Скованные одной цепью

Он опускает руки, натруженные самыми разными трудами, которые только можно было придумать. Ему хотелось бы взять чью-то руку, но почувствует он только локоть. Кунай выскальзывает из руки и падет на землю. Очень повезло, что это была земля, а не каменный или плиточный пол, ведь тогда раздался бы резкий и режущий уши звук, а этого сейчас совсем не хотелось. Он ищет глаза, а чувствует взгляд. По спине пробегают мурашки, возможно, это из-за ветра, который случайно выскользнул сквозняком из угла дома, а может быть от точно такого же ветра, который снова гулял по груди. Дыра. Здесь, в этой деревне можно верить и в отсутствие веры. Можно делать и в отсутствие дела. Можно играть про себя на трубе, но все равно играть похоронную. Можно сражаться и побеждать. А можно сразиться и быть побеждённым. Есть те, кто приходят к тебе, есть те за кем приходишь ты, а значит, в итоге найдутся и те, кто придут за тобой. Это место давно не было таким спокойным, как раньше. А может быть, оно и вовсе не было спокойным, кто его знает. Здесь все скованы одной цепью и связаны одной целью. Сколько бы заданий они не выполняли, сколько бы подвигов не совершали, сколько бы сражений не выигрывали, это все ради одной цели — защитить Коноху. Он тоже был скован, с самого своего детства или лет с пяти, когда окончил академию. Уставший, он сейчас волочился домой. Тяжёлые шаги отдавали в голове звоном оков. Таким мерзким, что он изредка дергал головой, в наивном убеждении, что это может помочь. Покой. Как бы уже хотелось обрести покой в этом чертовом суетливом мире. Где каждый день может быть твоим последним. Какаши остановился, его глаз, не спрятанный под повязкой, смотрит на луну. Неужели ему удалось найти глаза, а не взгляд. Луна сегодня полна холодного спокойствия, она словно говорит: «ты устал, сегодня уже ничего не случиться, отдохни». Но Какаши знает, что нельзя никогда расслабляться, все время быть начеку и ожидать опасность. Так ведь гласят правила ниндзя? Луна вздыхает, кажется, ей не удалось убедить мужчину хотя бы немного расслабить натруженное годами тело. Скованные ноги волочатся дальше. Почти ни в каких домах уже не горит свет, встречается парочка, но это, наверное, такие же скованные целью, как и Хатаке. Наконец-то в поле зрения появляется конечная цель — его дом. Он знает, там тоже должен гореть свет. Но в этот раз нет, свет не горит. В груди поселяется привычное чувство тревоги. Какаши ускоряет шаги и быстрее ныряет к дому, открывая двери и заходя внутрь. Рука дрожит, она уже на голове выхватить кунай и бросить его во врага. Но враг не нападет, мало того, Какаши его даже не чувствует. Паранойя. Спрятав кунай обратно, мужчина проходит в свой дом и смотрит на темные стены. Ветер в груди начинает гулять быстрее и пускается в какой-то своеобразный танец с завываниями, которые отдалённо напоминают плач. Какаши проходит в свою комнату, с его плеч не слетает усталость, потому что он не видит нужной ему улыбки. Свет в комнате не включает, не хочет видеть свою усталость на лице, да и не только. Пальцы заморожено расстёгивают молнию униформы чунина и куртка падает на пол, слегка шурша. Руки развязывают протектор и стягивают маску с лица. Их он не роняет на пол, осторожно складывает на комод. Следом через голову он снимает простую кофту, которая находилась под курткой. Руки облокачиваются о комод и сжимают ее у краев. Хочется выть. Где он? Мужчина скидывает с себя штаны и переодевает домашние, такие удобные и с нежностью выстиранные и поглаженные. Живот слегка урчит, но Какаши не хочет кушать без него. Он поднимает с пола униформу и вешает ее в шкаф, долго стоит и смотрит на нее, прежде чем закрыть шкаф. Вздох срывается с губ, и шкаф остается закрытым позади. Какаши подходит к комоду и упирается в него руками снова, словно больше не в силах стоять, а до кровати или стула идти далеко. Глаза перебегают на зеркало, что весит перед ним, он вызывает Шаринган и, тот блестит в темной комнате, отражаясь в зеркале. По сильным плечам пробегает дрожь, пытаясь ослабить их. Сколько ещё людей он убьёт с помощью него? А сколько людей спасёт? Что было бы не родись он в скрытой деревне Листа? Кем бы он был? Сыном какого-нибудь торговца или простого жителя? Неизвестно. Руки. Они заставляют вздрогнуть и сжать тумбу сильнее, неужели он настолько задумался, что потерял бдительность? В иной ситуации это могло бы стать роковой ошибкой для него. Слегка холодные пальцы обнимают его, легко постукивая и оглаживая кубики пресса, а нечто тёплое прижимается сзади. Такое родное горячее дыхание обжигает плечо и шею. Наконец-то усталость слетает с плеч, а паранойя отступает, позволяя всему телу расслабиться. Какаши не спрашивает, где он был и почему не пришёл домой вовремя, просто кладёт свои натруженные руки на точно такие же, но уже более нежные.       — Почему не включаешь свет? Подаёт наконец-то голос Ирука, потеревшись слегка холодным носом о плечо старшего мужчины и поглаживая большим пальцем упругий пресс.       — Не могу. Отвечает Какаши, он бы добавил ещё что-то вроде: «без тебя мне не хочется жить в свете» или «нет без тебя света». Но он молчит, все же это не совсем в характере Какаши показывать все свои чувства насколько бы сильными они не были.       — Почему же? Смеется Ирука на этот ответ и разворачивает к себе пришедшего первым мужчину, смотря в глаза. Что всегда поражало Хатаке, так это вечная улыбка на лице младшего чунина, чтобы не происходило он всегда улыбнётся и скажет, что все будет хорошо. И этому «все будет хорошо» правда хочется верить.       Улыбка. Эта улыбка была спасением и отрадой. Она помогала разом снять усталость и избавиться от оков, от цепей, которые давно висят на них обоих. Какаши не сдерживает своей и тоже слегка приподнимает уголки губ.       — Потому что. Отвечает он очень по-глупому, что заставляет Ируку снова засмеяться.       — Из тебя клешнями слова не вытащишь. Говорит он и потом просто прижимается ближе, утыкаясь носом в шею старшего и замирая. Даже забывая дышать. Объятия бывают разными, как и поцелуи. На каких-то мы лишь закрываем глаза от удовольствия, на каких-то хмуримся и пытаемся оттолкнуть, а на каких-то теряем возможность дышать, забываем как это. Последний тип — самые настоящие. Соскучился. Соскучились. Какаши кладёт руку сверху и зарывается в волосах чунина своими пальцами. Они по привычке слегка массируют корни волос и саму голову, заставляя Ируку прикрывать глаза от удовольствия.       — Иру. Зовёт его Какаши. Только из уст этого мужчины можно услышать это такое приятное ушам и сердцу, да всему его существу, «Иру».       — Да? Спрашивает младший ниндзя, все так же прижимаясь к телу Хатаке в нежелании отпускать.       — Посмотри на меня. Просит Какаши, а когда Ирука медлит и только спустя минуту слегка поднимает голову, чунин сам берет его за подбородок двумя пальцами и поднимает выше. Младший только хотел было спросить стандартное «что», но не успел. Мужчина приблизился и заставил мало того перестать дышать, так ещё и проглотить язык. Немного дразня, с пару секунд в расстоянии буквально нескольких миллиметров, ожидал, опаляя горячим дыханием губы Ируки. Смилостивился. Слегка грубые и обветренные всеми ветрами губы, коснулись более живых губ, в нежном и уставшем поцелуе. На щеках Иру появился лёгкий румянец, он всегда краснел, когда дело касалось поцелуев или чего-то большего. Какаши это нравилось, поэтому глаза были чуть приоткрыты, наблюдали за эмоциями на лице чунина. Руки скользнули с подбородка на талию, слегка поглаживая ее, а потом просто обнимая. Губам было суждено разлучиться и как бы они не желали продолжения, обладатели были слишком уставшими. Какаши опустил голову вниз и упёрся ею в плечо Ируки. В желудке было неприятное ощущения пустоты, зато в грудной дыре больше не гулял ветер.       — Что на ужин? Спрашивает Какаши, не отрывая головы от плеча своего возлюбленного. Младший слегка виновато чешет голову. Из-за работы он ничего не успел приготовить, поэтому спустя две минуты молчания предлагает:       — А давай заварим простую лапшу? Какаши тут же соглашается. Какая бы лапша не была простая, она все равно будет самая вкусная. Вкуснее всего на свете. А все потому что, она приготовлена с самой нежной улыбкой и с самыми светлыми чувствами.