I Can't Help Myself. Предшественник. Том первый: Фрик-шоу

«My patience running thinner on this melting clock. Cerebrum jailed with thoughts, most would consider rot. To think you're any different from an animal! A creature sick as you should be put down, But I can't help myself», — from «Freak» by Sub Urban feat. REI AMI.        «Наш мир — не театр. Наш мир — это фрик-шоу, в котором каждый исполнит свою роль в своих рамках понятия красоты».

       22 НОЯБРЯ, 1987 ГОД ПО ЕДИНОМУ КАЛЕНДАРЮ. ГДЕ-ТО В ОДНОМ ИЗ ПРОВИНЦИАЛЬНЫХ ГОРОДОВ ВИКТОРИИ.       Неожиданно для него самого тело сковало болезненной дрожью, а сердце сорвалось в бешеном танце.       Он забыл как дышать.       Вслед осознанию этого страх поработил его.       Отчаянно силясь сделать один единственный спасительный вдох, он всё позабыл. Как огромный камень с плеч — с такой же долгожданной лёгкостью из головы залпом вылетели тысячи знаний и мыслей. Он лишь чувствовал, как запас кислорода в крови быстро стремился к нулю. Каждая клеточка его организма настоятельно и нагло требовала воздуха.       Паника захватила его и без того обескураженный разум. Что это? Сколько бы он ни старался, у него ничего не получалось. Ему словно было некуда вдыхать. Будто в его лёгких все альвеолы оказались закрытыми, слипшимися.       Больно. Невыносимо. Тело разрывалось и от кислородного голодания и в придачу от осознания этого.       Всё, что он мог, — в агонии молотить руками и ногами. Но что это за странное ощущение скованности? На удивление, его тело казалось невероятно крохотным. Он даже не мог ничего сделать своими пальцами — только судорожно сжимать их в кулачки от боли.       Холод нещадно пронизывал каждый сантиметр этого сосуда — маленького новорождённого человечка— так сильно, будто его только что с головой погрузили в сугроб. И ещё эти сырость и влажность, окутывающие всё его тело… Казалось, он сейчас покроется тонкой коркой льда.       Уверенность придавало лишь тепло чьих-то рук, крепко обхвативших его крохотное тельце.       …Но и это не спасло от неумолимого страха.       Он не мог дышать. Он умрёт. Это конец. Только появился на свет — и смерть? Он ничего не понимал. Хотя на уме вертелись некоторые догадки. Но почему у него есть эти догадки? Почему он вообще хоть что-то понимает? Он же младенец. Разве новорождённые младенцы, ещё не узревшие этот мир, могут иметь доводы о том, что происходит вокруг него? В груди всё сжималось то ли от нехватки воздуха, то ли от болезненного осознания того, что он что-то позабыл. Ему было сложно даже понять, из-за чего именно он паникует: из-за того, что скоро задохнётся, или из-за того, что не понимал происходящего.       Покуда эти мысли вертелись и столь же быстро вылетали из сознания, внутри что-то распустилось как огромный бархатистый цветок — он сделал вдох.       В тот же миг его атаковала буря эмоций и непонимания, и он не выдержал, выплескивая весь непонятный порыв страха от только что пережитого кошмара наружу в виде громкого и несмолкаемого плача, уже долгое время просящегося наружу. Ужасно. Барабанные перепонки разрывались. Не успевал он сделать вдох, как захлёбывался своими слезами.       Он ощущал чьи-то нежные поглаживания по своей маленькой голове и слышал неразборчивое бормотание: его пытались успокоить. Но он не мог взять контроль над своими чувствами, и это пугало. Впервые за всю свою сознательную жизнь он заплакал и не мог ничего с собой поделать.       Помимо самого себя и держащего его на руках человека, каким-то необъяснимым образом в душе поселилось такое странное чувство, будто тут собралась целая толпа мертвецов. Сотни холодных аур.       Сквозь слёзы и туманящийся разум он пытался понять всё это. Отчётливо в своих воспоминаниях он видел, как ощутил агонию, а затем — смерть. Пустота, провоцирующая желание забыться, и боль, которая, казалось, обрекалось ему на вечное наказание в аду, были оборваны чередой ярких сменяющих друг друга разноцветных вспышек: синих, красных, жёлтых, оранжевых, серых, алых — их было немерено, и все они — разных оттенков.       Палитра остановилась на самом ярком цвете — на насыщенно жёлтом — и в противоположность столь солнечному свету его окутал пронизывающий до костного мозга холод. Снова агония.       Он… стал ребёнком?       Не успел он и толком во всём разобраться, а голову затуманило непонятным желанием выгнать кого-то постороннего из своего тела. Кого-то, кто ничего не понимал. Кого-то, кто не мог ничего поделать с собой и своими рвущимися наружу эмоциями.       И тут он окончательно запутался. В «своём» теле он ощущал две души, и обе они не могли разобраться с происходящим и что-либо сделать с собой — одного поля ягоды. Но, если он ощущает всё то же, что и другая чья-то душа, — не значит ли это, что он и есть та самая душа? С каждой секундой он всё больше и больше утверждался в том, что эта вторая душа неимоверно похожа на него. Просто поразительно — они оба являются одним и тем же беспомощным младенцем. У них одни чувства. Одни мысли. Они словно одно единое целое.       Внутри поселилось странное чувство, будто что-то сливается воедино. И как назло, инстинктивное желание воспротивиться, вызванное столь незнакомой для его разума и неприятной вещью, терялось между двух огней, между путающимися мыслями двух разных людей.       На подсознательном уровне, словно испуганно животное, яростно борясь за свой разум — пусть и в чужом теле — он не заметил, как в мозгу снова всё перевернулось.       Головокружение застало его, равно как и внутренние непонимание.       Кажется, его сознание уже почти окончательно слилось с чужим — он чувствовал это непостоянное спокойствие, то и дело прерываемое паникой. Этот младенец ещё совсем не мог концентрировать внимание, забывал или просто-напросто не запоминал всё недавно произошедшее, из-за чего невольно заставлял и своего незванного гостя почувствовать себя маломощным.       А именно этого он и боялся всю жизнь — оказаться неспособны здраво мыслить, оказаться беспомощным. Боялся. Боялся оказаться глупым в чужих глазах. Боялся поступить неправильно. Боялся, что это приведёт его к громкому провалу. Однако почему это его так сильно волнует, что аж сердце колет. Словно за его действиями пристально следят сотни людей. Нет, тысячи. Или миллионы.       …Шесть десятков миллионов человек.       «Вспомнил!» — грозяще промелькнуло в мыслях.       В сознании что-то прострельнуло, и вдруг — откуда не возьмись — в зеницах вспыхнул искрящийся жёлтый свет; ключевая к разгадке мысль вырвалась из хватки, теряясь в самом крайнем уголке мозга. Мрачные краски размытого мира смешались в куда бóльшее марево, над которым явилось нечто величественное и яркое.       На мгновение его окутала злость. Но сил не хватало на возмущение или страх — вообще на какие-либо эмоции — в то время как мелкие, но многократные вспышки вырисовывали в пространстве точечную окружность.       Он чувствовал только необъяснимо сильную усталость. Даже если и не брать в счёт того, что его руки с ногами не обладали особо большим количеством мышц (что отдавалось колящей болью в них при любом резком движении), мозги плавились, и он терял себя. Спрятавшееся в глубине души понятие собственного «Я» было найдено неумолимым процессом саморазрушения. Оно распадалось на мелкие осколки, по количеству наверняка равному этим неисчисляемым точкам в золотой окружности.       В глазах, прямо по радужке и зрачку, что-то больно резануло, вычерчивая чёрный и до невозможного чёткий символ — крест. Затем появилась пугающая красная дымка; всё заволокло приятной темнотой, напоминающей ту, какая была ещё в утробе; боль утихала; и он потерял сознание, проваливаясь в сон.       Сколько времени прошло? Когда очнулся, он снова ощутил колючий холод, медленно пробирающий каждую клеточку крохотного тела. Ничего не мог поделать с этим — он просто беспомощен.