Подарок

Апрель подступал наводнением. Мэнор захлестывало зеленой волной в шапках бело-желтой пены. Сверкали золотом прутья форзиций, сизо щетинился шипами терновник и бледные, словно недотаявшие снежинки, цветки падуба оттеняли ярко-темные побеги остролиста. Люциусу снились цветные сны. Белые птичьи перья сыпались ниоткуда в жидкую грязь, небо вопило кровавым солнечным ртом, а потом ухмылялось, подмигивая единственным золотым глазом. Ненатурально яркие видения слепили, Люциус щурился во сне, и морщины у глаз залегали все глубже. Настоящая весна проигрывала по всем фронтам — у нее не было ничего, кроме света и жизни, а память и воображение обладали неограниченными возможностями. Чужая магия впиталась в самое основание мэнора, как кровь в камни, как драконья оспа — под кожу близкого человека. — Может быть, снимем дом? — предложил Драко без всякой задней мысли и едва успел выставить Протего против отцовского Ступефая. Прежде такого не случалось — даже в самые тяжелые времена. — Мы что-нибудь придумаем, — сказала мать. Драко ей не поверил. Матери для того и созданы, чтобы вносить успокоение и давать надежду, когда мир со скоростью «Хогвартс-экспресса» летит на дно. На дне они будут повторять то же самое. — Да что тут придумаешь, — возразил он, и малиновое желе взорвалось горечью на языке.

* * *

— Я не просил ничего придумывать. — Голос Люциуса скрежетал ножом по тарелке. Подарок стоял перед ним на столе — шкатулка из ореха, зеленое бархатное нутро, белое-белое яйцо как жемчужина в раковине. — Я помню. — Нарцисса подняла взгляд — принцесса в замке слоновой кости. Недовольство мужа не трогало ее — до нее не долетела бы и Сектумсемпра. — В день рождения принято дарить подарки. — Не в этой жизни. — В любой жизни. Взгляды сверкнули, скрестились, спрятались в ножнах век. — Что это? — Яйцо. — Я вижу. — Это павлинье яйцо. Белые перья сыплются в грязь. Дождя не было — грязь замешана на крови грязнокровок. Ушла, впиталась в землю, топчется ногами. Мэнор на крови. — Павлинам здесь нечего больше делать. — Сделай яичницу. Люциус протянул руку, взял яйцо, сжал в ладони. Теплое. Сейчас хрустнет. Башня Нарциссы тоже готова была хрустнуть, рассыпаться в пыль. Трещина — не по скорлупе, по губам Люциуса. — Нужно положить его... куда-нибудь. Где свет и тепло. Свет и тепло. Новая весна. — Лучше всего под наседку. Ты же не думаешь, что я ограничилась одним яйцом? Десяток наседок в вольере уже высиживают цыплят. — Белых? — Разве бывают другие? Люциус осторожно вернул яйцо в шкатулку, провел пальцем по скорлупе. Внутри что-то дрогнуло, отзываясь на тепло. Поблагодарить за подарок он забыл. «Позже, — подумала Нарцисса. — Я напомню ему об этом позже. Когда выведутся птенцы».