Записная книжка

Он обнаружил, что к дождям на Берегу приходится привыкать заново, а ведь не такой и большой срок минул его возвращению к морю. Но природного сегвана не переделаешь. От берегового отвыкалось легко. Потому и теперь дождь над стольным Галирадом делался чем-то новым. Мелкая злая морось на корабле быстро становилась для мореходов привычной докукой: следи только, чтобы не отсырели запасы, брони и оружие. Моросящий же береговой дождь о такую вот летнюю пору, который в сольвенских землях и дальше к северу именовали грибным, казался приветливым. Он мешался с солнцем, шелестел по крышам и деревянной мостовой, шептал что-то. В такой дождь нет в людях ни страха, ни трепета, ни молитвенной торжественности. А всё одно, город притих как будто: сбрызнула небесная чистая водица — людям да лесу и земле добро, а снеди да иному товару — это уж как поглядеть. Кто из купцов попроворней — те натягивали пологи. Но народу вокруг поубавилось. Винитара это пожалуй что радовало: дождь ему нравился, а вот суета вокруг него самого — не слишком. Добрые галирадцы, кажется, сочли его кем-то вроде спасителя кнесинки, после общего-то возвращения, мало того, что он был её мужем. Это озадачивало и оставляло горький след. Всего людям не расскажешь, да и молву не переспорить, хоть горло сорви. К приветствиям Винитар привык, да и держать себя умел, не первую зиму жил на свете и ходил по миру. Но чужая радость напоминала слишком о многом. *** Елень нагнала его недалеко от города — Винитар безошибочно угадал сперва то, как она ехала, и придержал коня. Братья Лихие, верно, тоже всё ещё следовали в отдалении, но не спешили: блюли вежливость. Да и знали: уж с ним-то Елени вовсе некого было бояться. Когда-то подобная поездка могла быть для неё бегством, но те времена прошли. Это был выбор, простое и лёгкое желание — хотя сторонним людям, знавшим нынешнюю Елень хуже, это могло показаться странной прихотью. Если она и стала свободнее и твёрже в своих желаниях — это была не беда, мыслил Винитар. То, что понемногу сложилось между ними, не было любовью из сказаний и баллад. Это было... понимание. Уважение. Интерес. Винитар ценил эту внутренню силу и живой ум. Елень видела в нём кого-то, кто стал ей другом. Достойным соперником в хитрой саккремской игре, которой она обучилась, правда, позже него, но быстро. Того, кто был достойным и смелым человеком. Этого было довольно. Они часто находили о чём поговорить или помолчать — и это приносило радость. Вот как сейчас. Елень не спрашивала, тосковал ли он по дому, тревожила ли его молва — она слишком многое знала. О доме, что сгинул теперь окончательно. О том, что случилось после. Поэтому они просто неспешно ехали вот так вдвоём по светлому лесу, наполненному сейчас тонким золотым туманом: солнце играло в бессчётных мелких каплях парного, негромкого дождя. Винитар не знал, было ли это счастьем — но это казалось чем-то очень похожим ...Пса он почти не заметил — и не увидел бы вовсе, если бы дробящийся солнечный луч не стрельнул на миг на краю зрения, отразившись в чём-то, крупнее капель. Огромный серый пёс замер в отдалении, у высокой сосны. Винитар успел увидеть яркую искру на тяжёлом старом ошейнике. И ещё — как едва-едва, скупо, дрогнул в довольном приветствии длинный хвост. А затем пёс исчез, растворился в тёплой пелене шепчущегося с лесом дождя. «Удачи тебе».