Воскрешение

      Этот день, как и большинство других, Томаш Врбада решил провести за кражей яблок в частных садах. За всё время, что он ходил в такие вылазки, он был пойман всего несколько раз, и то, как он уверял — по чистой случайности. В этот раз задача была так же ясна и понятна, а его действия — точны, выверены и привычны. Томаш машинально оценил высоту каменной стены, огородившей участок, приметил характерные особенности её рельефа, мысленно прочертил свой дальнейший путь по выступам и крепкой ветвящейся лозе. Он подкрался к стене и прислушался, нет ли кого по ту сторону изгороди, и не услышал ничего, кроме шелеста листвы и приглушённых звуков живого города. Наконец парень отстранился от стены и, выпрямившись во весь рост, ухмыльнулся: вылазка обещала быть самой лёгкой из всех.       Разумеется, Томаш мог спокойно ходить по открытым садам, владельцы которых разрешали бесплатно брать всевозможные фрукты, но разве был в этом какой-то азарт, способный пресытить мальчишку, который так и рвётся на поиски приключений?. В первую очередь он искал впечатлений и доказательства своей безнаказанности, и уже потом, собственно, сладких фруктов, хотя зачастую его проступки замечали и не оставляли без внимания. Впрочем, на это он предпочитал не обращать внимания.       Итак, как и во множестве других жизненных ситуаций, азарт Томаша перевесил здравый смысл: перекинув корзинку через забор, чтобы та не мешала карабкаться по стене, Томаш приподнялся на цыпочках и подпрыгнул, ухватившись руками на край стены; после он подтянулся и засучил ногами, пытаясь опереться на мелкие выступы, и наконец оказался сидящим наверху, свесив ноги по обе стороны. Он ещё раз огляделся вокруг и ловко спрыгнул прямо в яблоневый сад, где беззащитные деревья смиренно ждали своей участи.       — Хе-хе, готовьтесь, яблочки… — произнёс маленький вор, потирая руками, и подобрал с земли корзинку, закусив её ручку в зубах.       И вот — его любимая часть, карабканье по дереву. Натренированные руки легко вцепились в мягкий ствол дерева, и мальчишке без труда удалось забраться на самый верх. Поставив ногу на крепкую ветку, отстоящую от ствола справа, он привстал и потянулся за красными плодами. Те с глухим стуком попадали в корзину.       Томаш на секунду замер, настороженно поглядывая вокруг: ветер подул сильнее, и деревья всеми своими листьями зашумели с необыкновенной силой. Мальчик недовольно нахмурился: из-за ветра становилось очень сложно уловить звук чьих-то шагов, если вдруг хозяин участка решил бы нагрянуть по его душу.       Мальчик решил подождать, пока стихия успокоится, и поджал ноги, чтобы стать менее заметным — получить по шее ему не хотелось. Ветер усилился и похолодел, Томаш поёжился, тем не менее, не отвлекаясь от наблюдения.       Вдруг что-то хлестнуло мальчишку по спине: он негромко вскрикнул и, не удержавшись, свалился с дерева на мягкую траву. Солнце ударило глаза и он зажмурился, и открыл глаза только тогда, когда над ним нависла чья-то громадная тень.       Над ним возвышался коренастый мужчина среднего возраста, что он заключил только по наличию бороды и массивным рукам, скрещённым на груди; лица его не было видно из-за солнца, но и особенного желания подмечать детали его внешности Томаш тоже не имел. Мужчина несколько секунд не произносил ни слова, лишь бурил мальчика взглядом, а потом устало вздохнул и сурово произнёс:       — Вали отсюда, пока я не вызвал полицию.       Мальчик испуганно распахнул глаза, вскочил на тонкие ножки и, оставив корзинку лежать на траве, помчался прочь. Ловко перемахнув через забор, он продолжил бежать, не разбирая дороги, пока наконец не оказался достаточно далеко от места своего недавнего позора.Тут Томаш наконец позволил себе остановиться и опёрся на стену ближайшего дома, переводя дыхание и одновременно с тем проклиная себя за то, что умудрился так легко попасться. Подняв голову, он огляделся и сразу же осознал, что этот район ему не знаком: может, из-за того, что в глазах плыло, может, по той причине, что родители никогда не разрешали сюда заходить.       Улица, представшая его взгляду, оказалась почти пустой и оттого даже более мрачной: свет сюда почти не попадал, а в узких переулках по сторонам ютились густые тени. Томаш не нашёл, у кого можно было бы спросить дорогу, и потому просто двинулся вперёд, стараясь найти хоть что-то знакомое среди чужих стен и недружелюбного мрака, глядящего в его душу со всех сторон. Мальчишка вздохнул и попытался взять себя в руки, а чтобы идти было не скучно и не так страшно, он запрыгнул на бордюр и шёл по нему, пытаясь удержать равновесие. Не прошло и нескольких минут, как к нему сзади вдруг медленно подкралась совершенно неприметная машина. Поравнявшись с мальчишкой, машина совсем замедлила ход, и когда он остановился, пытаясь разглядеть хоть что-то за тонированным стеклом, машина встала, а окно с тихим жужжанием поползло вниз, открывая ему вид салона и чьё-то доброе женское лицо: его обрамляли объёмные кудри цвета воронова крыла, а блеск голубых глаз-льдинок сперва показался зловещим, впрочем, Томаш отмёл эту мысль в сторону, когда незнакомка заговорила чарующим голосом:       — Малыш, ты заблудился? Я не видела тебя тут раньше.       Очарованный спокойным и добрым голосом, мальчик сразу же проникся к этой женщине уважением и без особых раздумий ответил:       — Да, я здесь впервые! Уже поздно, мне надо домой, но дороги я не знаю.       Незнакомка задумалась, а затем добродушно улыбнулась, обнажив ряд ровных белых зубов.       — Садись, я тебя отвезу. Я знаю каждый тёмный уголок этого города.       Как только Томаш сел в машину, в нос ему ударил целый букет неизвестных цветочных запахов, на удивление приятный и ни капли не раздражающий. Он ожидал, что в машине будет стоять запах горячей обивки, тошнотворного ароматизатора или просто жары, и удивился этой приятной атмосфере.       — Если хочешь пить, там есть вода в кармашке перед твоим сидением. Не стесняйся. Томаш обрадовался, увидев бутылку с водой: его горло очень пересохло после забега, поэтому в один присест ему удалось осушить почти половину. Добрая женщина была не против и только усмехнулась.       — Вот так, всё будет хорошо, — зачем-то произнесла она, обращаясь не к Томашу, а просто озвучивая собственную мысль.       Девушка поправила зеркало заднего вида и посмотрела на радостного Томаша.       — А кстати, как тебя зовут?       — Томаш. Томаш Врбада!       — Красивое имя.       Девушка мягко надавила на газ и машина тронулась.       — В общем, мне надо… — Томаш зевнул, прикрыв рот рукой. — На улицу…       —Не волнуйся, Томаш, — ласково проговорила женщина, поглядывая иногда в зеркало заднего вида. — Я точно знаю, куда тебе надо. Скоро мы будем на месте.       Убаюкивающая атмосфера и что-то ещё (объяснить себе природу этого чего-то ещё мальчик не смог, да и не хотел) вызвало у мальчика непреодолимое желание завалиться набок и прикрыть глаза. Машина завернула за угол. Вскоре Томаш забылся сладким сном.

* * *

      Пробуждение оказалось для Томаша мучительно тяжёлым: сон до последнего держал в плену его сознание, пока мальчику не удалось наконец прорваться сквозь пелену беспамятства и вынырнуть в реальный мир. Разлепив глаза, он уставился в темноту: та поглядела на него в ответ и засеменила маленькими чёрными лапками. Паук!       Мальчишка вскочил и обнаружил себя сидящим на холодном каменном полу в каком-то помещении: оно походило на пустой подвал и освещалось одной-единственной тусклой моргающей лампочкой. Приглядевшись, Томаш обнаружил, что она вовсе не мигает — только бьётся о стекло мотылёк, такой же, как и мальчик, пленник неизвестных. Их приглушённые голоса слышались из-за двери, невнятные, нечёткие, мрачные; в какой-то момент они притихли и воцарилась тишина. Снова с бешеной силой забился о лампочку мотылёк, стараясь хоть ценой своей жизни нарушить гнетущую тишину.       Следом Томаш осознал, что голову слишком свободно обдувает ветерок; он схватил себя за макушку и не нащупал волос. От внезапных движений его тело заныло, словно его забили камнями и оставили на нём синяки. Он понял — его украли.       Сердце бешено заколотилось, в висках застучала кровь. Томаш припомнил последние минуты своей жизни, прежде чем он отключился в машине незнакомки — он вспомнил каждую деталь, отыскал в потаённых уголках своей памяти эмоции, которые испытывал в тот момент. Он был благодарен этой женщине за заботу, и благодарил за её доброту, как она могла, вселяя такое доверие в его душу своей заботой, предать его? Зачем она этого сделала? Что с ним теперь будет? На глаза навернулись слёзы.       Томаш знал, но не хотел в это верить: он больше никогда не увидит своих родителей.       Холодный ветер, с трудом проникающий в комнатку сквозь щёлку между дверью и полом, вернул Томаша в реальность. “Нужно выбираться отсюда,” — решил он и с трудом поднялся на ноги; те были словно налиты свинцом. Глаза давно привыкли к полумраку и мальчик ясно различил очертания комнаты, видел, куда ему следует двигаться. Иных выходов отсюда не было — ни окон, ни решёток. Однако не успел он сделать и пары шагов, как вдруг послышался щелчок: дверь отворилась и в комнатку медленно вплыли тёмные фигуры, шурша своими свободными балахонами. Лица их были скрыты капюшонами.       Не произнеся ни слова, они приблизились к мальчишке — тот лишился дара речи и всё силился выкрикнуть: “Кто вы такие?!”, но не находил для этого достаточно воздуха в лёгких. Тёмные фигуры резко схватили его за руки и бесцеремонно поволокли к выходу, не заботясь о том, чтобы доставить пленника в целости: его ноги стирались об пол, пятки бились о ступени и пороги, мальчик слабо стонал, однако никто не повёл ухом. Томаш перестал думать о каком-либо побеге, ибо он совершенно лишился сил. Он не различал дороги, по которой его тащили в пугающую неизвестность. Вдали послышались новые голоса: они заунывно пели на неизвестном языке, и слова их песни бледными отблесками отскакивали от стен, доносясь до каждого уголка этого подземного царства культа. Голоса становились всё ярче, отчётливее слышались слова песни, звучавшие, словно молитва Хаосу: странные, безобразные и неестественные звуки сплетались в какофоническое подобие мелодии. К своему ужасу Томаш услыхал в этом потоке знакомый голос — женский, ранее добрый и светлый, сейчас же — искажённый и огрубевший. Тут же он слился с остальными голосами, вернувшись в нужное русло.       Вскоре его небрежно втолкнули в просторную круглую комнату, откуда доносился этот ужасающий сонм голосов. В жидком полумраке коптили низкие оплывшие свечи, нельзя было разобрать даже очертаний тех, кто составлял ужасный хор, но Томашу показалось, что они окружили его сплошным кольцом вдоль стены. Впрочем, ему не дали достаточно времени, чтобы осмотреться: едва он переступил порог, как несколько теней отделились от стен и сразу же поволокли мальчика к центру комнаты, где над полом возвышался алтарь (над ним потолок уходил куда-то вверх и походил на трубу). Воздух здесь был сухим, словно на пожарище, угольки тлели рядом с алтарём, вокруг него были разбросаны дровишки, а сам он имел вид грубо сделанной каменной плиты со странным силуэтом, выгравированным сверху: с алтаря на Томаша глядел неподвижный призрак, состоящий из тьмы, белых зубов и, как ему казалось в тот момент, неописуемого ужаса. Изображённый на алтаре монстр распахнул свою пасть, словно желая сожрать любого, кто приблизится к нему: зубастый рот занимал большую часть поверхности алтаря.       Томаш сопротивлялся, насколько это было возможно: из него выпили все силы до капли, не оставив ему даже возможности кричать — лишь глухой хрип вырывался из его груди, когда мальчишку швырнули на алтарь, приковали цепями и обложили со всех сторон частоколом высоких дров. Что-то жирное, масляное на вкус капнуло ему на сухие губы, пропитало одежду, потекло по дровам. Шум в комнате усилился, песня зазвучала громче, обдала его первобытным ужасом, впиталась в кровь. Синхронно прозвенело в зале нечто, похожее на имя, но невероятно сложное, обрамлённое словами на жутком неизвестном языке. Послышалось негромкое, но отчётливое "Чирк!", и за дровами Томаш Врбада углядел яркую вспышку пламени.       Всё, что произошло дальше, нельзя в полной мере описать словами. Сорванным голосом Томаш вопил, метался, звеня цепями, сдирал кожу на стопах и запястьях, пока его тело с необыкновенной скоростью пожирало ненасытное пламя: оно опаляло ему брови и ресницы, едкий дым обжигал горло и лёгкие, глаза высохли и слёзы испарились. Его тело пропитала боль, притупив ум, воздуха не хватало всё сильнее и вскоре его сознание окончательно угасло.

* * *

      Дальше была лишь пустая темнота, беззвучная, оглушающая. Всё, что произошло раньше, больше не имело значения.       Слуха Томаша достиг чей-то голос: шипящий, мрачный, потусторонний.       — Томаш Врбада, я... даю тебе шанс на новую жизнь, в обмен на своё тело. Я способен восстановить его и вернуть тебя к жизни.       Томаш не чувствовал своего тела, не имел голосовых связок, но каким-то образом он смог произнести:       — Шанс… на что? Кто ты? — Он вдруг задумался, а потом добавил: — И кто я?       Крючковатые пальцы схватили Томаша и потащили к себе, прочь от пустоты, к свету, и его взгляду предстало безглазое лицо того самого монстра, чьё изображение украшало алтарь, в чьей зубастой пасти покоилось его обугленное тело.       — Теперь ты — мой близнец, вместилище моей необъятной мощи. Мы станем едины. Ты снова будешь жить, и миры склонятся перед нашим могуществом.       Оно отпустило Томаша, протянув свою чёрную когтистую руку. Томаш слабо пожал её.       Следом он ощутил пронзительную боль, кольцом обернувшуюся вокруг его запястья. По коже разошлись болезненные царапины, истекающие кровью, и медленно сложились в цепь странных символов, смысла которых он уже не понимал: “Tomáš Vrbada”.

* * *

      В комнате всё ещё полыхает пламя, доедая остатки своего жуткого пира, ядовитый чёрный дым утекает куда-то вверх, но его так много, что марево наполняет комнату. Пение давно прекратилось, сменившись покашливаниями и мрачным молчанием.       Из тела Томаша, разрывая его грудную клетку, высунулась чёрная костлявая рука, покрытая свежей горячей кровью, от которой валил густой пар.       А потом мальчишка очнулся.       Первые мгновения после его пробуждения плыли в тумане, подёрнутые дымкой. Постепенно мир вокруг прояснялся, выступал вперёд, обретал границы и ясные очертания. Мальчик ощутил, что стоит на ногах — его тело внезапно осознало собственный вес и ноги едва не подкосились, однако он устоял. Пальцами ног он ощутил, что стоит в луже чего-то липкого. Гул в голове постепенно стихал. Мальчишка широко распахнул глаза и ужаснулся: его окружили горы расчленённых трупов, повсюду виднелась кровь (он опустил взгляд и обнаружил, что стоит в алой луже), дыхание его спирало, и было немного необычно, но легко дышать в задымлённой комнате.       — Где я? — слабо произнёс мальчишка, безуспешно пытаясь выудить из памяти хоть какие-то обрывки воспоминаний. Как он тут оказался? Кто совершил всё это?       — Здесь ты обрёл свою свободу. И я тоже, — проговорил кто-то жутким голосом, из ниоткуда, словно он существовал в самих мыслях мальчика.       Тот огляделся, словно пытался увидеть своего собеседника, но понимал, что тот существует лишь в его голове.       — Так кто же ты?       — Я — часть той силы, что не любит раскрывать свои тайны всем подряд. Зови меня Эненра.       — А как зовут меня?       — Решай сам. Это не моя забота.       Мальчишка огляделся вокруг, осмотрел свои руки и отражение своего лица в луже крови. От его тела всё ещё шёл пар, а пространство вокруг тонуло в тумане.       — Тогда меня зовут Смоук.