приглашение

Собака на заднем дворе залаяла около двух ночи. Тобирама поднялся из-за стола, полностью одетый, поправил рубашку и отряхнул брюки, аккуратно отложил книгу, которую читал, на край стола и подвинул стул. Он прекрасно знал, какой сегодня день; знал это так четко и уверенно, как то, что поспать ему не удастся. Луна пылала высоко над головой, будто позолоченное, натертое до блеска блюдце, и час назад Тобирама, пристально в нее вглядываясь, чуть не задремал. Сейчас же сон как рукой сняло, стоило услышать посторонний звук, а луна скрылась от глаз за пышными деревьями. Изуна выглядел как всегда отвратительно: закатанные рукава красной рубашки были предсказуемо перепачканы кровью, ворот неосторожно разорван, что наводило на определенные мысли, а смердило от него не то мертвечиной, не то канализацией. Тобирама предпочел не принюхиваться. — На порог пустишь? — спросил Изуна и широко ухмыльнулся, являя миру в лице Тобирамы испачканные зубы. Поза у него была расслабленная, но напряженные мышцы сложенные на груди руки выдавали Изуну с головой: ему было не очень хорошо, это точно. Ответом ему послужил раздраженный вздох и короткое, брошенное через стиснутую челюсть ругательство. Тобирама будто с неохотой отошел в сторону, пропуская, и Изуна с хохотом ввалился в комнату, тут же обхватывая его грязными руками за плечи. Тобирама демонстративно поморщился, для пущей убедительности выругался еще раз и недовольно зашипел, но от объятья не ушел. Приглашение Изуне давным-давно было не нужно, но этот вопрос он задавал из раза в раз, и Тобирама неизменно бесился. Он вообще не любил размениваться на слова, в отличие от некоторых. Когда они вдвоем доковыляли до дивана, удалось установить, что ранен Изуна не был, но немного хромал на правую ногу. Он с облегчением плюхнулся и тяжело выдохнул сквозь сжатые зубы; его губы, обычно припухшие и неестественно алые, сейчас отдавали синевой, как у настоящего покойника. Тобирама прокрутил в голове эту мысль еще раз и улыбнулся тому, какой получился каламбур. То, что губы Изуны были бледными, его почему-то удивило, а вот тот факт, что сам Изуна не являлся особо живым — отнюдь. Правильно говорят, что человек ко всему на свете привыкает. — Как прошел твой день? — хрипло спросил Изуна, глядя на то, как Тобирама закатывает рукава своей рубахи. Время для светских бесед Изуна выбирал что надо. Сейчас, при свете лампы, его удалось рассмотреть как следует, и выводы можно было сделать весьма неутешительные. Тобирама знал, что ублюдок ему ничего не расскажет, но и без подсказок можно было догадаться, что произошло: судя по небольшим порезам на ноге и ключицах, плавно перетекающих на грудь, это была драка. Судя по тому, как Изуна хромал, ему таки досталось. Но раз уж он вообще сюда дошел на своих двоих, значит, противнику досталось еще сильнее. Тобирама присел рядом и схватил Изуну за руку, стараясь сделать это максимально небрежно, но врачебный опыт невозможно было спрятать, поэтому прикосновение получилось слишком уж аккуратным. От Изуны это, естественно, не укрылось. — Ты такой нежный, док, — ухмыльнулся он, наконец, показывая удлиненные клыки. Тобирама отметил про себя, что крови на них видно не было. Какое-то время они помолчали, даже Изуна и тот держал рот на замке, только изредка пыхтел и недовольно мычал, когда Тобирама растирал его кожу пальцами, чтобы разглядеть быстро затягивающиеся раны. Ему было очевидно больно, и это непривычное чувство его раздражало — Тобирама видел и чувствовал. В этот раз регенерация проходила еще медленнее, чем в прошлом месяце, когда Изуна ввалился к нему с разорванным боком и висящими кусками плоти, сейчас же раны были не сильно глубокими, но не спешили срастаться. Интересно. — Что скажешь? — спросил Изуна сдавленным голосом, явно пытаясь придать себе уверенности, но получалось не очень. Тобирама мрачно взглянул ему в глаза. — Ничего хорошего, — ответил он честно. — Твоя способность к регенерации ухудшается. Подозреваю, что рано или поздно ты ее вообще потеряешь. Изуна фыркнул и отвернулся, а Тобирама, получив возможность безо всякого стыда его разглядеть, этим и занялся. На бледной шее он обнаружил еще одну рану, о которой Изуна почему-то смолчал — неглубокая борозда царапины с обугленными краями, которые и не думали срастаться. Это оружие охотника, догадался Тобирама. Прежде чем мысль в полной мере дошла до мозга, он схватил Изуну за плечо, удерживая на месте, а пальцами второй руки коснулся приоткрытой раны. Изуна предсказуемо дернулся и выругался, но быстро затих, обессиленный, и позволил, наконец, себя рассмотреть. Тобирама видел подобные раны всего лишь несколько раз, причем если считать практику в далекие университетские годы. Тогда пожилой преподаватель с нескрываемым отвращением рассказывал, что нечисть такого вида можно остановить лишь специальным оружием, которое сделано из особого сплава и будет препятствовать регенерации. Еще один раз Тобирама видел подобное опять же на Изуне, но было это много лет назад, едва ли не в начале их непутевого знакомства. — Болит? — спросил Тобирама, чуть нажимая двумя пальцами на края раны. Ответом ему было раздраженное шипение. Больше Изуна ничего не сказал. — Я могу это зашить, — тихо сказал Тобирама, убирая руку и слыша облегченный вздох. Изуна, все еще отвернутый от него, неопределенно взмахнул рукой в воздухе, мол, валяй, а потом устало откинулся на спинку дивана. К своей чести, Изуна выдержал процедуру молча, даже не стал возмущаться и — о чудо — отпускать шуточки. Тобирама прекрасно чувствовал, как тот дрожит всем телом, как сильно сжимает ткань дивана, когда игла прошивала его тонкую кожу, и ощутил прилив жалости. Изуну действительно был жалко, потому что он еще никогда не выглядел таким обессиленным и потерянным, загнанным в угол своей странной болезнью. Не то чтобы Тобираме было не плевать на него, конечно, но опять же, врачебный долг вынуждал его интересоваться здоровьем пациента, коим Изуна, в сущности и являлся. — Готово, — сказал он, убирая медицинские инструменты и приближаясь к раковине, чтобы помыть руки. Учитель был бы очень разочарован, подумал Тобирама с мрачным смешком, глядя, как вода уносит светло-красные потеки. Да кто угодно, пожалуй, был бы разочарован, если бы узнал, что он водится с вампиренышем из семейства, с которым его родственники вели ожесточенную борьбу много лет. Не разочаровался бы, наверное, только Хаширама, но его мнение всегда отличалось от мнений всех людей в их семье. Впрочем, на этот счет у Тобирамы была отличная отмазка: он врач, который давал клятву помогать тем, кому нужна помощь. Про исключения в виде нежити в клятве Гиппократа ничего не говорилось, Тобирама точно знал — он был лучшим в своем выпуске университета. В общем и целом Изуна не сильно отличался от людей, а если не приглядываться и не пытаться нащупать пульс, так вообще можно спутать с живым человеком. Что Тобираме в нем не нравилось больше всего и к чему он так и не смог привыкнуть за долгие годы знакомства, так это бесшумная походка. Изуна, даже будучи обессиленным и немного раненым, хромающим на одну ногу, умел подкрадываться очень и очень тихо. — Попался, — прозвучало под ухом Тобирамы прежде, чем он успел осознать, и руки Изуны, непривычно теплые, обвили его за пояс. После процедур он становился покладистым и спокойным, не ругался и не выделывался, а наоборот, лез в руки, как большой кот. Впрочем, его упрямство никуда не девалось в таких случаях, поэтому Тобирама спокойно домыл руки, выключил воду и положил ладони на чужие руки. Они постояли так какое-то время, пока Изуне, наконец, не надоело. Он ослабил объятья, позволяя Тобираме вывернуться и встать к нему лицом, а потом уверенно положил одну ладонь на чужое плечо и сжал. Вот что у него действительно было не человеческим, так это хватка; Тобирама, чувствуя, как цепкие пальцы легонько сжимают его кости под натянутой кожей и мышцами, думал, что Изуна вполне мог бы сломать ему плечо. Причем не прилагая каких-то особых усилий. Обычно он про их разницу в силе старался не думать, но вид Изуны навел на определенные мысли, и Тобирама шумно втянул воздух, стараясь не выдавать себя. Изуна следил за ним очень внимательно, всматривался в лицо с интересом исследователя, молча глядел исподлобья, будто силясь что-то заметить. Чтобы его отвлечь, Тобирама протянул вторую руку, и Изуна с легкой улыбкой вложил туда свою узкую ладонь. — Потанцуем? — спросил он и в ту же секунду дернул Тобираму на себя. Танцевал Изуна отвратительно. Такой вывод мог сделать даже Тобирама, что всей душой ненавидел светские мероприятия, которые вынужденно посещал вместе с семьей пару раз в год, но в искусстве наступать на ноги Изуна переплюнул даже его. Чего было у Изуны не отнять, так это способности наслаждаться всем, что он делал, особенно если речь шла о чем-то, что он делал из рук вон плохо. К счастью, притомился он быстро, тут же задышал тяжело и сильнее сжал чужую ладонь, опираясь на нее, как на трость. Тобирама замер, глядя, как тот пытается выровнять дыхание. Тишина повисла крайне неловкая, неуютная. Тобирама ждал, пока Изуна, наконец, спросит, а вернее, попросит. В конце концов, собрались они здесь именно для этого. — Ай, черт, — зашипел Изуна, сжимая вторую руку на чужом плече еще сильнее. Видно было, что он на грани, а еще его била крупная дрожь, будто приступ лихорадки, которого у существа ему подобного в принципе быть не могло. Тобирама снисходительно вздохнул и убрал руку с его пояса, поднес к своему вороту и небрежно дернул. Маленькая пуговица сорвалась из петли и упала на пол, и Изуна, наконец, поднял голову вверх. Разница в росте Тобираму всегда забавляла. Ему нравилось смотреть, как Изуна задирает подбородок, чтобы заглянуть ему в глаза, нравилось, как он приподнимается на носках, чтобы коснуться губами чужой щеки. Нравилось, что Изуна время от времени казался беззащитным, хотя, конечно же, таковым никак не являлся. Сейчас же, обессиленный и злой сам на себя, он был похож на человека больше всего. Его синие губы хотелось укусить, потянуть зубами, чтобы пошла кровь и придала этому бледному лицу ярких красок. Тобирама хмыкнул. — Тебе и тут приглашение нужно? — спросил он, приподнимая ворот рубашки. Глаза у Изуны увлеченно вспыхнули, когда он увидел чужую шею, которую ему так любезно предлагали. Впился он в нее буквально через мгновение, и Тобирама коротко вскрикнул от неожиданности. Больно было, как и всегда, первые несколько секунд, потом боль от укуса сменялась неприятным ощущением, что из тебя вытягивают жизненные силы, что, в сущности, весьма точно описывало происходящее. Самоконтроля у Изуны было меньше, чем у ребенка, поэтому спустя какое-то время Тобирама привычным жестом нажал ему на плечо, заставляя немного отстраниться. Изуна действительно перестал пить, недовольно зарычал, но убирать клыки не стал, а просто застыл, обмирая всем телом. Потом вдруг толкнулся вперед, всем телом наваливаясь на Тобираму и прижимая его спиной к высокому кухонному столу. — Полегче, — произнес Тобирама, но с раздражением понял, что голос его подводит. То, что делал Изуна, его неизменно заводило, к этому он привык, оправдывая тем, что это естественная реакция организма, но сейчас у него горело не только место укуса, но и лицо. Непривычно горячий, Изуна вжимался в него так, будто хотел стать с Тобирамой одним целым, и от его напора немного повело. — Тише, тише, — сказал он, и голос теперь звучал почти умоляюще. Изуна опять издал звук где-то под ухом, но клыки все-таки убрал. Это было самым неприятным моментом в укусе, потому что боль и все-все неприятные ощущение возвращались все разом. Тобирама задышал тяжело и прикрыл глаза, пытаясь посчитать хотя бы до десяти. Изуна тоже дышал так, будто убегал от кого-то, водя мокрым ртом по чужой шее, и, кажется, отстраняться вовсе не планировал. — Тебе хватит? — хрипло спросил Тобирама, не пытаясь скрыть своего возбуждения. Изуне хватило сил на усмешку. — Боюсь, мне не хватит тебя никогда. Он, наконец, отстранился, и Тобирама почувствовал такое облегчение, будто простоял тут, возле раковины, прижатый Изуной, целую вечность, а не пару минут. Выглядели они оба так себе, взъерошенные и тяжело дышащие, но Изуне каким-то образом все равно удавалось повернуть неловкую ситуацию себе в выигрыш. Его губы стали выглядеть так, как должны были, по мнению Тобирамы: пухлые, красные от крови и засосов, которые он точно успел оставить на его шее. А сам Изуна улыбался радостно и самодовольно, на Тобираму смотрел с азартом в глазах. — Ты один сегодня? — еще один из тех вопросов, на которые он прекрасно знал ответ, но все равно спрашивал. Тобирама раздраженно помассировал переносицу. — Еще один такой вопрос, и я тебя вышвырну. Изуна хрипло рассмеялся и хромающей походкой приблизился к нему снова, но на этот раз просто встал рядом, нарочно касаясь чужого бедра своим. Тобирама глянул на его вздернутый подбородок и растянутые в ухмылке губы и вздохнул; врать себе он не привык и готов был признать, что вовсе он не собирается этого ублюдка куда-либо выкидывать. — Если ты так говоришь, что соскучился, — прошептал Изуна, проводя пальцем по руке Тобирамы и вызывая легкую дрожь, — то я готов сказать, что твои чувства взаимны. Он, конечно, раздражал и вообще лучше бы им не видеться, Тобирама знал это прекрасно. Сколько раз он представлял, как об этой связи узнает брат Изуны или же кто-то из его, Тобирамы, семьи, сколько раз прокручивал в голове, какой разразится скандал и чем он может кончиться. Сколько раз убеждал себя, что в последний раз открывает перед Изуной дверь, но последний раз все никак не наступал, потому что за ним следовал еще один. И так по кругу. Изуна, кажется, подобными мыслями себя не отягощал. Он вообще выглядел беззаботным и ни о чем не беспокоящимся, когда обвивал Тобираму за шею руками и притягивал к себе. Его спокойствие, надо признать, имело свойство перекидываться на того, кто был с ним рядом. — Соскучился, — сказал Тобирама на выдохе, когда Изуна приблизился к его губам. А потом сжал руки на стройной, но крепкой талии. — Я знаю, — послышалось в ответ, а потом Изуна рассмеялся, и смех его потонул в приглушенном стоне. Чьем именно, уже было не разобрать.