямо о пол — даже если пожар, умереть вот так вообще ни хера не страшно, а даже, по-честному, классно, — и выдыхает полной грудью, ощущая, как табачный дым сковывает лёгкие и смешивается с ярко-сахарной наполненностью в сердце, заполняя его привычной чернотой. Они нарушают баланс. Так нельзя. Впрочем, Усачев делает ещё хуже: он нарушает когда-то бывшее прочным мироощущение Баженова, свинчивая стальной стержень у него внутри в гибкую, как алюминиевая ложка, подкову. Которая, увы, ни хрена не на счастье. — Жень… Не всё так просто, и ты это знаешь… Я останусь завтра на весь день. Да и вообще, какого хера в тебе вдруг проснулся романтик, Баженов? Руслан словно читает его мысли и стирает с лица улыбку. Или на самом деле всё проще: он видит отражающуюся на лице у Жени почти панику, которая порождает в голове новые, не самые приятные вопросы. Что ты будешь с ним делать, если однажды он останется навсегда? Как ты превратишь высокую каменную башню для заточения «принцессы» в уютный дворец на двоих? Как скоро он сбежит от тебя, не оглядываясь? Баженов зажмуривает глаза ещё сильнее и просит дьявола, в существование которого, вопреки всему, готов уже поверить, чтобы забрал его душу — и сердце в придачу. Или оно слишком черно даже для него?

***

Когда они просыпаются, Миша, уже успев привести гостиную и кухню в относительный порядок, разгоняет всех по домам и собирается на выход сам — по его мягкой, светлой улыбке кажется, что он вовсе и не пил вчера, хотя сам Женя близок к тому, чтобы, как в подростковом возрасте, засунуть голову в морозильник и начать жрать лёд, лишь бы хоть немного полегчало. Дьявол его жертву не принял, а, наверное, ещё поржал и досыпал новых мучений в придачу. — Спасибо. Баженов находит в себе силы на крепкое, искреннее рукопожатие, но почти сразу отстраняется, спиной чувствуя направленный в упор взгляд подошедшего минутой позже Руслана. На его толстовке — чёрное сердце из «Лего»: Женя конкретно запарился среди ночи, пытаясь отыскать чёрные детальки конструктора в своих завалах всякой дребедени, зато Усачев с утра лишний раз улыбнулся. Руслану, пожалуй, и поводов лишних для этого не надо, он готов озарять жилище Баженова собой хоть с утра до вечера, но такая причина для улыбки ему наверняка нравится особым образом. Правда, теперь ему не до улыбок: едва Женя разворачивается, Усачев, неминуемо встретившись взглядом с Мишей, молча направляется во двор, где всё ещё вопит об обязательном будущем реванше Поперечный, — попрощаться с Данилой и с остальными. Кшиштовский на секунду замирает, а затем, успокаивающе кивнув дёрнувшемуся было в сторону Баженову, тоже выходит, не оглядываясь и идя прямиком к подъехавшему такси. Женя смотрит явно разочарованному Мише вслед и всё-таки не выдерживает: идёт во двор, цепляет как ни в чём не бывало смеющегося и что-то активно рассказывающего ржущим пацанам Усачева за локоть, не обращая внимания ни на что, и с силой вжимает его в дверь, закрывая её за ними с внутренней стороны. — Когда мы расстанемся, тоже будешь делать вид, что мы незнакомы? Да, блять? Руслан кривится от скорее неожиданной, чем реально ощутимой боли и опускает голову вниз, пряча чуть растерянный взгляд округлившихся глаз. Он силится что-то сказать, но Баженов не позволяет — целует болезненно и горько, так, что у самого всё-таки в «предынфаркте» сжимается сердце. Оно у него, конечно, чёрное — но разве это повод меньше любить?