Сломанные цветы

Госпожа Цинь была прекрасна, как персиковое дерево в полном цвету. Супруга Цинь Санье умела обходиться с гостями, а её мелодичный голос очаровывал богатством интонаций и мягкостью тембра. Цзинь Гуаншань рассматривал её пристально и с интересом. Он ценил женскую красоту, а более неё ценил женскую покорность. Госпожа Цинь умела быть уступчивой. Разгорячённые вином заклинатели не всегда оставались любезны, и на этом празднике несколько ненароком задели её, но она всякий раз сводила всё к шутке. Супруг же её уже был настолько пьян, что совсем ничего не замечал. Цзинь Гуаншань, вырвавшись из Башни Золотого карпа, где не мог избавиться от надзора строгой супруги, тоже позволил себе лишнего. Он даже собирался отправиться в Дом цветов, если бы взгляд не натыкался так часто на белоснежную, как лунный свет, кожу, на тёмные, как шёлк, и всё же не совсем чёрные волосы, удерживаемые нефритовой шпилькой. Он собирался уйти, чтобы продолжить веселье в другом месте, подальше от любопытных глаз, если бы хрупкая женщина в прекрасных одеждах не улыбалась столь пленительно и нежно. — Госпожа Цинь, — обратился он к ней, когда она оказалась совсем рядом. — Не прогуляться ли нам в саду? Цинь Санье говорил, что сад ваш чудо как хорош, но сам он показать мне его теперь не может. В глазах госпожи Цинь на миг мелькнула тень сожалений. Супруг её уснул прямо за столом, и никому не приходило в голову ласково разбудить хозяина праздника. Она же не успела — Цзинь Гуаншань умел рассчитывать время. — Не вините моего мужа, — сказала она, позволяя Цзинь Гуаншаню взять себя под локоть, словно для поддержки. — Он слишком рад встрече с вами. Ночной воздух был удивительно хорош, в лунном свете очертания деревьев и кустарников, посыпанные речным песком дорожки, разбросанные в произвольном порядке беседки выглядели чарующе и пробуждали воображение. Цзинь Гуаншань выбрал один из павильонов — расположенный дальше остальных, и повёл госпожу Цинь по дорожке, не уставая расхваливать сад. Сначала лицо её казалось чуть настороженным, но затем она устало вздохнула и немного расслабилась. Лунный свет и ночная тишина, становившаяся тем гуще, тем приятнее, чем дальше они отходили от дома, были госпоже Цинь милее, чем пьяное общество веселящихся заклинателей. Они вступили в павильон и некоторое время молчали. Госпожа Цинь села на скамью и устремила взгляд на сумрачный сад. — Если бы сейчас был день, — сказала она. — Вы бы смогли оценить, как прекрасны в этом году хризантемы. Но теперь прелесть их лепестков не видна в ночном мраке, и только иногда лунный свет вычерчивает… — Мне по душе любоваться другими цветами, — прервал её речь Цзинь Гуаншань. Холодный воздух пробудил в нём немало желаний, и теперь все они жаждали воплощения. — Другими? — удивлённо переспросила госпожа Цинь и вздрогнула — пробудился ветер, заволновал деревья в саду, ворвался в павильон. — Холодно? — Цзинь Гуаншань положил ладони ей на плечи. Она была столь хрупкой, что его руки казались огромными. Она была столь прекрасной, что и царственные хризантемы блекли. — Можно приказать, и нам принесут жаровню, — спохватилась госпожа Цинь. Цзинь Гуаншань чувствовал, как её бьёт дрожь. — Не нужно звать прислугу, — сказал он, прижимая её к себе. Ладони скользнули с плеч и потекли вниз, сквозь ткани верхнего и нижнего ханьфу он словно невинно пытался отдать ей собственный жар. Но госпожа Цинь задрожала ещё сильнее и попыталась вырваться. — Господин, — прошептала она, точно вдруг потеряла голос. — Господин, нам лучше вернуться… Она поднялась, и в тот же миг он вжал её в деревянный столб, на который опиралась крыша павильона. Ладони его, теперь уже без всякой деликатности, развязали пояс ханьфу и проникли в складки одежд. Нефритовая шпилька выпала, покатившись по полу, и шёлковый дождь волос обрушился вниз. Госпожа Цинь попыталась оттолкнуть чужие и настойчивые руки, но Цзинь Гуаншань не зря обратил внимание на её характер. Она была уступчивой, она умела быть покорной и мягкой, и потому сопротивление её оказалось слабым, будто бы на самом деле она решила поиграть с ним, чтобы распалить сильнее. Точно за отказом скрывалось приглашение. Ничего не стоило перехватить её запястья и завести за голову, пока вторая рука освобождала путь к самым нежным и потайным лепесткам цветка, которым она была. Впиваясь в её белую шею, слушая её панический шёпот, чувствуя, как она дрожит, Цзинь Гуаншань наполнялся злой и яростной силой. Совсем не так он чувствовал себя с супругой, она не давала ему ничего из того, что с такой лёгкостью отдавала с каждым вдохом госпожа Цинь. Часть одежд соскользнула к её ногам, превращая её, полуобнажённую, в соблазнительницу, в искусительницу, которой Цзинь Гуаншань теперь не мог противостоять. Он посчитал себя побеждённым, когда с рыком взял её прямо в павильоне, когда её прекрасные скулы расчертили серебряные дорожки слёз. Она запрокинула голову к небу в немом крике, бессильно вцепилась ему в плечи, даже не в силах расцарапать их, пока он вторгался яростно как победитель, чувствуя себя очарованным. Это она. Это всё она — сама привела его сюда! Сама заставила поступить так! Каждая женщина обладала ярким талантом к соблазнению, и Цзинь Гуаншань был вынужден покоряться им, идти у них на поводу! Он сминал оставшиеся одежды, жадно целовал и кусал, расчерчивая белую, как лунный свет, кожу тёмными следами. Он уронил её на деревянный настил на полу, когда устал держать на весу, и стал с ней грубым и неистовым — разве не так нравится каждой порочной соблазнительнице на самом деле?.. Луна, устыдившись, спряталась в облака, а госпожа Цинь всё просила остановиться, рыдала, но никак не могла закричать. И её притворное сопротивление, её наигранное отчаяние были для него подобны изысканной приправе, помогающей достигнуть пика наслаждения. *** Он поднялся первым, пока госпожа Цинь, свернувшись в клубок, точно кошка, безутешно рыдала на некогда прекрасных одеждах, теперь безнадёжно испорченных следами страсти. Ветер был холодным. Осень дышала в лицо. — Помни, что я ваш господин, — пришло вместе с ледяными порывами отрезвление, и Цзинь Гуаншань слегка взволновался. — Не хочешь зла мужу, позволь ему спать спокойно сегодняшней ночью и все ночи после. Он ушёл, не оглянувшись. Сломанные ветром цветы никогда не казались ему прекрасными. Он даже не смотрел на такие.