Эта странная жизнь

      Жизнь всегда была странной. Она не помнила хороших дней. Плохих — да, немало, а вот хороших не было. Она никогда не понимала, почему. Строила теории, гадала, спрашивала мудрецов. Толку не принесло. Встретила лишь тонны чуши и поняла, что слушать в этом мире некого.       Больше верилось, что когда-то сдерзила кому-то не тому. Кому-то, кто в ответ подарил ей её судьбу.       Странно, но мало кто понимал даже это. Уж уроки истории-то сейчас обязательны. Биографию должны были знать. Но ничего не менялось, и всегда находились дураки, которые раздражали сильнее остальных. «Выжила, прославилась, на каком месте теперь!» — наперебой заливали они, ни капли не представляя, о чём говорят. Она косилась, но молчала. В ушах гремел хруст их ребёр. Он один помогал ей держаться в эти моменты.       Великие тоже устают. Устала и она.       Древние называли это смирением. Она с возрастом склонилась к безразличию. Дедушка учил, что разлука только красит встречу. Неудивительно, что её свидания со Смертью превратились в будни. Старушка стала ей такой привычной… Такая бесцеремонная, ледяная и назойливая, словно подруга, что не понимает, как надоела. Слишком много Смерти. От неё уже тошнило. Но, видно, приглянулась ей чем-то. Оставалось жмуриться и прятать в очередной раз разбитые об пол колени.       Её называли сильной. Она кривилась от этого мерзкого слова. И искренне не понимала его смысл. «Сильная?! — хотелось вскинуться ей. — Сильная?!» Да только статус не позволял. Приходилось снова отворачиваться и хмуро спрашивать у неба, с каких пор сила — это похоронить всех? Она всегда думала, что сила — это уберечь.       Но небеса всегда молчали. Вечно скупые на ответы, они были безмолвны, темны как ночь и грубы. В её чёрно-белом мире не было цветов. Они ушли, и жить так стало только легче. Она давно научилась этой простой истине. Людей, что окрашивали бесцветную картину перед её глазами, слишком больно терять. Благодаря им она знала цену каждому цвету. И больше не хотела её платить.       Ей хватило ещё первого счёта от своей давней знакомой. Теперь, видно, получила последний. И снова стояла на похоронах. Она смотрела на почерневшие кровоподтеки, которые не успели скрыть до церемонии, и холодно хвалила Смерть. Та действительно знала своё дело. Сколько бы не наведывалась — каждый раз был изощреннее предыдущего. Будто игра — чем дальше, тем больнее. И как только получалось вечно соглашаться на следующий раунд?       Но всё же с годами что-то менялось. Наверное, взгляд на жизнь становился более философским. Или просто душа выгорала. До последних угольков, что пылью остались на подоконнике этим утром, когда она снова достала старую похоронную одежду.       Но причины ничего не меняли. Будь то старость или усталость — бояться она перестала. Смотрела спокойно перед собой и истерично силилась ухмыльнуться. «Я угадала? Кого ты отнимешь теперь?» Впрочем, казалось, что причинить ей боль уже и нельзя. Она давно стала её личным фоном, непрерывным шумом вокруг. Боль всегда была рядом, окружала её и напоминала обо всех, кто был. Как будто бы приходила заранее, до очередной потери. Или просто она знала, чем всё закончится.       Но продолжала играть в эту странную жизнь.       В тот день улицы Конохи застилал густой туман. Такие дни она любила. Они казались самыми искренними, чистыми. Похожими на её жизнь. Она бродила в тумане, но видела не Коноху — свою душу. Так же серо, тихо и зябко. Тот же траур. Только вот улицы Конохи погрустят неделю да забудут. А её душу уже не изменить.       Ей не хотелось идти на кладбище. Она не любила это чувство. Ей было слишком привычно. Даже боли не было. Точнее, была. Но старая, та же самая. Эта боль стала её частью, текла по жилам и даже помогала дышать. Она была задолго до очередной смерти и не уходила через долгие годы после. Она просто была. Сквозила в каждой секунде её жизни и олицетворяла самую страшную истину: больнее просто некуда. Жизнь давно приучила её терять. Казалось, что и жива-то лишь благодаря боли. Единственное ощущение, что ещё отличало её от мёртвых. Даже чувством не назвать. Ощущение.       Словно меняется только имя в новой строчке проклятого обелиска. А всё остальное то же.       Кажется, начиналась прощальная речь. Она украдкой размазала по щеке слезу, но не заметила этого. Показалось, что вытерла. Глаза уже болели от пристального взгляда на тело в гробу. Ей казалось, что так и должно быть. Их и должно жечь. Она в кошмарах видела этот день тысячи раз. И сотни из них — именно с его лицом. Ни в одной детали не ошиблась. И глаза всегда жгло.       Может, просто этот день никогда и не был сном?       А самым язвительным во всём ритуале погребения ей казалась чёрная одежда пришедших. Для неё этот цвет был слишком живым. Личным. И хотя бы на похоронах она желала остаться с ушедшим наедине, без кривых пальцев Смерти на плече.       Тем не менее она заставила себя сегодня заглянуть в зеркало, прежде чем выйти из дома. Но отражения там не было. Вместо него она увидела только жёлтые зубы хозяина Смерти. На них ещё блестели капельки крови, которые эта тварь так любила слизывать со своего клинка. А подсознание насмешливо подкидывало ей картины самой себя, подписывающей заключение о смерти. Словно она и поставила точку в его жизни.       Дешёвая игра уставшего от жизни мозга.       Вокруг звучали слащавые слова прощания. Из сотен присутствующих только единицы действительно знали его. Когда-то ей было бы тошно слушать эти замусоленные тысячей потных ручонок слова. Самим-то сказать нечего. Они его не знали. Но им так удобнее. Никто из этих мастеров благодарить посмертно никогда не согласился бы сменить умершего в его гробу. Им вполне удобно так. Ему умереть. Им жить. Ценой его жизни. Ведь для них это так нормально. Повоют всем скопом безликого стада, да разойдутся по домам. «А ведь когда-то накинулась бы на них», — отметила про себя она и сдержала грустную улыбку. Не поймут, удивятся. Перестанут изображать из себя страдальцев. Пусть лучше дальше играют в свою игру. Не стоит их отвлекать. Да и те годы прошли. Сейчас она даже не услышала, что ей предложили сказать последние слова.       Она просто смотрела на его лицо и думала о том, как же всегда было больно видеть глаза, навеки прикрытые чьими-то грязными пальцами. В войне нет места романтике. Так как же у них получается? Её всегда удивляло искусство болтунов лгать людям. Уж эти-то умели преподать гибель воина как высшую степень величия шиноби. Они рисовали всем картины подвигов и вечной славы, забывая о кучах окровавленного мяса, которыми становились товарищи воспеваемого героя. Порой в этой каше и человека не узнать. По опыту знала.       Где-то в подсознании она чувствовала, что все взгляды устремлены к ней. Но размышляла теперь об осени. Она радовалась, мрачно и эгоистично, что хоронит его осенью. Она любила это время года. Только оно и было честным с ней. Ей казалось символичным видеть, как природа медленно умирает, наполняя всё вокруг безысходностью увядания. Словно Боги сжалились над ней и убрали подальше всю ложь счастливой летней листвы. Ведь она никогда не опадала, чтобы вернуться ещё более пышной и сильной.       Она возвращалась в этот мир, чтобы снова умереть.       Ветер становился всё более холодным. Похоже, скоро все устанут прощаться и побегут греться, чтобы вечером с довольной улыбкой лечь спать. Они не увидят его лица перед сном. А проснутся — совсем забудут. Может, к вечеру ещё раз поскорбят, собравшись вместе для наглядности. Она сомневалась, что они его видят даже сейчас. Перед ними только тело героя. Отдавшего за них жизнь человека тут нет. О нём они никогда не думали. И сейчас тоже слишком увлечены своей всеобщей болью, в которой ей нет места.       Она другая. Для неё все по-настоящему. И его лицо тоже поселится в её кошмарах. От остальных отличаться не будет — бледное, бесцветное, но до кровавых колик в охрипшем горле родное. Таким его видели лишь единицы. Таким запомнит она. Она всех помнит. Смерть, разлучница, над её судьбой постаралась. Забрала всех, услужливо усмехаясь. Но из памяти стереть не смогла. Порой хотелось шутить, что памятник с именами погибших героев селения на самом деле дневник. В нём старая с радостью черкает новое имя из её жизни и скалится, выбирая следующее.       Все вокруг ещё ждали от Пятой Хокаге каких-то слов. По их мнению она была обязана произнести речь на похоронах новоиспечённого героя Четвёртой Мировой. А Цунаде думала о том, что её жизнь всегда была странной. И хороших дней она не помнила. Цунаде молча смотрела в закрытые глаза Наруто и вслушивалась в смех Бога Смерти:       «Ты никогда не будешь следующей»