Тонкости обхождения

Тридцатое апреля года три тысячи девятнадцатого Третьей Эпохи выдалось холодным и солнечным. Пеленнор был усеян большими и малыми шатрами, да так густо, что с высоты городских стен казалось, будто снег на полях еще не сошел. Солнце клонилось к закату. Белоснежные шатры окрасились в розовый, между ними тут и там засновали люди, зажигая факелы и светильники. Особенно много суеты – и больше всего огней – было вокруг самого большого шатра, стоявшего прямо у Южного тракта. Принадлежал он, как нетрудно догадаться, некоему Арагорну, вождю дунэдайн Севера. Впрочем, так его никто не называл. Обращаясь к нему, говорили: «повелитель», упоминая же его в разговорах – «государь Элессар». По гондорским законам принять бразды правления ему предстояло только завтра, однако царедворцы еще с Кормалленского празднования наперебой выказывали свою преданность наследнику престола и спешили поскорее примелькаться. Следуя за войском, весь двор покинул Город и расположился в ставке некоронованного короля. В этот вечер в его шатре было особенно многолюдно. Кроме гондорской знати, были здесь и гости из Эсгарота, и гномы – посланники Короля-под-Горой, и Гимли, сын Глоина, их родич, а с ним и остальное Братство Кольца. Наконец, рассеянно кивая в ответ на приветствия, в шатер вошел сам будущий властитель Запада и направился прямо к светловолосому воину в богато расшитом зеленом кафтане. – Привет тебе, государь, – поклонился Эомер. – Привет и тебе, брат, – поправил его Арагорн. Эомер усмехнулся. Привычным воинским жестом они пожали друг другу запястья. – Я рад, что ты пришел. Он обернулся, ища глазами Менельгиля, дворцового распорядителя. Опытный царедворец сразу заметил взгляд своего господина и засеменил к нему. – Менельгиль, найди-ка мне Фарамира. – В три мгновения, мой государь! – распорядитель, кланяясь и пятясь, растворился в толпе гостей, и в самом деле, не успели двое друзей заговорить о чем-то еще, как Фарамир явился. – Друг мой, – обратился к нему Арагорн, и эорлингу показалось, будто он намеренно выделяет эти два слова. – Хочу представить тебя Эомеру, сыну Эомунда, племяннику и преемнику славного короля Теодена, и моему названому брату. Эомер, вот перед тобой Фарамир, сын Дэнетора, владетель Итилиэна и королевский наместник. Здесь Фарамир хотел было вставить подходящую случаю любезность, но вовремя закрыл рот, потому что король вдруг продолжил: – Знай также, что Фарамир – первый меч столицы и самый отважный ее сын. Незадолго до боя за Минас-Тирит он, жертвуя собой, прикрывал отступление из Осгилиата. – Это разрушенный город на реке? – Да. Дело было безнадежное, почти весь его отряд остался там. Самого же Фарамира, раненого и почти бездыханного, нашел и вывез с поля боя Имрахиль. Поэтому он не был с нами у Черных врат, и вы еще не знакомы. Я решил это исправить. Фарамир немного помедлил, пытаясь не выдать смущения – уж первым мечом столицы он себя точно не считал. – Благодарю тебя, повелитель, за столь пышную похвалу, хоть она и не заслужена, – он поклонился королю, затем повернулся к Эомеру. – Большая честь для меня быть представленным славному сыну Эомунда. Я вместе со всеми скорблю об утрате, которую понесла твоя держава, господин мой. Эомер, непривычный к таким высокопарным речам, не нашел ничего лучшего, кроме как склонить голову в знак ответного уважения. Арагорн еще раз внимательно оглядел обоих. – А теперь, друзья, я вас оставлю, – неожиданно сказал он и направился к советникам, которые беседовали поотдаль. Эомер и Фарамир поклонились ему вслед и несколько мгновений молча смотрели друг на друга. – Вот не говорит он ничего особенного, но порой я его совсем не понимаю, – покачал головой Эомер. – Помыслы нашего мудрого государя суть тайна для всех его подданных, – начал было Фарамир, но, увидев кислое выражение на лице собеседника, сменил манеру. – Господин мой, я... – Эомер, с твоего позволения. – Эомер. Я не был раньше знаком с сынами степей, но слышал, что вы – люди прямые. Позволь сказать без обиняков, – тут он увидел, что Эомер наконец повеселел, и заговорил смелее. – Тебе все равно донесут, так уж лучше сейчас. Я намерен жениться на твоей сестре Эовин. Дашь ли ты свое согласие на это? Славный сын Эомунда сперва побледнел, потом покраснел. Брови его сошлись на переносице, рука без ведома своего хозяина стала искать рукоять меча, коего при нем, по счастью, не было. Фарамир оценил по достоинству похвалы, которые расточал ему государь Элессар (благо, король счел нужным отметить воинскую доблесть своего наместника, а не, убереги великий Сулимо, его ученость или ловкость придворного), но понял, что их было, увы, недостаточно. – И когда же, Фарамир, сын Дэнетора, ты успел свести такое близкое знакомство с моей сестрой? От битвы за крепость до сего утра едва сменилась луна, а ты, как говорит Арагорн, был тяжко ранен. Может, я опять не так его понял? Вот ведь несносные невежи с их несносными обычаями! Фарамир почувствовал, что начинает злиться, но взял себя в руки и заговорил со всем возможным дружелюбием: – О, это просто. Едва я очнулся от забытья, на меня сразу посыпались просьбы и жалобы. Среди прочих пришел смотритель Палат врачевания и сказал, что роханская воительница, благородная Эовин, так окрепла, что желает немедленно покинуть Палаты и отправиться с королевским войском на восток, к Черным вратам. Смотритель, человек сообразительный, ответил, что не может ее отпустить без дозволения наместника. И тогда она пришла ко мне, чтобы я позволил ей уехать. – Но ты не позволил, – полуутвердительно кивнул Эомер, глядя куда-то над плечом собеседника. Фарамир слегка поклонился, пряча улыбку. Она там, понял он. Она стоит где-то там, в глубине шатра за его спиной. Разговаривает, наверное, с другими дамами. Хрупкая, словно подснежник, она еще очень бледна, и рука ее все еще покоится на перевязи. На кисти другой, здоровой руки во всю длину, почти до кончика указательного пальца – след от харадской сабли, которая, по счастью, прошла, едва коснувшись, только вспоров кожу. А могла бы оставить Эовин калекой. Вот уже много дней Фарамир мечтал припасть губами к этой тонкой руке, но не решался, живо представляя, сколь просты и одновременно строги нравы отважных, но диковатых рохиррим. Однажды, еще в Палатах врачевания, он позволил себе лишнего – эдак покровительственно поцеловал Эовин, укрыв своим плащом. Но то было как бы не по-настоящему, они оба были больны и ждали неминуемой смерти. С тех пор он так и не осмеливался коснуться ее, и не мог себе этого объяснить. Нынче вечером всякая благородная дунаданэт охотно позволила бы блестящему военачальнику, обласканному королевской милостью, целовать ее руки, а иные были бы рады и большему, но что ему теперь все девы Гондора, вместе взятые? – Я... – голос Эомера неожиданно сел, и ему пришлось откашляться. – Я и высказать не могу, как тебе благодарен. Там, у Черных врат... это нельзя назвать битвой. Это была бойня, резня, каких я еще не видел, и надеюсь, что не увижу больше. Спасибо, что не отпустил ее. Уж я знаю, какой своенравной бывает сестра. – Благородная Эовин не только хороша собой, но и тверда характером, – осторожно согласился Фарамир и опустил взгляд, ожидая, что еще скажет эорлинг. – Но я не могу дать согласия, если брак ей не по сердцу. Союзы важны, я понимаю. Но неволить сестру не стану. Она одна у меня. – Так спроси ее. Владетель итилиэнский прикусил язык и похвалил себя за то, что сказал «спроси ее», а не «она согласна». Эомер снова посмотрел на сестру. Та, наконец, заметила это, заулыбалась и в порыве какой-то совершенно детской радости помахала им здоровой рукой. – И так вижу. Ну что же, брат мой. Раз сестра этого хочет, то и я согласен! – он засмеялся, схватил Фарамира за плечи и порывисто сжал в объятиях. Тот чуть не потерял сознание: едва зажившие раны будто вскрылись все разом. «В сущности, – думал Фарамир, вполуха слушая Эомера, ставшего неожиданно говорливым, – эти рохиррим – славные ребята. И в горе, и в радости они прямы и бесхитростны, как дети, не в пример нам, многомудрым. Должны ли мы нести им свет нашего знания, учить их, просвещать их? Не лучше ли оставить их, вольных и смелых, в первозданной чистоте? Вот Эовин – разве она не прекрасна, как белейшая из лилий? Едва ли она станет краше, если начнет хмурить свой прелестный лоб, зубря названия звезд небесных или учась читать в подлиннике «Бегство нолдоли из Валинора». Или просто учась читать. Впрочем, нет уж, – усмехнулся он про себя, – читать мы ее точно научим. На всеобщем и синдарине. И писать. И играть на лютне. Не обессудь, новообретенный брат Эомер».