Бег

— Мы сбежим. — Куда? — Не знаю, но мы сбежим. Вперед, влево, вправо. Повернуть, проскочив в переулок, горящий неоновым желтым: слепит глаза, напоминая Ланьлин, и Вэй Усянь отмахивается от воспоминания, как от назойливой мухи. Кислый рвотный осадок, отчего-то чувствующийся удивительно резко, возвращает в реальность — сводит судорогой диафрагму. Это поправимо. Когда он остановится, выйдет из ритма своего безумного забега, болеть будет все — даже протезы, кажется, заноют фантомной болью. Ничего страшного. Не Вэй Ину бояться царапин. Усиляется подозрение, что выглядит он скорее напуганно, чем опасно. Может не сработать. «Может», впрочем, позорное сослагательное наклонение — в Юньмэне всегда учили совершать невозможное. Дядя Фэньмянь был бы недоволен. Вэй Ин как наяву представляет усталые, влажные глаза, чем-то напоминающие коровьи. Фантазия глупая: даже если бы Цзян Фэньмянь был жив, он бы начал смотреть так значительно раньше. Может, еще когда сын Цансэ Саньжэнь стал заигрывать с человеческим мозгом. Вдох-выдох. Обжигает воздухом лёгкие, колет в боку. На ступенях сидит гнилозубая азиатка, смотрит опасливо бусинками-глазами: Вэй Усянь приостанавливается, вытирая нечто бурое с губ, и, послав ей недолгий взгляд, лезет в сумку. Женщина испуганно вскидывается, издает заполошный звук. Зоркий глаз успевает отметить: она вовсе не так стара, как показалось сперва. Обманывают морщины на смуглом, уставшем от работы лице, и серые рваные одежды — это не гетто, пока что не гетто, но, в отличии от центра Шэньчжэнь, здешние люди едва ли вкушают блага цивилизации. Когда Вэй Усянь раскидывался своими лозунгами, когда обещал свободу и бессмертие, о таких, как эта женщина, почему-то не думалось. Не думалось и о домах, где вместо панелей «вход-выход» до сих пор замочные скважины. Она, очевидно, ждет, что Вэй Ин вытащит пистолет. Об этом свидетельствуют и напряженный абрис плеч, и нервно поджатые губы: должно быть, в такой дыре волей-неволей привыкаешь к пневматике. — Не... Не бойтесь, тетушка, - каждое слово приходится выплевывать. Першит в горле, речь — сбивчивая, и Вэй Ин понимает: сам бы себе не поверил. Вид матовой капсулы шприца его невольную компаньонку отчего-то пугает. Та отступает на два шага назад, к стене исписанного граффити дома, боязливо шарит в слоях юбки. Неужто Вэй Ин так похож на наркомана? Взгляд отражения в глади вывески — испуганный, ломкий, расширены дьявольски зрачки. Сказываются стимуляторы. Грудь сотрясается от долгого бега, пальцы трясутся, ноги трясутся — лицо прикрывает капюшон, но он все равно чувствует, как из носа течет. Одежда — и сапоги, и тонкий свитер, прилипший к торсу, и ветровка, и черные джинсы — пыльная, словно незнакомца в отражении с энтузиазмом валяли по всем дорогам Шэньчжэнь. Да, приходится признать. Да. Однозначно похож. Кто-то с верхнего этажа открывает окно, вскрикивает на неизвестном Вэй Ину диалекте и тут же его закрывает: юноша не обращает внимания, хмурит брови, пытаясь попасть в цель. Сложно. Вены прячутся, расплываясь на бледной коже. В этом узком переулке — руку протяни и коснешься женской шершавой щеки, — воздух совсем спертый. Видится вдалеке вывеска чайной, сияющей неоново-зелеными иероглифами, наверху, ближе к концу многоэтажных домов, висят нескладные коробки кондиционеров. Того и гляди проломят голову. Вдруг думается: здесь Вэй Усянь, драгоценный воспитанник семьи Цзян, никогда бы не появился. Никогда. Но Вэй Ину, побитой шавке, вкалывающей в вену третий стимулятор за день, здесь самое место. От жилых кварталов до Ханьгун-гоку — всего три минуты быстрым, порывистым шагом. Всего три, совсем капельку — он прижимает сумку к груди, прикрывая на секунду глаза, и клянет смертное тело за медлительность. Хорошо, он переоценивает себя. Семь минут бегом — но если очень торопиться, можно сократить до четырех. Если стимулятор подействует в течение минуты, Вэй Ин успеет. Нельзя медлить — можно только бежать, бежать, бежать, пока от ног не останутся кровоточащие шматы плоти. Едва в тело приходит знакомое онемение, Вэй Ин срывается с места. *** Он проносится вдоль моста с дурным названием, запомнить которое так и не получилось; летит вдоль лотков с дешевым сомнительным хрючевом; пробегает через очередной жилой квартал и почти цепляет макушкой чьё-то нижнее белье — надо же, как низко повесили. Дыхание пока не сбилось, но, знает Вэй Ин, когда-то ведущий генетик Цзян Инк, это ничего не значит. Синеватые сердечные симуляторы, одно из первых его детищ, Усянь испытывал сам: потом придется харкать кровью, справляясь с давлением, а тело заноет, словно расстроенная скрипка. Скрипка. Не думай о скрипках. Не думай об узких кистях и длинных пальцах, не думай о бледной коже — иначе в памяти воскреснет иная сцена, отторгаемая всем естеством. Кости не должны так поворачиваться. Это тело, обманчиво-хрупкое, но чертовски сильное, не должно... Эй, а после падения с такой высоты вообще выживают? Конечно же да. Глупый вопрос. Колет в боку: плевать, думается Усяню. Он залижет раны, если цель будет достигнута, а если нет — хоронить его можно здесь же, на Улице Карпа. Если в филиалах большой четверки, конечно, до сих пор осталась земля. Ещё немного. На безлюдных ранее проспектах встречаются люди, испуганно глядящие вслед — это нормально, не каждый день, в конце-концов, врезаешься в призрачную фигуру. Ослепляет плавленным золотом вывеска фармацевтики, из горла вырывается сиплый хрип. Цзини не любят районы, где нет освещения — солнцеликая нация хвастливых павлинов с Гуаньшанем во главе, запихнуть бы в его жирную задницу тысячу палок. По одной за каждого сгноенного в гетто. Цзини не любят жилые районы и все, что не туристический центр, но Цзини — единственные из большой четверки, бесстыдные достаточно, чтобы до сих пор продавать его регенераторы. Те, что для коматозников. Раньше они были нежно-розовыми, с дурацкой пластиковой упаковкой, которая так нравилась Яньли, а сейчас — наверняка пережили мучительный ребрендинг. Эти попытки избавиться от него, Вэй Усяня, и всех его достижений, откровенно смешат — если бы не страх, сковывающий все тело наравне со стимулятором, если бы не агонизирующее нутро, Вэй Ин бы хихикнул. Адрес дала Вэнь Цин. Здесь должно быть все, за чем он пришёл, и даже чуть больше — хорошо бы захватить пару тёплых одеял, чтобы Лань Чжань... К горлу подступает желчь. Он сплевывает прямо на ступени, не заботясь о том, как дурно выглядит жест: юный охранник за раздвижными дверями тут же вскидывается, угрожающе кладёт руку на шокер. Это несомненно суровое лицо — и тот факт, что соперник даже не занимает оборонительную позицию — позволяет Вэй Ину пнуть неачастного в живот и приставить к открывшейся шее электромагнитную пушку. Совсем зелёный, думается ему. Только закончил академию — ждёт, что с ним будут играть честно. Вэй Ину даже жаль: прости, малец, Цзиней и вправду обычно не грабят. Просто сегодняшний день — исключение. Вэй Усянь толкает молодчика вглубь заведения, прикрывая за собой дверь, и приветливо улыбается продавщице. Прочитать её легко — застыв с руками на стойке, она очевидно пытается достать до тревожной кнопки ногой. Скрытно, как бы женщина не пыталась, это сделать не получается. Её выдают напряженные икры и слишком большая платформа — Усянь девушку понимает, сам такие ботинки носил. — Пожалуйста, мисс, без лишних движений. Давайте я не буду стрелять в вашего очаровательного стажёра, а вы не станете вызывать полицию до тех пор, пока я не получу нужное, ладненько? У меня тут список, ха-ха, как сложно достать лекарства в наше время. Капитализм победил, что еще остаётся нам, работягам... Он вытаскивает из сумки мятый листочек с четким почерком Вэнь Цин, протягивает зажатой девице. Голос, на удивление, не подводит — значит, стимулятор до сих пор работает. Четвёртый его тело, кажется, уже не вынесет. Дурное тело. Дурное потоотделение, дурная резь в боку. — Хибрина у нас нет. Сняли с продажи по всей стране после суда над Вэй Усянем. На удивление, её не трясет. На удивление, даже осанка остается прежней: лишь взгляд на оружие, короткий, опасливый, выдает беспокойство. Есть в ней что-то знакомое. Вэй Ин смотрит на бейджик — Ло Цинъян — и понимает: нет, никого с таким именем он не знал. Впрочем, плевать. Эмблему лотоса на дуле Усянь предусмотрительно накрывает пальцем, когда начинает говорить. Цзян Чэну едва ли нужны проблемы. — Ну-ну, мисс. У вас все есть, я знаю, - он пытается подмигнуть, когда осознает, что из-под капюшона ни черта не видно. Тяжело вздыхает. — Поищи, будь добра. Болтать с такой милой девушкой приятно, но сегодня, увы, я слегка занят, — рука прижимает пушку ближе к чужой коже. Туда, где яремная вена. — Мне жаль, что я порчу воскресный вечер. Правда. Но войди в положение — моему другу плохо, с ним случилась беда. Или, может так статься, я введу тебя в мое положение насильно. Этого хватает — она, значительно побледнев, быстрым шагом уходит вглубь магазина. Шуршит упаковками, стучит об пол массивной платформой. Спустя пару минут на стойку ложится бледно-розовая бляшка, болезненно напоминающая о сестре — Усянь сгребает её, вместе с кучей других упаковок, в сумку. Поднимает глаза, не удосужившись даже отпустить обмякшего охранника. — Мало. Нужно минимум три пачки. — Это последняя. Нет. Нет, нет, нет, не может быть. Тонкий возглас похож на рык: — Ты уверена?! Хочешь посмотреть, как его голова разлетается на ошметки?! Ло Цинъян вздрагивает. В её глазах — красивых, светло-карих, где же он такие видел, — отчего-то появляется и тут же исчезает фантом боли. — Мне незачем вам лгать. Вы можете взглянуть сами — этот хибрин последний на складе, - вздох. Тяжёлый, словно на хрупкие девичьи плечи валится гора. — Пожалуйста, отпустите господина Мо. Усянь больше не может ждать. До следующей фармацевтики пять километров — Лань Чжаню за это время может стать хуже, а вслед за Вэй Ином точно погонится полиция. Не факт, что там есть нужные препараты. Ему нужно бежать — и это место, и эта Ло Цинъян с её несчастным охранником, вдруг сливаются в сплошное золотое марево. — Пожалуйста, дай мне пару секунд, - хриплый вздох. Раз. Два. Три. Когда Цинъян поднимает голову, посторонних в помещении уже нет.