Мутность

Рваное дыхание, бьющееся птицей в узкой грудной клетке, было способно оглушить. Пластинка мирно похрипывала в углу прохладной комнаты, пока дрожащая ладонь зажимала бледные губы: снова адская мигрень, издевательски свербящая под металлическими пластинами, врезанными в череп. Стюарт, проглотив горсть горьких пилюль, едва облизнулся и устало упал на подушку, провонявшую потом и скапливающую в колких перьях слюни. Сколько времени? Здесь, в кромешной водяной тьме, без тикающих часов, никто не знал. Мужчина, стараясь держать глаза открытыми, мягко поглаживал гематому на выпуклой тазовой косточке. Он предусмотрел, что скоро последует новая порция насилия, поэтому наглотался цветных таблеток и прилёг на жёсткую постель со смятым на ней бельём, морально готовясь к неизбежному. Он уже не мог скрывать свои страдания. Казалось, агонию живого мертвеца чувствовала даже тварина, стесняющаяся показываться в крошечном окошке в последнее время. Или, может, она уже сдохла, кто знает? Стюарту, даже если бы за каждым его движением следил гигантский глаз, было всё равно, как на существование пугающего ранее кита, так и на своё собственное. Мёрдок никогда не был таким жестоким. Максимум, который он всегда выжимал из себя — оплеуха или оскорбление, но никак не зверское насилие над беззащитным, из-за своей доброй натуры, любимым человеком. Мужчина долго думал, но, слыша отвратительный гул и отбивающийся эхом в голове голос мучителя, вздрогнул, раскраснелся и вырвал подушку из-под головы, крепко прижав её к раздутому носу и начав визжать, дабы страх не сожрал окончательно. Совсем скоро за железной дверью послышались глухие, хоть и ожидаемые, но появившиеся совсем некстати шаги, и Стюарт отшвырнул мешок с перьями в сторону, отодвинувшись к краю постели и вжавшись в ледяную стену. Он был готов только теоретически, но, чувствуя обжигающий опыт в чернеющих синяках на своём теле, нервно сглотнул и нелепо подёргал ногами, стараясь укрыться от заболевших, злых глаз, ранее любимых, а ныне заставляющих сердце пропускать удар. — Отойди, Мёрдок, пожалуйста, –Туди склонил голову, жмурясь и боясь представлять, что сейчас может произойти. Он прислушивался к каждому шороху, к каждому тихому, но одновременно твёрдому шагу, как вдруг послышался скрип и мужчина испуганно прикрыл голову. Лидер группы был буквально в нескольких сантиметрах от него, тяжело дыша и смотря на свою жертву.

Это место стало коварной тюрьмой для двух личностей. Оно сковывало тело одного, и также душило всю святость в прогнившей душе другого

Дрожь младшего заставила здравое сознание померкнуть и не осталось ничего, даже любви, описываемой в песнях, кроме неоправданной мистической ненависти. Схватив худощавую руку, он оторвал её от головы, после чего повернул Стюарта к себе спиной. — Обезболивающие принимал? — холодный проржавевший голос резал слух, и Туди, всхлипнув, со всей дури замахал головой, но тут же его впечатали лицом в металл. — Ты же знаешь, как я ненавижу, когда ты врёшь. Я чувствую горечь, — на последнем слове в глубинах сознания завизжал настоящий Мёрдок, не способный на такие зверства, особенно по отношению к Туди, но внутренний голос, молящий остановиться, тут же испарился и последовал новый, более жестокий и хладнокровный удар. Спустя серию подобных издевательств, бледное лицо залилось краской. Ноздри раздувались от страха, а боль в сердце усиливалась с каждой секундой, проведённой с тираном. Кипящая кровь словно пенилась, прокладывая дорожку из разбитого носа к рассечённым губам, пока лёгкие словно скручивало в слизкий ком, пропитанный никотином и давлением в грудной клетке. Резкий поворот. Фауст уже крепко держит когтями, впиваясь, торчащие рёбрышки и тянется языком к порванной губе, но, встречая больное безразличие, швыряет фронтмена на пол, без особого сожаления позволяя удариться головой. Сильный удар заставляет немому вздоху вырваться из крепко сжатых губ. Всё тело трясёт, словно после неимоверной пытки, пальцы побивает в нервном тике, пока разорванная футболка пропитывается гнилью и кровью. В местах, в которых был разорван тонкий слой кожи, казалось, можно было слышать хруст, будто это была хрупкая ткань, а жгучая боль разрывала и заставляла выгибаться, в попытках сбежать от неё. Когда резь начала парализовывать тело, Стюарт страдальчески выпучил глаза и упал на бок, после чего последовали очередные тики, а за ними — затишье. В голове сатаниста слышалась истерика его настоящей натуры, но тут же её перебивала помеха хриплого голоса мучителя: — Ты там не сдох ещё? Этот вопрос прозвучал так же страшно, как и резко, и белоснежные глаза заслезились от боли предательства, что расцарапывала разум. Сил не оставалось. Сейчас раскрасневшееся тело было больше похоже на труп, уродливо валяющийся посреди такой же уродливой комнаты, но внезапно за спиной послышалось шумное дыхание привлечённого этим зрелищем Фауста. Казалось, изверга это не то, что забавляет, но и возбуждает, именно поэтому в чужом паху концентрируется жар и он решается на то, чтобы снова оказаться рядом. Спустившись, он приблизился максимально сильно, после чего вдавил впалый живот и затылок потными ладонями, заставляя слабое тело слегка выгнуться, в попытках сбежать, что заводит только сильнее. Для Стюарта эти руки были сравнимы с раскалённым железом, и он мог чувствовать, как ему самому становится дурно от разъедающего жаром чужого пота, поэтому резко, неожиданно для самого себя, Пот начал жадно хватать воздух ртом, будто и впрямь оказался в Аду. Казалось, что каждый глоток разгорячённого воздуха лишь усугубляет ситуацию, но инстинкты брали верх. Лазурные волосы слиплись от намокших на них крови и пота, лезли в глаза, затянутые пеленой слёз, неприятно кололись и вызывали желание выдрать их с корнями, и Стюарт, окончательно обезумев от страшной обстановки и рук, трогающих кожу, схватился за пряди и закричал, всё сильнее сжимаясь и вытягивая волосы, что и вывело мучителя из состояния слепого возбуждения. — Не смей, — Мёрдок резко поднялся с места и ударил каблуком сапога в ребро, заставив развернуться на спину, после чего прижал одну из рук к пропитавшемуся кровью и страданиями полу, унижая и показывая, что тело младшего принадлежит ему и только Никкалс имеет право распоряжаться им. Тем временем, неприятное жжение разлилось по конечности, и Стюарт, откинув вторую руку, приготовился к наихудшему. Он не сумел проконтролировать свои действия и понимал, что за подобную выходку ему достанется с двойной силой, поэтому в голове не осталось ничего, кроме порывов к смерти: — Д-доб, — в груди скрутило болью, предшествующей агонии, но мужчина нашёл в себе силы договорить: — Добивай уже. Тёплая кровь стекала по лицу, пот обводил каждую выпуклость на тонком теле, и Туди переставал осознавать связь с реальностью. Силуэт в молочном свитере становился всё более нечётким и вызывал лишь слабую улыбку, пока наружу рвался настоящий Мёрдок. Усмехнувшись, обнажая окровавленные зубы, фронтмен слегка вытянул дрожащую руку и указал пальцем на лицо застывшей от шока подделки Фауста: — Ты... Такой забавный. Это стало последней каплей для настоящего Мёрдока, осознающего происходящее и желая помочь. Вернувшись в сознание, он увидел проделанную им работу, увидел запачканный свитер и пальцы, с засохшими сгустками крови под острыми когтями, что заставило глаза заслезиться. Взор приковался к чужому дрожащему телу: из крохотных глубоких ранок вытекала чуть ли не чёрная жидкость, свежие раны набухали от давления, а на бледной коже виднелись едва ли не пенящиеся борозды, оставленные руками капитана, и тот, уже растерянно, ещё раз оглядел перепачканные ладони, а затем осознал самое ужасное – у него крепко стоял, и стоял до того момента, пока он не вник в страдания младшего. — Ты в-вернулся, — Пот хрипло посмеялся, после чего из-под бледных губ вырвалась очередная струйка жгучей крови. — Туди, мне, блять, жаль, — мужчина сел на колени и подобрал еле дышащего партнёра на руки, будто впервые оглядывая раны. — Я верю, — последний, рваный выдох, и зрачки, невидимые в полумраке, закатились. Уже спустя полчаса перевязанная ладонь лежала на чужом затылке, пока Пот пытался успокоить рыдающего в истерике басиста. Все раны качественно обработаны, из бинта не торчит ни единая ниточка марли, но лидер группы всё равно прижимает тонкую бледную кисть к лицу и рыдает, не имея сил остановиться. — Почему, — давясь соплями, Фауст прорычал и уставился в бездонные глаза, ненавидя себя с каждой секундой всё больше, — почему ты прощаешь меня даже сейчас?! — Потому что я знаю тебя, Мёрдок, — он осторожно положил руку на аккуратную ранку от укола с обезболивающим, заботливо оставленную раскаивающимся мужчиной, — всё это — не ты... Его передёрнуло крупной дрожью и он, сложив руки на матраце, уткнулся в них, продолжая рыдать. Каждое нежное прикосновение чужой руки к маслянистой от пота и жира макушке выжимало только больше сожаления. — П-пожалуйста, останься со мной сегодня. — Ты спятил?! Даже после того, что я вытворил до этого?! — от крика мужчина закашлялся, но в ответ услышал лишь тихое «Угу». Когда наступил вечер, в комнате зажглись тусклые огоньки гирлянды, и Стюарт, лежащий на подушках, которые постелил ему старший, зевнул. — Так почему ты захотел, чтобы я остался с тобой? Жить надоело? — Я просто знаю, что сегодня ты уже не будешь таким. И ты ли это? Н-не похоже… Мёрдок мягко усмехнулся и накрыл ладонью чужую, нервно дыша от настолько крошечной дистанции между ними. Следующих избиений не последовало. Басист, начиная со следующего дня после инцидента, закрывался у себя в комнате, продолжая расписывать черновики песен о любви к Стюарту Гарольду Поту и борясь с тем уродом, сидящим глубоко внутри и ждущим момента, дабы выкарабкаться наружу.