я был бы лучше него

      Если бы моя душа была настолько черной, как о ней говорят, разве могло бы в ней зародиться такое светлое чувство?       Это было настолько глупо, что Гай едва не сошел с ума. Он смотрел на своё окровавленное лицо в отражении черного стекла, и смеялся, смеялся, смеялся. Напрасно опекун наказывал его, ведь это было бесполезно и бессмысленно. Эльбы, безусловно, умные существа и хорошие манипуляторы, но не хватало им некоторой...человечности? Обычного знания не самой человеческой натуры, а неотъемлемых аспектов человеческого нутра. Любви, например, или нужды в заботе и принятии. Уж какой консервой ни был бы Мокша Гай, а был он всё-таки человеком. Пусть сейчас и походил на жалкую копию того Мокши Гая, что был лет триста назад.       Если его порывы правдивы, то почему она не одобряла их?       Да всё было понятно. Калерия – истинная шнырка в самом прямом смысле этих слов, она не терпела предательства, а он был самим олицетворением предательства в мире шныров. Самый первый. Буквально первопроходец. Смеялся над глупыми новичками, которые забрали первую же закладку, и потом сбегали к нему, прося псиоса, будто голодные птенцы червячка у матери, а сам-то он и вовсе шагнул в темноту. Наугад доверился беспомощной личинке, которую сам же и взрастил. Поддался на уговоры неокрепшего слабого слизняка, найденного случайно в собственном ботинке. Слизняк даже не обладал даром убеждения, свойственным всем эльбам, не пускал нитей, просто поманил мутными обещаниями, не имеющими доказательств. И Гай пошел. Полетел, как мотылек летит на огонь, обязательно убивающий по итогу. Да, основал империю, да, занял крепкое место в мире, но устойчивое ли?       Кровь, льющаяся из носа и рта явно говорила, что эльб недоволен. Нет, не недоволен, он боится. Боится потерять контроль над сознанием бывшего первошныра, над его мыслями и поступками. И даже то, что Гай без него не может существовать, совершенно ничего не меняло.       Почему же она не любит? Почему же она не любит?       Он мог ей предложить всё, чего она только могла пожелать: положение, славы, денег. Вот только нужно ей было совсем другое. Другое. А что? Гай вспомнил вдруг лицо её мужа, теперь уже покойного, и ему вдруг захотелось снова рассмеяться, брызгая кровью на одежду. Вот он Гай – ну писаный красавец, кудри до плеч, силы на три четвёрки, а вышла она за него: уставшего, помятого, с грустными серыми глазами и шрамом на нижней губе. Прям на самой губе, будто белая жилка. И не давал он ей ни курортов, ни толковых обещаний. Может поэтому и полюбила она его, что обещаний не давал, а просто брал да делал. Без слов. Реально без слов человек, иногда мог днями молчать, утопая в собственных мыслях, но все равно приходил встречать её на вокзал, чтобы одна не ходила поздно, и плевать ему было: дождь ли, град ли. Стоял в своей потрёпанной армейской куртке, иногда закуривая и моргая, из-за чего дождевые капли скатывались по щекам, будто слезы. И Кавалерия подбегала к нему, целовала губы со вкусом никотина, вытирала эти поганые капли своими тонкими бледными пальцами, и смеялась, смеялась. Гай видел и слышал, стоя за какой-нибудь пристройкой или закрытой кассой, и не мог понять: распирает его ненависть или зависть? Или одно происходило от другого?       А потом она родила ребёнка. Русланом назвали. Как из баллады. Прекрасный мальчуган, надо заметить, весь в мать пошел, и слава богу, если он есть, конечно.       И что же делать, если ты со всех сторон лучше, а ей вот все равно совершенно не нужен?       Гай был лучше него по всем показателям по меркам общества, но только не по её личным. Ей не нужен был писаный красавец Мокша Гай с его кудрями и властью, ей нужен был именно её этот как его там. Прям вот весь полностью, до последнего шрамика на костяшках, с этой ужасной жилкой-шрамом на губе. Ударили, вроде, в армии ведром по лицу за хамство или неисполнение приказа, Гай плохо расслышал из-за дождя и ветра. Нужно ей было именно со списком ходить по дёшевому супермаркету, выбирая товары по скидке, держать его под локоть и утыкаться в плечо, и чтобы он заправлял ей прядь за ухо и целовал мимоходом, смотря куда-то на ценники или на сына. И чтобы она сидела строгая за своими бумагами, но только пока он не начнет пальцами перебирать её волосы, заплетая их в косичку. Единственная прическа, которую он знал. Выучил до автоматизма, когда собирал сестрёнку в школу. И это Гай тоже подслушал.       Кровь лилась, и вместе с ней уходили и эти мысли. Всё-таки, сознание не железное, а возможности даже консервированного организма – тем более. «Я был бы лучше него, я был был бы лучше него, – думал Гай, падая на пол в лужу собственной крови, – да вот только лучшего ей и не надо было»