Два сапога

Я же своей рукою Сердце твоё прикрою. Можешь лететь и не бояться больше ничего. Сердце твоё двулико: Сверху оно набито Мягкой травой, а снизу каменное, каменное дно... (с) Агата Кристи

Надо было дожить до сорока лет. Чтобы… Чтобы проснуться посреди ночи, в доме бывшей жены, за обеденным столом, уткнувшись лицом в собственные руки. И первое, что увидеть – собственные же колени обтянутые тканью костюмных брюк, и босые ступни. Слава всем стеклянным столешницам мира! Без исключения. И без разбора. И этой – конкретной – отдельная слава. Вечная, можно сказать. Только за то, что проснувшись можно разглядывать свои ноги и раздумывать о том, куда подевались носки, и не пора ли выбросить нахер костюм, вместо того, чтобы нести его в химчистку третий раз подряд… а если не выбрасывать, – нести придётся. Тут уж когда брюки выглядят так печально и удручающе, то страшно представить, как выглядит пиджак. Наверное, хорошо, что его не сильно видно через столешницу… Вот это точно. Надо было дожить до сорока. Чтобы заиметь навык засыпать в чужих домах прямо на столах. А проснувшись... думать исключительно обо всякой херне. До сорока. Да. Потому что ни в пятнадцать, ни в тридцать жизнь меня явно ничему не научила. То есть, она-то учила. Но мне не зашло. А если и зашло, то не до конца и не в полной мере. А жизнь, как известно, полумер не любит… – Жень, – Я чуть поворачиваю голову не отрывая её от стола и рук. Просто сдвигаюсь щекой по рукаву в сторону голоса так, чтобы в поле зрения попадали теперь и колени севшей напротив Янки. Слава стеклянным столешницам! Точно. – Я знаю, что это не моё дело, но я всё равно спрошу… – Может, не надо? – Спрашиваю я у коленей, шёлка и аккуратной ступни, выглядывающей из–под длинного подола домашнего платья. – Не надо почти наверняка, – Тут же соглашается моя жена. Бывшая. Бывшая жена. Исключительно умная, понимающая, спокойная, добрая, красивая, прекрасная женщина. Идеальная. Моя. Бывшая. – Только меня это не остановит. – Ну да. Ещё упрямая. Как… – Что случилось, Жень? – Устал. – И поэтому спишь на столе? – Янк, – Я задерживаюсь взглядом на цветном пятне стилизованного лотоса, которыми щедро разрисована ткань её платья. И разглядываю его некоторое время с неподдельным интересом. Разглядываю и молчу. Красиво. И сказать вроде бы нечего. Мне. Нечего ей сказать. – Ты меня любила? – Я и сейчас тебя люблю. – Ммм… Тогда хреново тебе должно быть. Вот прямо сейчас, да? Только я не про сейчас… Я про развод... как ты меня отпустила? Ну, то есть… – Евгений Викторович, ты собрался разводиться? – Как сказать, так сказать… – Вот же скотина! – Согласен… – С чем? – С определением. Кто ещё будет спать в белом доме, на кристальном столе, в измятом костюме и с немытой шеей? Только скотина. Точно… – Вообще-то я не о тебе. Но и ты тоже… – Янкины колени неожиданно исчезают из поля зрения. – Чай будешь? – Не-а. Ничего не буду. Судя по звукам, Янка включает чайник, достаёт чашки, блюдца, какую–то ещё посуду. Я, лишённый прекрасного лотоса, упрямо продолжаю таращиться сквозь столешницу. Только теперь снова – на свои колени. В Москве ночь. В Барвихе ночь. В доме ночь. Внутри меня тоже… вполне себе ночь. И надо её просто пережить. Пе-ре-тер-петь. И завтра будет новый день. Пусть даже не внутри меня, но снаружи – точно. А это – уже хорошо. Это позволяет надеяться, что и внутри меня когда-нибудь станет светлей... – Так что случилось-то, Жень? Что этот олень сделал на этот раз? – Ничего, Ян. Он ничего не сделал. И я, в любом случае, не буду обсуждать его с тобой. Я вообще ни с кем не буду его обсуждать. Ни его личные, человеческие качества. Ни наши с ним отношения. Поэтому, даже если ты очень хочешь что-нибудь на тему Лёшки сказать, то лучше промолчи. – Ну, привет! – Янка улыбается, с некоторой долей иронии разглядывая моё сердитое лицо. Смотрит на меня, только что восставшего со столешницы. Наверняка, несмотря на решительный тон, измятого, потрёпанного и несчастного. Вероятно, смешного в своей запретительной строгости. – Смотри-ка, ожил. А я уж подумала, что тебя теперь никакой силой со стола не поднимешь. – Устал я, Коть. Правда, устал. И Лёшка ни при чём здесь. – Раздражённо отмахиваюсь я от её сарказма. И понятное дело, что вру. И такое же, понятное дело, что она мне не верит. И не поверит, как бы я ни старался. Но это её проблемы. Да. Я не бодр, не весел и не счастлив. И хотя стараюсь этого не демонстрировать, но за несколько дней Янка все эти мои настроения – а точнее, их отсутствие – разглядела, оценила и выводы сделала. Какие-то там. Возможно, что и верные. Меня всё это мало волнует. Ей хочется поболтать, а мне... мне хочется чтобы эти «московские» восемь дней поскорее закончились. Я бы прямо сейчас вернулся обратно в Питер, если бы мог. Если бы не работа и обязательства. Правда и сам не знаю, что стал бы там делать... в Питере. Но вернулся бы, не задумываясь... – Жень, если ты не пошутил насчёт развода... – Всё, Ян! Я пошёл! Спокойной ночи! – Я решительно встаю из-за стола заканчивая этот разговор. Конечно, я не пошутил. Насчёт развода. Но и о нежелании обсуждать свою личную жизнь с кем-либо, я тоже не шутил. – А чай я кому налила? – Уточняет она у моей спины. И я оборачиваюсь, чтобы сообщить ей о том, что понятия не имею: кому. Когда чашки доставала, я ей ясно сказал: мне чая не надо. Да. Я хочу сказать ей примерно вот это. И уйти. Без чая. И без разговоров. Но, обернувшись, натыкаюсь на такой взгляд... отвернуться от которого, значит струсить. Значит, признаться самому себе, что она всё-таки может – и собирается – сказать что-то такое, чего я просто не хочу слышать. Настолько не хочу, что готов в страхе от неё бегать? А я готов? А она вообще может сказать что-то, чего я сам о себе не знаю? Или о Лёхе? Или о нас с ним вместе? Едва ли. Что бы она сейчас ни сказала... ну, неприятно будет. Возможно больно. Да. Но в любом случае – не смертельно. Для меня. Зато, её бешеная энергия, направленная на «спасение беспомощных и убогих», возможно, найдёт уже выход. Выплеснется наружу и перестанет закипать во внимательных взглядах и сложно-сочинённом молчании. А мне ж ещё неделю здесь жить. С ней. – Ну, давай свой чай, Коть. И нравоучения – тоже давай. Ты ж не успокоишься? Я правильно твой взгляд понял? – Я решительно возвращаюсь за стол. Снимаю пиджак. Бросаю его как попало на соседний стул, а сам усаживаюсь на свой. Тот, на котором спал. Придвигаю к себе чашку. И чайник. И этажерку с макарунами. Ну а чё? Гулять, так гулять! Тем более, я понятия не имею, когда, где и что именно я ел в последний раз... возможно, что это было даже не сегодня. То есть, уже не вчера. – Три часа ночи, Жень... – Янка укоризненно качает головой, глядя на то, как я запихиваю в рот первое пирожное. Целиком. – И? – Псевдо-удивлённо уточняю я, едва успев запить его чаем, и протягивая руку за вторым. Тут же по этой самой руке и получаю. Янка не только отпихивает мою ладонь, но и этажерку на всякий случай отодвигает подальше. На столе передо мной появляется тарелка с какой–то рыбой, мясо, на вид сильно смахивающее на буженину, вазочка с икрой, масло, хлеб, нож... – Если хочешь, паэлью разогрею. Будешь? Я окидываю весь этот натюрморт равнодушным взглядом и на всякий случай уточняю: – А картошки нет? Колбасы какой–нибудь? Или котлеты? – Капуста квашеная. И водка. Нести? – Не. Это не сегодня. – Тогда икру ешь. И не выпендривайся. Под пристальным её взглядом я послушно беру в руки кусок хлеба и нож, придвигаю к себе масло и... мне становится смешно. Так легко и весело как, пожалуй, уже несколько месяцев не было. И, глядя на то, как она смеётся, как вытирает кончиками пальцев навернувшиеся на глаза слёзы, вспоминаю... не умом, не головой, а как будто сердцем... как хорошо, спокойно и просто мне было с ней... жить. Как я был всегда уверен в ней. И в каждом новом наступающем завтра. И в том, что она никогда...вот просто НИКОГДА... ни при каких обстоятельствах, не причинит мне боли «просто так». По глупости. Или для развлечения. И если сейчас она хочет мне что–то сказать, значит, думает что это действительно важно. Верит в то, что мне НАДО это услышать. И она совсем не заслуживает моего раздражения. Моего плохого настроения. И моих обид. Тем более... если по справедливости... это я живу у неё в доме третий день... и это я сплю на её прекрасном столе... и это я нарушаю спокойствие её жизни. – Я развожусь, Коть. Ты права. – Сообщаю я, когда заканчиваются и смех, и бутерброд. – Но, как ни странно, Алёшка здесь ни при чём. Это я вдруг решил, что больше не могу с ним жить. Я. А он... вот веришь, мне достаточно сейчас одну SMS-ку написать... любую. Просто намекнуть, что я не возражаю, чтобы он приехал. И он так быстро окажется в твоём доме, что ты глазом моргнуть не успеешь... – А ты, получается, возражаешь? То есть... – Янка делает паузу, видимо собираясь с мыслями. Или просто пытается осмыслить то, что я сказал. – ...ты его не хочешь. И его нет. Ты решил развестись. Он тебя отпустил. Всё хорошо? Тогда почему ты спишь на столе? – Потому что я идиот? Как тебе такой вариант? – Я запиваю свою искренность уже слегка остывшим чаем. Отставляю чашку и... укладываюсь щекой на стол. – Я его хочу. Так хочу, что по сорок раз в день сообщения пишу/стираю... только не отправляю. Потому что думаю, что когда он приедет... я сразу и расхочу... А если я ещё пару раз вот так с ним поступлю... он может взять и в окно выйти... Ты как там? Ещё жалеешь меня? – Женя, – Янка берёт меня за подбородок и разворачивает к себе лицом. То есть, я всё ещё остаюсь лежать головой на столе, но теперь смотрю прямо на неё. На её аккуратно сложенные на столешнице руки. – Скажи-ка мне честно, что этот мудак сделал? Что он такого сделал, чего даже ты ему простить не можешь? – Ян, а как у тебя всегда так получается, что это он – мудак? Даже в том случае, когда это совершенно точно – я... – Это у тебя, Женя, всегда так получается, что все кругом виноваты, кроме него. Вот ты за ним семь лет замужем... – Шесть. – Тут же уточняю я. – Хорошо. Ты вместе с ним – семь лет. И всё это время я говорю тебе: твой муж трус, хам и эгоист. – Ян... – Ко мне вдруг неожиданно возвращается угасшее раздражение. И я снова, как в прошлом заходе, решительно отрываю себя от столешницы, расправляю спину и смотрю теперь на Янку слегка сверху вниз. – Вот ты мне семь лет говоришь... а я тебя семь лет прошу: не надо мне о муже гадости говорить. Не надо ему характеристик давать. Оставь своё мнение о нём при себе. Как-то не так прошу? Как-то не очень понятно? Тогда просто запомни: ещё раз услышу, как ты его мудаком называешь, и всё наше с тобой общение дальнейшее ограничится необходимыми детскими вопросами. Да? Она молчит. Ничего не отвечает, но и взгляда не отводит. И я читаю в её глазах, в выражении лица, даже в том, как вздрагивают ресницы, насколько она ничего такого не ожидала услышать, и насколько для неё это обидно и... больно. И дело не в словах. А в том, что я действительно, так и сделаю. Не позволю больше его оскорблять ни из каких, самых чистых побуждений. Ни из какой, самой искренней заботы обо мне. И пофиг мне насколько и кому это обидно будет. – Вот никогда не думала, что вы с ним настолько идеальная пара. – Янка, так же решительно, как я только что – со столешницы, встаёт из-за стола. И добавляет уже уходя: – Выспишься, стол за собой протри. А надумаешь SMS-ки слать, учти: ноги его в моём доме не будет. Если он на этом пороге появится... вылетит в пять секунд. И ты, Женя, – вслед за ним. Так быстро, что моргнуть не успеешь. Спокойной ночи, дорогой. – Спокойной ночи... – Я отвечаю, искренне удивляясь, что прямо сейчас не вылетел. Из этого дома. Собственно, за что боролся, как говорится... так что мне и не жаль. Жаль только, что я раньше этого не сделал. Не обозначил своих приоритетов. Хотя... я же просил по-хорошему. Но по-хорошему почему-то мало кто понимает. Даже самых чудесных людей иногда приходится нахер послать чтобы они наконец поняли... Так что, мы может в первый раз за всю жизнь друг друга нормально услышали. Поговорили. Да... И, кстати, насчёт идеальной пары... Я пододвигаю к себе смартфон и... вздохнув... открываю его страницу в Instagram. Пролистываю карусель сегодняшних фоток: работа, танцы, салон машины. Моей машины... Я не пишу ему SMS-ок, не делаю ни одного движения в сторону Viber'а... просто смотрю на его улыбающееся лицо, в его полные тоски глаза... и, уже которую ночь подряд, пытаюсь понять: чего я НЕ могу больше... жить с ним... или жить БЕЗ него... И ладно, я... но ведь есть ещё и ОН...