На перевале, там, где дорога сворачивала и начинался спуск, Элронд остановил лошадь. Долгим взглядом смотрел он на Имладрис, любимую и лелеемую долину, не зная, суждено ли ему увидеть ее вновь. Боль расставания поселилась в его сердце, лучше всего прочего подтверждая правильность принятого решения.
Размеренно простучали копыта. Элронд знал, кто подъехал к нему, разрушив мгновения долгого прощания.
— Возвращайся, — проговорил Торин. — Мы оба погорячились прошлой ночью, и ты не должен оставлять дом из-за данного в порыве чувств слова. Возвращайся домой, Элронд, владыка Имладриса, и пусть твой край процветает под твоей рукой. Ты показал мне, какими могут быть эльфы, и я запомню это до конца своих дней.
И снова показалось Элронду, что конец дней Торина слишком близок, и захотелось отдалить его, насколько это будет в силах эльфа.
— Не в слове дело, — сказал он, обернувшись. В ярком утреннем свете Торин уже не казался Дурином, первым гномом, сделанным Махалом из крепчайшего камня. Пламя, ярко разгоревшееся под звездными сводами прошедшей ночи, подернулось золой, и Элронд прочел на лице Торина усталость долгих скитаний, боль давних утрат и тяжесть взятого на себя бремени.
— Не в слове дело, — повторил он, — а в тебе, сын Траина. И это не твоя вина, а мой выбор.
В последний раз приласкал он взглядом зеленеющую, туманную долину и повернул коня. Имладрис скрылся за скалой, и для Элронда-полуэльфа начался новый путь.
Гномы поначалу сторонились его, но прислушивались к их долгим беседам с Гэндальфом о прошлом Средиземья, о временах, бывших прежде Солнца, и о битвах, где люди, и гномы, и эльфы стояли плечом к плечу в дни Последнего союза. Торин молча ловил их речи, время от времени вставляя слово-другое, когда разговор заходил о его предках. Из всего отряда только маленький хоббит устраивался рядом с магом и внимательно слушал воспоминания и легенды. Глаза его блестели, и Элронд изумлялся духу приключений и свершений, что обитал в несуразном на первый взгляд теле. В Бильбо чувствовал он крепкий стержень, чистый блеск неограненного алмаза. «Не потеряй его», — с улыбкой говорил он Торину. «Я не намерен терять никого из тех, кто пошел со мной», — отвечал Торин без улыбки, и Элронд видел, чего стоит ему эта беспрестанная тревога за судьбу каждого из членов отряда. Элронд хотел бы успокоить его, сказав, что все будет хорошо, но, и не заглядывая в будущее, знал, что потери неизбежны. И он вспоминал рассказы о сражениях с драконами Севера, и доказывал — себе и Торину, — что они могут победить. Торин оставался все так же хмур, но Элронд видел, что его слова вселяют в сердце Горного короля надежду.
Под горами прошли они первое испытание совместного похода — гоблинский плен. Мелкие твари навалились на них и взяли числом, и Элронд в бессильной ярости смотрел, как переходит из рук в руки его древний, славный меч, как ощупывают искусно выкованный клинок кривые гоблинские пальцы. Торин словно почувствовал его состояние и коснулся руки, успокаивая; и Элронд вспомнил, что оружие — не самое важное.
— Тебе этого не понять, — ответил он на вопрос короля гоблинов о том, что привело пресветлого эльфа в отряд грязных гномов; и теперь уже ему пришлось успокаивать Торина, взбешенного в изобилии сыпавшимися гоблинскими насмешками и предположениями о том, какие отношения существуют между ними. Гнев в глазах Торина пылал, словно огонь в доменной печи; он шагнул вперед, заслоняя собой Элронда, и даже возможная смерть в безвестных пещерах, от рук мелких гоблинов не страшила сейчас владыку Имладриса.
Но гномы были опытными бойцами, а Гэндальф — великим магом, и они сумели использовать малейшее упущение противника, чтобы спастись и выбраться из гибельных подземелий. Словно каменный кулак, ударили они по толпе гоблинов, возвращенные мечи легли в руки хозяев и засверкали, будто молнии Тулкаса. Торин подхватил два клинка и не глядя перебросил один из них Элронду, и оба меча в те часы вдоволь напились нечистой крови.
Молодым вином показался им воздух, когда они выбрались из мрачных пещер под свод послеполуденного неба. Гоблины не решились преследовать их при ярком свете дня, и ликующие крики гномов огласили лощину на восточном склоне Мглистых гор. Одна из двух больших преград на пути к Одинокой горе была пройдена. Элронд подошел к Торину, сосредоточенно оттиравшему травой кровь с металла.
— Возьми, — сказал он, протягивая Торину тяжелый, украшенный рунами и крупными самоцветами меч. — Славный клинок, хоть и немного тяжеловат для моей руки.
— Возвращаю и твой меч, владыка. — Торин еще раз провел по металлу пучком травы, прежде чем отдать меч Элронду. — Достойное оружие, хоть длина его и непривычна для гнома. Прости, что спутал их в горячке боя, и поверь, что я не посрамил чести твоего клинка.
Мечи перешли из рук в руки, но гном и эльф не спешили расходиться. Торин смотрел на высокого, величественного даже в походных доспехах эльфа, словно заново переживая оскорбление его гордости гоблинским пленом. А Элронд гадал, сумел бы он сам так же решительно и дерзновенно изменить ход событий, превратив пленников — в победителей. Впервые он понял, что вера Торина в возращение Эребора основана не только на упрямом желании и слепой жажде мести, и тоже в сердце своем поверил в возможность нового воцарения Горного короля — достойного, горделивого и прекрасного.
— Где ж Бильбо? — тревожно проговорил Гэндальф, разрывая их безмолвную беседу. Беспокойство отразилось на лице Торина — как ни сомневался он во взломщицких талантах хоббита, потерять его Торин не мог, как и любого из отряда. Вернуться под гору они не могли, не рискнув всем отрядом, но Элронд не удивился бы, пойди Торин на это, — он видел, как невыносима гному мысль оставить беззащитного хоббита на растерзание гоблинам.
По счастью, Бильбо вернулся раньше, чем Торин принял решение, и обстоятельства его возвращения оставили смутное беспокойство у Элронда. От хоббита, всегда открытого и солнечного, как долины Шира, вдруг пахнуло такой черной мглой, что Элронд отшатнулся. Он не знал, что именно, скрытое в подземных переходах и гоблинских тайниках, могло наложить на Бильбо такой отпечаток, но рассудил, что это непременно следует обсудить с Гэндальфом, не ставя в известность Торина. Он не мог избавить Торина от всех проблем, да и не было у Элронда такой цели, но он мог не добавлять к его нелегкой ноше еще один незначительный груз.
Элронд не знал, не стал ли он сам для Торина таким грузом, не считает ли тот, что ответственен теперь и за возвращение Ривенделлу его владыки, и лишь надеялся, что его участие в походе принесет больше пользы, нежели вреда.
Но в тот день поговорить с Гэндальфом так и не удалось. Все дальше и дальше уходил отряд от Мглистых гор, спеша оторваться от преследования, но к ночи оказалось, что им это не удалось. Варги выли под горящими соснами, лязгали мечи, ловя кровавые отблески пламени, перекрикивались гномы, сбивая слишком близко подобравшийся огонь, и смерть, прогуливавшаяся под деревьями, придавала жизни такой острый, яркий вкус, какого Элронд не знал уже давно. Но миг опьянения прошел, едва Торин ступил на сосну и пошел, побежал навстречу неизбежной гибели.
— Нет, — самому себе прошептал ошеломленный Элронд, промедлив одно только мгновение. — Нет, не это его судьба.
И бросился наперерез белому варгу, обогнав по пути хоббита и даже не заметив его. Заслонив собой Торина, он взглянул в глаза огромного, исчерченного шрамами орка и улыбнулся, как улыбались эльфы в века юности Арды, выходя на битву с извечным злом.
Варг обрушился на него, покорный воле хозяина. Элронд встретил его взмахом меча. Лезвие рассекло щеку зверя, вошло в тяжелую челюсть и засело в ней, словно в сыром дереве. Раненый варг заревел, замотал тяжелой башкой. Элронда отбросило в сторону, крепко приложило о землю. Варг приближался к нему, разъяренный, ничего не видящий от боли, чующий лишь запах врага. Светлый меч казался застывшей молнией, прошившей уродливую башку зверя. Орк не подгонял его, не торопил — видел, что эльф в их власти, и наслаждался каждым мгновением его ожидания, его страха.
Но только не было страха в сердце владыки. Лежа на истоптанной орками земле, видя приближение рыкающей смерти, ощущая смрадное дыхание зверя, Элронд гадал лишь, поможет ли Торину эта передышка, успеет ли тот найти спасение. Сейчас он не видел разницы в цене между эльфийским бессмертием и несколькими днями, а то и часами гномьей жизни — так судило его человеческое сердце. Он преодолел боль и поднялся на ноги, чтобы встретить смерть как подобает воину, и не обернулся, слыша крики за спиной, будто уже не принадлежал этому миру.
Но захлопали огромные крылья, огонь припал к земле, и когти орлов подхватили отряд Гэндальфа ранее когтей смерти. Поднимаясь в темное небо, Элронд видел, как внизу измученный болью варг ломает его меч о камень, как беснуется белый орк, как снова разгорается пламя, из пасти которого выхватили их орлы Торондора. Он смотрел вправо и влево — на огромных птиц, мерно взмахивающих крыльями, на гномов в их лапах, и искал взглядом одного-единственного. Он знал, что маг не позволил бы никого оставить, но сердце требовало убедиться, что Торин среди них.
Торин был среди них — Элронд убедился в этом, когда Горный король обнял его при всех на той узкой скале, где огонь рассвета приветствовал выживших, обнял — и замер, и Элронд замер, боясь пошевелиться. Чтобы ни случилось дальше, чем бы ни закончился для него этот поход, он уже получил свою награду.
* * *
— Странно встретить светлого эльфа в такой компании, — проворчал Беорн, увидев, кто пожаловал к нему в гости.
— Чем же странна для тебя эта компания? — возразил Элронд. — Когда это храбрые воины и потомки королей перестали считаться достойной компанией эльфам?
— Ты сердишься, получеловек, — невозмутимо заметил Беорн. — Выходит, не одна только воинская доблесть увлекла тебя в путь? Не сердись, я вовсе не хочу тебя задеть. Я видел многое и уже ничему не удивляюсь.
— Ты прав, — признал Элронд. — Прости меня. Чересчур часто в этом походе я вижу на лицах удивление, недоумение, а порой и насмешку. Мир стал слишком устойчив, слишком неповоротлив. Кажется, он разучился меняться.
— А может быть, это мы разучились? — спросил Беорн. — Говорят, время эльфов уходит, но, может быть, это вы отстаете от времени и не хотите его догнать? Трандуил в Лихолесье, Кирдан в Гаванях, Келеборн в Лориэне, ты — в Ривенделле. Вы попытались остановить время. Стоит ли удивляться, что он ускользнуло от вас?
— Может быть, ты и прав, — признал Элронд. — Дни этого похода бегут очень быстро, но ни разу мне не показалось, что я теряю время напрасно.
— Конечно. — Беорн оглянулся на гномов. — Ни одно мгновение, проведенное рядом с тем, кто дорог, не будет напрасным. Ты выбрал правильный путь, владыка Элронд.
Этот путь вел через Лихолесье.
* * *
Серо-зеленой стеной встали вокруг них деревья, без единого просвета, без единого яркого пятна. Даже Элронду было здесь не по себе, а гномы и хоббит и вовсе сникли. Только непреклонность Торина поддерживала отряд и не позволяла свернуть с тропы, следуя за неосторожным оленем или трепещущим огоньком.
Но Элронд, эльфийским ли взглядом или человеческим сердцем, видел и чувствовал, что и сила Торина не бесконечна. С каждым серо-зеленым днем все сильнее горбились его плечи, будто под непомерным грузом, все больше мрачнел взгляд. Элронд не верил, что Лихолесье сломает Торина — даже годы скитаний не смогли сделать это, — но желание помочь ему, разделить на двоих тяжкую ношу не отпускало. Единожды позволив себе порыв, Торин снова закрылся, захлопнулся, будто железная шкатулка, и тщетно искал Элронд ключик к ней.
В день, когда Бильбо поднялся наверх и не увидел опушки, Торин и сам показался Элронду серо-зеленым, пропитавшимся духом бескрайнего леса. Поздним вечером, когда все заснули, он присел рядом с вызвавшимся в дозор королем, плечом касаясь его плеча.
— Ложись спать, — сказал ему Торин, не поворачивая головы. Усталость в его голосе была такой же бесконечной, как сама чаща. — Я справлюсь один.
— Ты слишком часто справляешься один, Торин. — Элронд не собирался двигаться с места. — Не пытайся винить себя за каждое дерево, что выросло в этом проклятом лесу.
— Я виню себя не за деревья, а за каждого из тех, кто пошел со мной, — возразил Торин. — За них я отвечаю, их я завел в этот лес.
— И это было единственно возможное решение. Все иные пути более опасны.
— Я не знаю этого, Элронд! И никто не знает, даже ты. Никогда нельзя знать заранее, где подстережет стрела, где копье, а где серое уныние, от которого застывают сердца и мутится рассудок.
— А если никто не может знать этого, почему ты винишь себя?
— Потому что я их король, Элронд. Потому что они пошли за мной. И ты, ты тоже пошел за мной.
— Я сам решаю, за кем мне идти, Торин. Как и каждый из них.
— Но не появись я в Ривенделле, твоя жизнь осталась бы прежней.
— В моей власти было оставить ее прежней или пустить по новому руслу.
— Хочешь сказать, от меня ничего не зависело? — усмехнулся Торин.
— Хочу сказать, что это был мой выбор, и он не был напрасным. Не может быть напрасным время, проведенное рядом с тем, кто тебе дорог, — повторил он слова Беорна и почувствовал, как закаменел рядом Торин.
— Я думал, ты знаешь, — добавил он после долгого молчания.
— А я думал, что ошибаюсь, — хрипло ответил Торин. Элронд взглянул на него сквозь полумрак и понял, что тот никогда не сделает первого шага. Медленно, осторожно коснулся он длинных густых волос, поднес к губам серебряную бусину на косице. Торин повернулся к нему, и его щека оказалась созданной для ладони Элронда, а губы — для его губ, как лук создан для стрелы и флейта — для мелодии. Поцелуй, долгий и тягучий, как мед, оборвался неожиданно — Торин отстранился.
— Так нельзя, — сказал он, и его сбившееся дыхание прозвучало музыкой для ушей Элронда.
— Только так и можно, — возразил он, и пламя вспыхнуло в глазах Торина, осветив для Элронда ночь Лихолесья. Они потянулись друг к другу, словно прорываясь через вражеское войско, дотянулись, столкнулись, и уже не нашлось бы силы, способной разъединить их. Губы саднило от поцелуев, путались длинные волосы, руки, путалось дыхание, и стоны смешивались, рождая музыку, которой никогда не слышал древний лес. Не одна застежка была сломана и не один шнурок разорван, пока они спешили освободиться от всех преград, что разделяли их, и вскоре между ними не осталось даже клочка ночи, и тела стали едины, как прежде стали едины сердца. Сомнения Торина лежали перед Элрондом, как на ладони. И он усмехнулся в поцелуй, и вытянулся на мягкой, прохладной траве Лихолесья, позволяя Торину — все.
— Любить — не значит обладать, — выдохнул он, когда Торин вошел в него, как меч в ножны. — Любить — значит отдавать.
И он любил Торина, любил как умел, как не успел разучиться любить за долгие века ривенделльского покоя. Стон за стоном взлетал и терялся в высоких кронах, и лес вздрагивал каждым листком, и вздрагивали усыпленные лесом гномы — им снились странные, смутные сны. И под утро Элронд уже не помнил, человек он или эльф, или гном, вылепленный этой ночью руками Горного короля. Ни его тело, ни сердце больше ему не принадлежали, и все же Элронд знал, что получил больше, чем любой другой эльф по эту сторону великого моря. Однако пора было отправляться в путь, и Элронд неспешно оделся, не заботясь о том, чтобы скрыть следы этой ночи, проступающие на шее, на губах, на запястьях. Он сохранил бы их навечно, если б мог, но возобновлять их каждую ночь было куда лучше.
Солнца по-прежнему не было видно, но в этот день Лихолесье словно просветлело, и в сердцах гномов вновь поселилась надежда.
